Пётр Калитин, доктор философских наук, профессор Н-е-а-сущее антиномичноистинное эвристическое кредо Юрия Полякова12

1

Я думаю, многие российские писатели читают Юрия Михайловича Полякова «из-под полы»: под покровом своего сакраментального одеяла – в свете незабвенного Алёши Пешкова и его отважного подсвечника Кости Иночкина, читают – по невольной советской, если не соцреалистической привычке: «благородного» раздвоения – хотя бы в собственно-интеллигентском неглиже…

Трудно, трудно стало в родном Отечестве нынешнему «инженеру», и «технологу», и даже «директору» человеческих душ: Россия-то «вдруг», ей-ей, с «прогрессивным» вывертом догнала-таки, правда, не хрущёвскую Америку, а за-д-нее: саму себя – более, чем столетнего капиталистического «комильфо». И ладно бы речь шла об ажурно-коньячной выдержанной капитальности – нет, об элементарном, бытовом социоэкономическом дежа вю: с литературно-классической и просто философской подоплёкой – уже тогда «справно» обнажившихся и в лучшем случае: «вечных» вопросов – ? la Ф.М. Достоевский. Или М.Е. Салтыков-Щедрин. Или граф Л.Н. Толстой…

В результате – в «прогрессирующем»: д-остатке – мы получили именно их, гениальных, в наши завзятые современники и – творческие, ни много ни мало, конкуренты. И мы сие, кто – бессознательно, а кто – и архетипично – почувствовали – и не только номинально, но и пре-ми-у-м: ат-ер-иа-ли-з-ов-ан-но! – осенились – их доминантно: утешительным духом. Вплоть до самого м-а-к-с-и-мо-гор(е) – ьковского – п-лезира…

А многие, повторяю, полезли «благодатно» просвещаться – и под своё интимное одеяло. В том число – «вдруг» – поляковскими произведениями.

2

Да, Юрий Михайлович Поляков – едва ли не единственный живущий сегодня русский писатель, который решил действительно потягаться с нашей золотой классикой: непосредственно – на их свободно-эвристичном поле. Этим, кстати, весьма и весьма существенно объясняется общеизвестный «загадочный» факт, можно сказать, «у-ли-ц-ного» премиального небытия (и даже не меона!) автора «Козлёнка в молоке», «Неба падших», «Грибного царя»… Не имеют же – «в натуре» – премий тот же Достоевский или Салтыков-Щедрин: лишь одно имя – глобально-историческую пространственно-временную, да и метафизическую синекдоху.

Иначе говоря, Ю.М. Поляков обходится только собою, «тайно»-свободным – и ещё – «вдруг»: вдруг – Божиим вспоможением – успешно развёртывая и как не сказать: раскручивая?! – предметно: объективную картину российского мiра – по-своему вопрошая: отвечая – на его с-о-т-к-ров(ь) – ен-но предста-вит-ельную н-и-жизнь-н-и-смерть – на его «концовочное»: безмолвственно-народное – по-пушкински – недоумение…

Более того, Ю.М. Поляков выбирает и для золотой классики редкий путь: прямо-сатирического дерзновения – с его – едва ли не порнографичным теперь (не в пример сексу!) – обнажением перво-последних смыслов и мега-… То-то, и за этот эвристичный и, понятно, опасный – разоблачительный – кураж не замечают нашего наглядно: «загадочного» и «небытийного» – автора. И поделом: ведь с а-в-т-ор-ич-но: «извозчичьей» – как выразился создатель «Дневника провинциала в Петербурге» (в V главе) – «колокольни» – видны только «коротенькие», но в «быстрый оборотец» фразы и, страшно произнесть, «мысли» – например, о том, что «общество хочет жить», и в «оазисе… двух вещей: пирога с капустой и утки с груздями» – вновь по приоритетному наблюдению М.Е. Салтыкова-Щедрина (и его третьего Письма к тётушке). Или наоборот: что умереть надобно, и, разумеется, с клиническим-с интересом-с для читателя…

