Как читать Юрия Полякова?..7

Думаю, всё чаще выступающий в роли литературного критика молодой и многообещающий прозаик Роман Сенчин не совсем прав, говоря в статье «Не без юмора» («Литературная Россия» № 40 от 7 октября 2005 года), что «о произведениях Полякова критики очень мало и редко пишут» и что «его романы и повести не вызывают публичных дискуссий». Автор, по-видимому, успел подзабыть о тех критических бурях (или же, по своей молодости, просто не застал их), которые клокотали в нашем обществе на рубеже 90-х годов вокруг «ЧП районного масштаба», «Ста дней до приказа», «Демгородка», «Козлёнка в молоке» и других произведений этого яркого и, пожалуй, самого талантливого из родившихся в 1950-е годы писателей прозаика. Подобные страсти в истории российской литературы можно припомнить разве что в связи с постановкой булгаковской пьесы «Дни Турбиных» в 1920-е годы или солженицынским «Архипелагом ГУЛАГом». А то, что ни демократические, ни патриотические СМИ не разразились «круглыми столами», посвящёнными обсуждению таких вещей Полякова, как «Небо падших», «Замыслил я побег…» или только что вышедшего романа «Грибной царь», говорит лишь о том, что со страной и её народом происходят некие глобальные, и боюсь, что уже необратимые перемены. Сегодняшняя Россия стремительно утрачивает свою коллективистскую ментальность и начинает жить по ворвавшимся к нам с Запада законам индивидуализма. Нет больше единого всероссийского «хора», каждый отныне поёт свою собственную «арию», дудит в свою индивидуальную «дуду». Поэтому и публичные дискуссии, которые ещё недавно сотрясали собой практически всё общество, раздробились и распались в наши дни на множество независимых друг от друга и порою никак между собой не перекликающихся частных мнений, высказываемых без малейшего расчёта на то, чтобы вызвать ими какой-либо общественный резонанс. Общественный резонанс – это ведь, прошу прощения, не что иное, как пиар, а кто же сегодня станет кого-то пиарить бесплатно? (Тем более – себе самому же в убыток!..) Поляков – он ведь для очень многих пишущих является не столько коллегой по творчеству, сколько конкурентом, причём довольно-таки серьёзным конкурентом, о котором лучше не только не спорить на газетно-журнальных страницах, ещё больше раскручивая тем самым его популярность, но вообще – помалкивать, не упоминая о его существовании и способствуя этим его тихому забвению…

Однако же всё это вовсе не значит, что произведения Полякова не читаются, а если даже и читаются, то из-за отсутствия какой-либо их определённой «эмоциональной окраски» (всё тот же Роман Сенчин) не вызывают в читателях ни потрясения, ни восторга, ни даже раздражения. (Хотя уж последнее-то, как мне кажется, они вызывают даже с некоторым избытком – я убедился в этом на своём собственном опыте, опубликовав несколько положительных рецензий на повесть «Небо падших» и роман «Замыслил я побег…», которые чуть не поссорили меня со многими вчерашними друзьями!..) Просто, по-видимому, публичные дискуссии рыночной поры очень жёстко регламентируются владельцами средств массовой информации и хозяевами ведущих издательств (как, впрочем, и самими их потенциальными участниками), а потому они протекают главным образом не столько на страницах ведущих периодических изданий, сколько в коридорах творческих союзов, в редакционных кабинетах да около барных стоек.