И куда здесь втиснуться сатире?! – разве в то самое сакраментальное – «из-под полы» – неглиже: я, мол, не я – она сама пришла… И без утки…

3

Безусловно, наиярчайшим и – яр-к-о-ст-н-ы-(и) – м образом сатирическая: классически – оригинальность Ю.М. Полякова сказалась и – троекратно! – (с учётом даже издательской особенности его выпуска в 2008, 2010 и 2012 годах) – в романе «Гипсовый трубач». Да, уже на уровне маркетингового хода наш автор не удосужился ком-(у) – п-ак-т-уаль-но: «прогнуться» – перед тотальным ныне – к-у-пец! – потребителем, торжествующе желающим всего и сразу, и – про-да-ва-ж-но… Ю.М. Поляков, напротив, принципиально поверил своему – золотому! – Читателю, «пионерски» подготовив его к должно: креационистической – «девственности» текста – сродни аутентичной, собственно авторской – и модернистской – установке, которую Ю.М. Поляков буквально раскрыл в главе «Гиптруб».

И наши непотребительски: живые ожидания сполна оправдались: мы – «вдруг»: вдруг – оказались причастниками своеобразнейшего литературного рая, где едва ли не каждому (!) феномену – что российской?! – и советской – (не без захода и в дореволюционную) – реальности – по-Адамовски даётся исключительно своё – первозданнейшее (и «пионерски») название: от творческого работника как «уродливой женщины» (гл. «Проклятье псевдонима») до «лобастых» автобусов как «бычков с красными флажками вместо рогов» (гл. «Как Кокотов стал мужчиной»); от «продажного вдохновения» нынешних молодых торгашей (гл. «Гиптруб») с апогеем в у-лиц-е официозных современных «извозчиков»-писателей (гл. «Из истории урюковых революций») до «покалывающей бодрости» «газированной крови» (гл. «Рыбка плывёт – назад не отдаёт»); от молодой жены как «иллюзии бессмертия в постели» (гл. «Кеша») до «новых могил» как «толпы праздничных демонстрантов» (гл. «Три возраста смерти»). Не говорю о старости как «налоговой полиции» (гл. «Зазеркальная женщина»), «стареющей комсомольской богине» со «стратегическими запасами неизрасходованного, но почти просроченного либидо» (гл. «Пророчество синемопы») или просто «супружеских надгробиях» тел (гл. «Весенник зимний»)… Даже о рае как «туристической фирме» (гл. «Зазеркальная женщина») и «пьянстве без похмелья» (гл. «Польский вермахт и ипокренийский бювет») Ю.М. Поляков высказался с целомудренно-дерзновенной неожиданностью…

Боль, классическая: и по-гоголевски, и по-салтыковщедрински – боль стоит за этим – всегда ошеломляюще-остроумным и – квантовым – потоком поляковского вдохновения – весёлым модернистским тайфуном смывающего любые постмодернистские заклятия «исчерпанной»: ей-ей, до не-пред-вид-ан-ной бездны! – новизны…

«В искусстве всё было. Вы же не отказываетесь от понравившейся вам женщины только потому, что у неё до вас «было»? С вами-то будет по-другому, если вы настоящий мужчина. И в искусстве всё будет по-другому, если вы настоящий художник» – устами «режиссёра» романа Жарынина (гл. «Однажды в России») – наш автор формулирует и своё – органично: антиномическое – эвристичное кредо, которое как раз традиционно: и в оригинальную диковинку! – противостоит – постмодернистски: ветхой – обвет-шалой – а-в-т-ор-ич-ности – а также её – не менее за-у-кон-ному – однозначно-«реалистическому» аналогу.

На поверку – ещё одна: методологическая – причина (= «вина») – закономерного творческого одиночества Ю.М. Полякова среди современных российских писателей: он для них – н-ест(ь) – н-ест(ь) – в-енно, и – сугубо! – н-и-свой-н-и-чужой. Будучи н-и-постмодернистом-н-и-традиционалистом – с воистину: вызывающей – не слиянно – всеотзывчивостью: н-и-вашим-н-и-нашим (см. гл. «Любовь и картошка»). И без достоевски: «розовых» – е-д-и-нств = «гармонизаций». Если не гени-т-альных г-(н) – о-р-м-о-н-и-з-аций – согласно нынешней профанации ещё той – на-у-родной! – Речи о Пушкине.

Таким образом, и боль, классическую русскую боль Ю.М. Поляков неожиданно и антиномично: модернистски – сопрягает со здоровым, живительным национальным смехом: «Наши русские Ломоносовы, как сперматозоиды: из миллионов один до цели добирается, остальные гибнут невостребованные» (гл. «Последний русский крестьянин»). «Русские люди могут воспользоваться своим талантом лишь в том случае, если талант больше их безалаберности» (гл. «Первый брак Натальи Павловны»). И там же: «чем роскошнее нация, тем ничтожнее её избранники…»

4

Так – с классической: не-пред-вид-ан-ностью – и н-е-а-суще-! – антиномической – зиждительностью – креационистической бездны – адекватно с-о-т-крываются в романе – вновьи-вновь – вечно: ак-д-уальные – смысло: вопросы – о нашем всегда: трагичном (= «проклятом» = «последнем») и – оптимистичном – н-е-бо-с-т-ь-ии во всей его мессианской суете и имперском «ничего себе»…

Но «прогрессирует» – с эсхатологически: эффективной – о-дно-з-л-ачностью – «прогрессирует» – в России – ещё М.Е. Салтыковым-Щедриным предсказанная (в четвёртом Письме к тётушке) «простая сытость» – и именно от её подлинн-о = тотального «озверения» погиб СССР – по т-оч-еч-ному диагнозу Ю.М. Полякова (главы «Змеюрик, его друзья и враги»; «Змеюрик и развитие капитализма в России»).

Да, автор «Гипсового трубача» воистину н-е-а-суще и с бездонно-антиномическим логосом конкретизирует: до посредственн-о-быд-л-енного! – апокалипсиса – многие прозрения золотых классиков, которые и представить не могли беспредельно-! – очевидные последствия того же «розового» – г-ум-а-н-ус-ного – «великодушия» по отношению к «нормальным» человеческим потребностям, скажем, в еде или любви, под «тяжестью» которого как раз и рухнул СССР (гл. «Опасные руки»). И продолжает – кон-гени-т-ально: е-д-и-но – рушиться уже русская цивилизация. Вернее, «пиария» (поляковский неологизм)…

«А теперь власть, хлопая честными глазами, говорит: “Да, наш строй – отстой, а режим – дрянь, так уже сложилось. Это потому, что человек по натуре («нормальной»! – П.К.) – исключительное дерьмо. Но не будем отчаиваться! Навоз – природное, экологически чистое удобрение, пусть каждый возделывает свой садик, и, может, потом, лет через двести, вырастет что-нибудь приличное!” Что скажешь в ответ? Ничего. В чём упрекнёшь? Ни в чём. Как с этим бороться? Никак…» – таковы во всех смыслах Последние признания главного героя романа, Андрея Львовича Кокотова (гл. «Зилоты добра»). К нему не слиянно и – с-о-т-борно присоединяется со-главное лицо Дмитрия Антоновича Жарынина: «…У вас нет чувства мерзкого бессилия перед злом?… Прав, прав старый пёс Сен-Жон Перс: “Демократия – это подлость в законе”. Тоталитаризм благороден, он берёт всё зло на себя, и люди могут жить в добре. А демократия раздаёт зло людям как бесплатные презервативы. Скажите-ка мне, что страшнее – один кровожадный тигр или тысячи голодных крыс?.. Тигра можно накормить, приручить, приласкать… Тысячу крыс не прокормишь и не приручишь! Они всегда хотят жрать…» (та же г-лава).

И что же остаётся делать? О-быд-л-енно и – «самобытно» смиряться с беспредельно: потребительским (= «демократическим») – апокалипсисом: без Христа?! Ведь человек всегда будет хотеть «нормально» жить и – г-л-ав-н-еть… Или начать индивидуальный террор – в духе Жарынина?! Ведь «в стране торжествующего зла» – «добрый уголовный кодекс» (та же г-лава)… Или же не отчаиваться: ни тихо, ни громко – и возделываться в официозно-навозные: vi-ё-p-ерсоны: 1 к 100 %?!.