– Ну что ты носишься с этим Поляковым! – с нескрываемым раздражением выговаривали мне товарищи по Союзу писателей России после опубликования мною нескольких доброжелательных откликов на роман «Замыслил я побег…». – Да разве же это у него – роман? Так… Собрал с миру по анекдоту, свалил их в кучу, вот и всё его творчество…

– Ради бога! – отвечал я своим оппонентам. – Кто не даёт воспользоваться этим приёмом другим писателям? Я нисколечко не возражаю, если вы тоже покажете мне свою кучу анекдотов – но только так, чтобы из неё получилась отчётливая картина последних пятнадцати лет нашей истории. Пожалуйста, нарисуйте мне самую что ни на есть частную-пречастную жизнь вашего героя, но чтобы по ней было видно, как мы профукали свою великую державу. У Полякова-то из его «анекдотов» выкладывается вся перестроечная эпоха, да так ярко и красочно, как настенное панно из мозаики, надо только научиться его правильно прочитывать…

…Друзья мои недовольно фыркали и отходили в сторону, скорее всего оставаясь при своём изначальном мнении. А я понял, что нужно писать не рецензию на новый роман Полякова, а нечто вроде методического пособия по чтению произведений этого неординарного, но довольно поверхностно прочитываемого всеми автора.

Посмотрим же, о чём надо в первую очередь помнить, знакомясь с новым романом Юрия Полякова. На мой взгляд, наибольшая сложность его прозы заключается в том, что главное в его повестях и романах содержится не столько в самих перипетиях их сюжетов и даже не столько в тех идеях, которые напрямую декларируются автором и его персонажами по ходу прямого развития событий его произведений, сколько – в тех второстепенных, казалось бы, деталях, которые, составляя собой побочный фон повествования, как раз и придают ему на самом деле по-настоящему жизненную полноту и узнаваемость. То есть – в обрывках разговоров и воспоминаний, в мимолётно отмеченных изменениях окружающей реальности, в выплывающих между делом подробностях вчерашнего быта, в случайно попавших в авторское поле зрения сценках уличной жизни, в личных наблюдениях над тем, как меняют человека любовь, деньги, власть или внезапные трудности, в тончайших нюансах человеческих характеров и множестве других «мелочей», без которых настоящая литература превращается в мёртвые, искусственно сотворённые из россыпи случайных слов тексты. Сюжет в произведениях Полякова – это по большей части не более как путеводная нить, тропинка для того, чтобы, как по знаменитому саду камней, провести читателя по территории романа или повести, дав ему возможность увидеть каждую из разложенных по ходу этого странствия мыслей. Пространство поляковских произведений настолько плотно нашпиговано правдой жизни, что этого сразу даже не замечаешь. Это как с водой, которую чувствуешь на теле, когда она льётся на тебя редкими дождевыми струйками, но которую совершенно не ощущаешь вокруг себя, когда плаваешь в тёплом море или озере. Так и имеющиеся в тексте художественные образы или приметы окружающей эпохи – на них обращаешь внимание только тогда, когда они редки и не сливаются в сплошной фон, а когда из них соткано практически ВСЁ произведение, то большинство из них обнаруживаешь, только оглянувшись на прочитанное ещё раз.

Формула «лицом к лицу лица не увидать» во многом характерна как раз для такой прозы, как последние романы Полякова. Но именно эти не замечаемые при первом прочтении штрихи и детали как раз и несут на себе тот внесюжетный поток романной информации, в который как раз и «упакованы» авторские наблюдения и размышления над действительностью сегодняшней России.

Вот, например, он рассказывает нам о судьбе частного детектива Алипанова, работавшего некогда в следственных органах, а после увольнения создавшего своё агентство. «Его следственная бригада, – говорит он, – занималась убийством знаменитого шоумена, который вёл на телевидении передачу “Где взять миллион?”, и докопалась до таких интересных вещей, что разогнали сразу весь отдел. Позвонил кто-то из кремлёвских около-семейных и страшно орал. В общем, всем приказали написать заявления и предупредили: если в прессу просочится какая-нибудь информация о причинах смерти популярного ведущего, то за их собственную жизнь, а также за безопасность родственников никто не даст и рваного “мавродика”…»

Этим информация о случившемся с Алипановым фактически и исчерпывается, но разве в этих нескольких строчках не отражается, как в капле росы, криминально-правовая картина жизни всей России – по крайней мере, того, где следует искать настоящих бандитских «паханов» и так и не отысканные до сих пор концы многих преступлений?..