Бессилие – тотальное смыслополагающее: ни-х-или-(а) – стически! – бессилие – нарастает эсхатологическим обвалом к концу поляковского романа… Подл-инн-о рушится благородный: во зле – СССР… Подл-инн-(ИНН) – о распыляется уже прир-ученная к «розовой»: г-ум-а-н-ус-ной – «несправедливости» русская сверхнация (гл. «Слёзы императрицы»)… Подл-ИНН-о пропадает втуне и – про-да-ва-ж-но – любое правдивое слово – при всей авторской вере в его классическое всемогущество… И всё же, всё же «жёлтые листья, оторвавшись от веток, летели, трепеща, по чистому воздуху, точно бабочки-лимонницы» (Эпилог. XII. Подвиг игровода)…

5

Ю.М. Поляков не был бы самим собой, о-дно-з-л-ачно и «нормально» удовлетворившись «пиром», откровенно-потребительским пи-а-ром: к-рай-не— «побеждённой» – России. И даже его лейтмотивная сексологическая тематика неожиданно оборачивается отнюдь не «жирной», как сказал бы М.Е. Салтыков-Щедрин, е-т-и-ной данью торжествующей масскультовой: о-быд-л-енности – а весёлой, зиждительной формой истинно-русской: индиви-дуальной – от-чаянности – с эсхатологизированным восста-нов-ь-ле-нием «супружеских надгробий» тел, по меньшей мере, в судьбе Кокотова.

Не говорю об его раковом: исцелении – и постсмертном обретении России, способной-таки отчалить «чёрт знает куда» (Эпилог. I. Нос на ввоз). Или по спасительному фарватеру…

Далеко не случайно только в начале второй части («дубль два») Ю.М. Поляков набрасывает одноз-н-ачно-непримечательный портрет своего главного персонажа (гл. «Коитус леталис»), чтобы лишь в начале эпилога подчеркнуть: усугублённо – его вящую «интересность» и – мужественность – после вынужденной пластической операции (II. Шантажистка Валюшкина). Так сама природа Кокотова – н-ест-ь-н-ест-ь-в-енно – прошла клиническую, специфически-современную инициацию, подвижнически преисполнившись стыдом за свою былую интеллигентскую трусость и покаянно: креационистически – вырвавшись из её тупика – пока, правда, только на кладбищенский весенний простор (Эпилог. XII. Подвиг игровода; XIII. Конец фильма)…

Но сохраняя – н-е-а-суще – свою «национальную амбивалентность», и без «мозгляковой», о-дно-з-л-ачно-до-то-ш-л-(н) – ой логической стадии, равно как и без просто иррационально-«хаотической» самоидентификации (главы «Третий дубль»; «Семито-арийские страдания»)…

Потенциал, антиномично-истинный эвристичный – потенциал человека – орга-нич-т-н-о и теургически: с-от-крылся – автору «Гипсового трубача» – в современной России. Её «расчисленный хаос бытия», словом, н-е-бо-с-т-ь-ие – объективно: запульсировало – в «режиссёрском» сердце Ю.М. Полякова. Всевозможность – сродни Провиденциальному «вдруг»: вдруг. Всесилие – сродни «пробочному» революционному выхлопу (гл. «Человек-для-жизни»; Эпилог. V. Так говорил Сен-Жон Перс)… И всей российской истории с её постоянно-тождественной креационистской «тьмой»: «новой светлой жизни» (гл. «Первый звонок судьбы»). То-то, и т-оч-еч-ные оксюмороны: понятия! – живо и – буквально: навеки – преисполнили – победоносно «блестя тайной» – весь мiр – всю целомудренную: не-пред-вид-ан-ность, и не «чисто»: «реалистического» или «вымышленного» – (тем б-оле-(оле) – е, с постмодернистской бес-у-смыслицей!) – современного русского романа – а н-е-а-суще-бездонной и – живительной – перспективы – «Гипсового трубача».