А вот герой «Грибного царя», вспоминая свои пионерские годы, едет по Москве на деловую встречу, и на минуту его джип останавливается на одном из перекрёстков. «На светофоре, – сообщает автор, – к машине подошла прилично одетая нищенка с замызганным спящим младенцем на руках. Свирельников полез в карман, но тут к женщине подковылял инвалид и, подпрыгивая на единственной ноге, ловко огрел даму костылём по спине. Побирушка заверещала на всю улицу, а спавший младенец открыл мутные глаза и бессмысленно улыбнулся. Михаил Дмитриевич слышал в какой-то телепередаче, что уличные попрошайки дают младенцам снотворное, чтобы те не мешали работать.

– Что это они? – удивился Лёша, трогаясь.

– Сферы влияния делят, – ответил Свирельников…»

Тоже, как видим, совершенно эпизодическая на первый взгляд сценка, но в ней, словно в миниатюрном романе, уместились сразу несколько полновесных трагедий: нищенки, которую изгнали с «элитного» перекрёстка, не дав возможности заработать; одноногого инвалида, проводящего свои дни в попрошайничестве и вынужденного бороться даже за это жалкое место под солнцем; младенца, уже с ранних лет накачиваемого снотворным и вырастающего в будущего наркомана-попрошайку; ну и, конечно же, – самой России, «опущенной» до уровня страны бомжей и побирушек…

Самое главное в прозе Полякова проговаривается как бы между делом, в коротких абзацах-паузах между развитием основного (и, надо отдать должное, весьма мастерски выстроенного) сюжета. Так, ни на минуту не прекращая улаживать свои предпринимательские проблемы, разбираться в запутанных отношениях с женой, любовницей, дочерью и сомнительным товарищем, выпутываться из следственного дела, помогать батюшке строить церковь и вариться во множестве других ин-

трижно-денежно-интимных дел, Михаил Свирельников успевает ещё и думать над тем, какой была его судьба в России раньше и какой она стала теперь. «Странно… Очень странно, но, сравнивая свою советскую, скудную, боязливую жизнь с нынешней, Михаил Дмитриевич, почти не сознаваясь себе в этом, приходил к выводу, что та, прежняя, была лучше, во всяком случае – справедливее и честнее. Бога не помнили, со свечками по храмам не стояли, а жили-то праведнее!» – признаётся он сам себе, и я не думаю, что это признание очень уж расходится с тем, что думает по этому поводу сам Поляков. Об этом – тоже необходимо помнить, читая его романы…

Да, текст «Грибного царя» (как, впрочем, и романов «Замыслил я побег…», «Козлёнок в молоке», а также ряда многих других произведений Полякова) действительно переполнен анекдотами и анекдотическими ситуациями, которые при ближайшем рассмотрении оказываются призванными не столько для того, чтобы похохмить и повеселить читателя, сколько для того, чтобы создать максимально выразительную характеристику перестроечной и постперестроечной эпох. В большинстве случаев эти анекдоты относятся к тому литературному жанру, который имел в виду А.С. Пушкин, когда, давая в начале своего романа характеристику Онегину, заметил, что «он рыться не имел охоты // в хронологической пыли // бытописания земли; // но дней минувших анекдоты // от Ромула до наших дней // хранил он в памяти своей», – подразумевая под понятием «анекдоты» некие вполне самодостаточные краткие эпизоды, в которых раскрываются характеры конкретных исторических личностей или же самой сопутствующей им эпохи; однако наряду с ними встречаются в романе Полякова и анекдоты, так сказать, уже более близкого нашему сегодняшнему пониманию образца. Так, в связи с рассказом о депутате-гомосексуалисте Болеславе Брониславовиче Жолтикове он как бы мимоходом сообщает: «Ходил даже такой анекдот о новом российском флаге: красный цвет символизирует кровь, пролитую за свободу, белый – чистоту помыслов реформаторов, синий – количество “голубых” в Думе, правительстве и администрации президента, а всё вместе повторяет торговый триколор “Пепси-колы“», – и мы понимаем, что эти строчки выступают здесь не как заурядный эпизод-смешилка, а как некий резонатор, помогающий вывести образ отдельного персонажа на уровень широкого социального обобщения.

Читая гротескную прозу Полякова, надо постоянно иметь в виду то обстоятельство, что даже стопроцентно анекдотические ситуации несут в его произведениях некую заключённую в их глубине потаённую правду о времени, государстве и людях. Даже чисто идиотические, на первый взгляд, эпизоды всплывают в поляковской прозе не ради своей самодостаточности, а почти исключительно для того, чтобы – пускай и с сатирическими или полуироническими интонациями – подвести читателя к неким серьёзно-болевым размышлениям о судьбе Отечества. Именно так происходит в эпизоде, касающемся воспоминаний героя о годах его службы в Западной группе войск, когда, чтобы попасть на службу, ему приходилось пересекать Гамбургское шоссе, по которому транзитом из Западного Берлина в ФРГ мчались невиданные иномарки с фирмачами. «Одно время, – вспоминает он, – солдатики-азиаты взяли привычку по пути из части на полигон, останавливая машины, просить у западников сигареты и жвачку. Те, кстати, охотно тормозили и угощали, с естественнонаучным интересом разглядывая узкоглазые, коричневые рожи “русских”. Когда об этом узнало начальство, разразился жуткий скандал. Особист топал ногами и кричал, что вот так, за сигареты, и продают родину, а кишлачные попрошайки хлопали своими туранскими глазами, не понимая, почему им грозят трибуналом и дисбатом. Где они были, эти особисты (не раз потом думал Михаил Дмитриевич), когда Горбачёв продавал родину за общечеловеческие цацки, а Ельцин за рюмку водки? Где, чёрт побери?!»

О том, что данный эпизод написан не ради одной только иронии, а относится к той сфере размышлений, которые действительно тревожат писателя, говорит цитируемое Сергеем Чуприниным в сборнике «Оттепель. 1960–1962. Страницы русской советской литературы» (М., 1990) выступление секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичёва «Творить для народа, во имя коммунизма», прозвучавшее на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства 17 декабря 1961 года, в котором он, в частности, говорил следующее: «В идеологии идёт и ни на минуту не прекращается схватка с буржуазным миром, идёт борьба за души и сердца людей, особенно молодёжи, борьба за то, какими будут они, молодые люди, что возьмут с собой из прошлого, что принесут в будущее. Мы не имеем права недооценивать опасность диверсий буржуазной идеологии в сфере литературы и искусства…»

То есть – представители тогдашней власти прекрасно видели, куда всё клонится, но, в силу своей интеллектуальной или духовной ограниченности, фактически ничего не сумели сделать для того, чтобы предотвратить произошедшую впоследствии, на рубеже 1990-х годов, трагедию разрушения СССР. Как ни печально признавать, но, выдержав все тяжелейшие испытания, все тяготы и войны, мы не смогли противостоять соблазнам западной цивилизации и продали свои завоевания (а с ними, в общем-то, и своё Отечество) за «впаренную» нам в качестве тридцати сребренников синтетическую импортную колбасу, «сникерсы» и иноземные шмотки. А началось всё с того, что наши идеологи не нашли ничего равносильного, что можно было бы противопоставить таким «идеологическим диверсиям», как песни четвёрки «Битлз», американские джинсы и те самые сигареты и жвачка, из-за которых топал ногами поляковский особист. И вся эта соблазнительная мишура разъела души подрастающих поколений сильнее, чем ржавчина наши ракетные установки, так что, когда грянула перестройка и демократы начали топтать социалистические ценности, за них уже почти некому было заступиться. Всем хотелось вкусить свободы и изобилия…