И нам необходимо – методологически, орга-нич-т-н-о и – спасительно – привыкать к антиномично-подвижнической тайне нынешней России, о-быд-енно и – мужественно – разверзаясь в её эвристичности – до нормально: безд-ум-ного! – логоса. И адекватно: победоносного! – вызова любому бес-у-пре-дельному по-ис-требительству.

Иначе и теперешнюю нашу – для многих уже в-т-орую – Родину – с тотал-ь-итар-но-за-е-т-и-ной: де-мо-н-о-к-р-а-т-д-остью – у-г-ум-а-нус-им: у-с-част-ь-лив-н-о и приватизирован-но – в индиви-дуально: местечковом! – душке «героев» – так называемой прозы сорокалетних, особенно целой тетралогии В.И. Гусева (начиная с романа «Спасское-Лутовиново») – тоже амбивалентно предостерегавшей… И, увы, о-дно-з-н-(л) – ачно! – реально-канунной перед крахом СССР…

6

«Ненормально, когда страна, народ, человек начинают верить в чужую правду, а свою, родную, воспринимают как ложь. Тогда всё рушится…» – дерзновенно предупреждал Ю.М. Поляков и в романе «Грибной царь» (38 гл.), придавая этой чуждости непротиворечиво-тотальный по-ис-требительский характер. И не без «аккуратно выстриженных гитлеровских усиков на лобке» (39 гл.). Или на омоновском лбу – не важно (см. «Замыслил я побег…», гл. 22). И предвосхищающая естественномайданут-ую(т) – модернизацию именно по-ис-треби-д-ельной враждебной «правды». Любого логического и диалектического: к-рай-не – (все)е-т-и-нства…

Но тянутся – «вдоль дороги по обеим сторонам тянутся две темноты: внизу зубчатая, чернильно-непроглядная. Это лес. А над ней другая, сероватая, похожая на тушь, размытую водой. Это небо…» (39 гл.). И есть: н-есть! – надежда, что в такой антиномично-и-креационистически-зиждительной а-бис-сии, или п-рос-с-т-о двойной бездне, нас, рос-с-ов, сугубо не завоюют (там же)… Даже мы сами, уже «свободно» забывшие, «зачем надо было насмерть биться на Куликовом поле…» Неужеди ради нынешнего де-мо-н-о-к-р-а-т-д-ост-н-ого «ярма общечеловеческого прохиндейства»?! (28 гл.)

«Неужели весь этот кошмар (постсоветской действительности – П.К.) случился в Отечестве исключительно для того, чтобы процветали обходчики, вроде Геры, закусонские и свиридоновы?» – задаётся схожим эсхатологическим вопросом и рассказчик «Козлёнка в молоке» (Эпилог на небесах: 2 гл.)…

Ю.М. Поляков на протяжении всего своего постсоветского творчества не устаёт мужественно (и порой отчаянно) заострять: обнажать, да-да, может быть, и воистину Последние вопросы нашего исторического, да и экзистенциального бытия. Отсюда – консервативно-предохранительный тон его – посюсторонне-тёплой – иронии. Отсюда и лейтмотивное – «слишком человеческое» – пристрастие к откровениям постельного ню. А «вдруг»: вдруг – да и приспособимся: плодотворно – с сексо-логическипривычным задором – и к апокалипсически: разверзнувшимся – тайно-б-(л) – уд-ням сегодняшней России?! Её очевиднейшей и, надеюсь, креационистической а-бис-сии: власти – социума – народа – личности. И самой: н-ест(ь) – н-ест(ь) – в-енно-безд-ум-ной – природы… Антиномично-истинного: по-халкидонски! – смыслополагания в n-ной ортодоксальной степени…

Иначе «через год, максимум через два нас всех (олигархов и т-о-п-vi-ё-p-ерсон – П.К.) на вилы поднимут…» – вещает г. Шарменов (уже в начале повести «Небо падших»), правда, погибая по нынешним временам «нормально», «адекватно» – «благодаря» «роскошному», тридцатипулевому расстрелу… Благодаря по сути самым о-быд-л-енным: по-ис-треби-д-ельно – притязаниям: е-т-и-ного – самца. Благодаря и нашей убийственной: глам-урно и – «свободно» – за-п-а-д-л-о! – живот-но-(во) – сти…