Казалось бы, что плохого в том, что люди хотят жить не хуже, чем их западные соседи? Жевать резинку, курить Marlboro, ездить на BMW и «мерседесах», пить виски?.. Да вроде бы ничего. Все ведь хотят в этой жизни быть по-своему счастливыми. Только вот цена за это счастье оказывается порою непомерно высокой…

«У каждой страны, у каждого народа, у каждого человека своя правда, которая другим кажется ложью, – говорит, размышляя надо всем случившимся с Россией, герой романа Юрия Полякова Дмитрий Свирельников. – И это нормально. Ненормально, когда страна, народ, человек начинают верить в чужую правду, а свою, родную, воспринимать начинают как ложь. Тогда всё рушится… Всё!»

Сохранение вот этой самой «своей» (для исторической России) правды и развенчание правды «чужой», протащенной к нам тайком через западные таможни и разрушающей нечто главное в судьбе и характере нашей страны и народа, как раз и является одной из самых постоянных художественных задач писателя Юрия Полякова, начиная, пожалуй, с его «Козлёнка в молоке», «Неба падших», «Подземного художника», «Замыслил я побег…», «Возвращения блудного мужа» и вплоть до «Грибного царя». И, читая поляковские книги, надо постоянно иметь в виду тот факт, что его ироническая интонация не даёт ни малейшего основания считать, что автор относится к сказанному им о судьбах своих героев или тем более о судьбе нашего разрушенного Отечества без настоящей боли. Ирония – это не суть писателя, а не более как «жёлтая кофта» Маяковского, в которую «от насмешек душа укутана».

Анализируя изобретённый Поляковым метод гротескного реализма, мне подумалось о том, что творческая индивидуальность писателя во многом обуславливается самим фактом наличия в стране некоей устоявшейся идеологической Системы, без которой у автора просто не может быть какой-либо ярко выраженной гражданской позиции. Существуя в рамках такой Системы, пишущий может выступать в качестве её певца и глашатая, а может быть её закоренелым оппонентом и противником; может восхвалять её успехи и достоинства, а может, как говорится, «держать фигу в кармане», обхихикивая в своих произведениях её промахи и недостатки; может служить ей верой и правдой, а может, как Солженицын, всю жизнь против неё бороться. Но главное – что у него при этом есть ТОЧКА ПРИЛОЖЕНИЯ СИЛ, объект для творческого проявления своей любви или ненависти, на фоне которого становятся яснее видны и он сам, и его жизненная позиция8.

В последние годы Система в её классическом виде (тоталитарная власть + идеологическая верхушка + карательные органы) ушла в тень, чёткая государственная идеология отсутствует, единого гражданского общества в стране нет, и писателю приходится говорить главным образом лишь о каких-то частных проблемах частного персонажа. Из-за этого литература стала мельче, утратила свою социальную остроту и значимость, и быть услышанным широкими читательскими массами стало в наши дни намного труднее, чем в годы идеологических строгостей и цензурных запретов.

Наиболее сильно и ярко талант Полякова проявляется именно тогда, когда он вступает в единоборство с Системой и начинает действовать закон о том, что «сила действия равна силе противодействия». Это хорошо видно на примере таких политически заострённых вещей, как «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», «Сто дней до приказа», «Апофегей», «Демгородок» и особенно – «Козлёнок в молоке», героям которых приходится тягаться с такими монстрами, как бюрократия, солдатчина, а то так даже и сама государственная идеология. Но именно серьёзность сопротивления как раз и способствует пробуждению в них неких до поры дремавших душевных качеств, наполняющих и их собственную судьбу, и сюжет произведения тем верховным смыслом, который подталкивает читателя к стремлению быть похожим на литературного героя и подражать ему в своей реальной жизни.

Когда же Система не видна и полуразмыта (или же автор и его герои сознательно отводят глаза, чтобы не замечать её несправедливостей), тогда на передний план выходит сугубо личная, индивидуалистическая тема, сводимая главным образом к ненасытимой жажде сексуального удовлетворения. И тут читатель должен иметь в виду ещё одну особенность поляковской прозы. Будучи потрясающе наблюдательным писателем и зная жизнь как бесконечное множество переплетающихся между собой нюансов, Юрий Поляков почти всегда пишет только о том, что практически мгновенно узнаётся читателем как его собственный, индивидуально неповторимый человеческий опыт, а потому и принимается им как безоговорочно абсолютная жизненная правда. Если же что-то в произведении Полякова откровенно «выпирает наружу» и представляется неестественно раздутым, значит, это сделано автором специально для того, чтобы читатель обратил на это внимание и задумался над его сутью. Именно такова, на мой взгляд, гипертрофированная и почти исключительно плотская (если не сказать: скотская) сексуальность многих его персонажей, встречающихся нам в таких вещах, как «Небо падших», «Подземный художник», трилогии «Замыслил я побег…», «Возвращение блудного мужа» и «Грибной царь», отчасти в «Козлёнке в молоке», а также во многих его пьесах. Вышедшая на первое место маниакально преувеличенная сексуальная озабоченность, являющаяся явно ненормальной для обычных людей, призвана сигнализировать нам о том, что это – по сути, единственное, что ещё оживляет собой жизнь человека, отрешившегося (или же отрешённого) от Системы и создаваемых ею проблем. Не случайно у нас постоянно звучала раньше фраза о том, что нельзя жить в обществе и быть от него свободным, – это действительно так, и, освобождаясь от общества и порождаемых им проблем, человек как бы оказывается на необитаемом острове, где его не волнуют никакие другие вопросы, кроме диктуемых собственной плотью. Хорошо ещё, если перед ним стоит задача ежедневного добывания прокорма, решение которой забирает на себя хотя бы часть его сил и времени, а если проблема с питанием и защитой от окружающей среды полностью решена, тогда на первое место, затмевая собой душу и разум, выходит единственно томление в паху – постоянное, жгучее и неутолимое. Именно это мы видим на примере главных героев повести «Небо падших», а также «эскейпера» Олега Трудовича Башмакова из романа «Замыслил я побег…» и некоторых других персонажей, включая главного героя романа «Грибной царь» Михаила Дмитриевича Свирельникова. Только этим можно объяснить почти обязательное наличие в большинстве поляковских произведений несоизмеримо юных по возрасту любовниц главных героев и то, что мир его прозы порою сужается до размеров единственно вагинальной реальности. И это – уже не гротеск, а красноречивый пугающий символ, предуп реждающий нас об опасности перерождения человека мыслящего в человека исключительно трахающего. Впрочем, одна из пьес Юрия Полякова так и называется – «Хомо эректус».

Если оглянуться на пару-тройку десятилетий назад, то можно отчётливо увидеть, что искусство в СССР носило в высшей степени обобщающий характер, и достаточно было описать или изобразить на экране пять-десять типичных для того времени человек, чтобы в них отразились характерные черты ВСЕГО НАРОДА. А вот сегодняшнее искусство кажется в своём подавляющем большинстве абсолютно нетипичным и безжизненным, ибо основными его персонажами (как в литературе, так и в кино) стали представители неимоверно узкого общественного круга, представленного главным образом различными теневыми магнатами, работниками тайных спецслужб, тузами мафии, киллерами и другими «экзотическими» персонажами современной России. Безусловно, такие люди наверняка тоже имеются в определённых слоях нашего общества, но они представляют собой от силы 1 % от всего населения, а поэтому и воспринимаются не как мои реальные современники, а как некие искусственно созданные модели человечков, этакие гомункулусы, в которых просто невозможно узнать ни себя, ни своих современников. А ведь главная цель искусства именно в том и состоит, чтобы каждый читатель или зритель УЗНАЛ в изображённом художником персонаже СЕБЯ и СОВПАЛ с героем по переживаниям, иначе ведь он ни за что не поверит в ту идею, которую автор хотел донести своим романом или фильмом до адресата.