7

И всё-таки ожидаемое: официозно – и не за-у-кон-н-о-е! – восстание народное в прозе Ю.М. Полякова – произошло! – в романе: «Замыслил я побег…» – и строго индиви-дуально: в не-а-суще-антиномическом – воистину – лице Олега Трудовича Башмакова…

Не случайно наш автор постоянно сопрягал его с психологической «амбивалентностью» (что, кстати, отметило показательное множество критиков, правда, без учёта её антиномично-ло-госной составляющей) – и на сугубо конгениальном фоне внешнесоциальных явлений (см., например, гл. 16)… Всё последовательно и методично подводилось – (и опять же при оттеняющей помощи целого сонма оксюморонов: понятий – с их «смертельно ласковым» запалом (см. гл. 29)!) – к буквально: конечному и – эсхатологизированному – «новому» – бунту: не бунту – между небом и землёй. И с «совершенно сухими»: «внутренними» – слезами… Но «прыгай, не бойся!» – искушает его пост-военный, мирно-«застойный» архетип: «Витенька» – обречённого на гибель – в духе Жарынина! – советского героизма. – «Тебе у меня здесь хорошо (выд. мной – П.К.) будет, как у мамки…» И о-дно-з-н(л) – ачно. Как в к-рай-не=по-ис-треби-д-ельной лав-очке супермаркета… Как в мог-(ст) – ильно-глам-урной – утробе…

Но вот что сверхудивительно. В «Грибном царе» – устами священнически: мистериально – преображённого коммуниста Головачёва – отмечается благополучный исход башмаковского бунто: бу-д-то! – висения – после которого он – уже не без коковской аллюзии – тоже «переменился», повенчавшись с прежней женой и крестив своего незаконного ребёнка от молодой любовницы Веты. «Да-а, сложно живут люди!» (гл. 18). В анти-номично-истинном стиле: «цветущей сложности» – если воспользоваться выражением К.Н. Леонтьева…

Ю.М. Поляков – опять же дерзновенно исповедуя своё эвристическое кредо – неслиянно и непосредственно: в двух романах – соединяет забалконное восстание, вернее, вос-ста-нов-ь-ление Олега Трудовича с его биографическим и зараз покаянно: нормальным – спасением. На поверку – тождественно-логосное и орга-нич-т-н-о-е усугубление и в метафизическую (между небом и землёй), и в православно-антропологическую, и в бытовую, житейскую а-бис-сию сегодняшней – не-пред-ви-д-ан-n-ой! – России. Н-ест(ь) – н-ест(ь) – в-енно, с элементарно-физическими и – н-е-а-суще-отрождающимися до обновлённого покаянно я: не-я – муками, весьма далёкими от оного – и помаяковски! – обречённого архетипичного «хорошо», по праву «нормальному» чреватого вытаскиванием из «пробоин» ящика с землёю гвоздей (см. там же)… «Естественно» и г-ум-ан-н-ус-н-о чреватого нашим убийственным! – сн-Я-тием со своего антиномично— и «безумно»: без-дн-ум-н-о – истинного креста Истории.

Такова (почти) невозможная и потому наверно единственно цветущая – в натуре – перспектива: ортодоксально-креацион-ист-n-ого – преображения России и прежде всего каждого из нас – в постсоветско: советском – неклассически: классическом – творчестве Ю.М. Полякова. И в собственно жизни…

Так классическая «бессмысленная вечность»: боратынского – «Недоноска» оказалась самоотверженно и – зиждительно преодолённой в пассионарно-распятом русском: н-е-бо-с-т-ь-ии. И «весело» – в модернистски: стра-ст-(ш) – ном! – «полёте»… И вновь-вновь – не в за-у-кон-но-обвет-шал-ую(т) при-(у) – мер-у «нормально»-«роскошного» персонажа… Е.А. Боратынского…