Юрий Поляков – один из тех немногих современных писателей, кто создаёт в своей прозе максимально узнаваемую картину жизни, дающую читателю возможность узнать изображаемые в произведении чувства и переживания и принять авторские выводы за свои собственные. А с ними – принять и ненавязчиво, исподволь высказываемую тоску по недавней коллективистской ментальности, в рамках которой мы всё происходящее в стране воспринимали как часть своей собственной биографии, с равной степенью серьёзности переживая за то, как идут дела у строителей Байкало-Амурской магистрали, хлопкоробов Ферганы, зимовщиков Антарктиды или учёных Новосибирска. Именно тогда, в условиях коллективистского менталитета, писатель в России был больше, чем писатель, потому что представлял собой духовного водителя народа – того самого горьковского Данко, который ведёт людей через дебри пугающе-тёмного леса-века.

Жить в условиях коллективистской ментальности – это значит руководствоваться принципом: «Раньше думай о Родине, а потом – о себе», – и пока мы не возвратимся в координаты этого принципа, ни о каком возрождении России не может быть и речи. Это хорошо знали наши враги, с первых же минут перестройки бросившиеся так реорганизовывать систему воспитания подрастающих поколений, чтобы из них вырастали исключительно индивидуалисты-единоличники. Именно об этом, вспомнив свою пионерскую юность, думает главный герой «Грибного царя» Михаил Свирельников, недоумевающий, за что демократы разогнали пионерские организации. «Они-то со своими горнами и барабанами кому мешали? Ну и маршировали бы себе дальше, собирали бы металлолом, бабушек через дорогу переводили, советовались бы там в своих отрядах! Кому это вредило? Значит, вредило! Значит, правильно Федька говорит, что где-то в закулисье решили: не хрена с детства к коллективу приучать, не хрена товарищей-выручальщиков плодить! Человек – волк-одиночка!..»

Кажущаяся ироничной и отчуждённой от проблем сегодняшнего «маленького» человека, проза Юрия Полякова на деле глубоко человечна и направлена именно на то, чтобы возвратить этому миру его полноту и наполненность, напомнить людям о таких главных (но всё более сдвигаемых на обочину жизни или подменяемых искусственными суррогатами) ценностях, как настоящие любовь и дружба, осознание своей необходимости стране и делу, чувство единства со своим народом и тому подобные категории… Вокруг новых произведений Юрия Поля-

кова сегодня ещё и потому и не закипает публичных дискуссий, что хозяева газетно-журнальных площадей боятся выносить на всеобщее обсуждение те вопросы, которые так остроумно и бесстрашно затрагивает этот автор в своей прозе. К примеру, о том, что «евреи на самом деле никакие не евреи, а засланные из другой галактики биороботы с единым центром управления и задачей подчинить себе человеческую цивилизацию». Или же – об идущем сегодня в российской политической верхушке соперничестве гееполитики с геополитикой. Или о том, почему «страна с разогнанной армией, пустыми заводами и заросшими сорняком полями, страна, растерявшая половину своих земель и неумолимо вымирающая, впала в обжираловку», открывая на каждом углу японские, китайские, ирландские и иные бары да рестораны?..

Книги Юрия Полякова – это не энциклопедии, а скорее «истории болезни» российской жизни конца XX – начала XXI веков, по которым грядущие поколения будут изучать и само наше время, и тип русского человека этого времени. Спору нет, Солженицын – крупнейший писатель современности, но если от литературы сегодняшних дней уцелеют только романы Полякова «Замыслил я побег…» или «Грибной царь», значит, мы уже не исчезнем в веках в безвестности…