Николай Переяслов Рабы Вагинальной реальности (О прозе Юрия Полякова 1990–2000-х годов)

Не исключено, что читавшие две последние вещи Юрия Полякова – повесть «Небо падших» (М.: ОЛМА-ПРЕСС, – СПб.: Нева, 1999) и роман «Замыслил я побег…» (М.: Молодая гвардия, 1999) были в некотором роде разочарованы столь откровенным сужением фокуса творческого внимания этого незаурядного писателя. И действительно – после таких его «политически заряженных» произведений, как «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», «Апофегей» или вышедший недавно седьмым (!) изданием «Козлёнок в молоке», упомянутые выше сочинения, казалось бы, и в самом деле свидетельствуют о переориентации автора с остро социальной проблематики на удовлетворение запросов массового, уже почти стопроцентно относящегося к литературе как к одной из разновидностей индустрии развлечений читателя. И на первый взгляд такое восприятие поляковской прозы последнего периода вполне закономерно, ибо основные сюжетные события в ней практически не выходят за границы двуспальной кровати, а уровень анализируемых автором страстей не поднимается выше пояса главных героев да их постоянных или случайных партнёров по сексу. Однако было бы совершенно несправедливо обвинять в оскудении изображаемой жизни самого создателя упомянутых выше произведений (хотя, признаюсь, я тоже испытал этот порыв сразу же по прочтении повести «Небо падших»). Увы, но это не для писателя Юрия Полякова, а только для героя его повести – молодого удачливого представителя российского авиационного бизнеса (а в его лице, читай, и для большинства так называемых «новых русских» вообще) окружающий мир от критериев безграничности и неохватности вдруг сузился до размеров маленького, умещающегося под лёгшей на него ладонью курчавого треугольничка в нижней части женского живота.

Вполне понятной, хотя, как мне кажется, и не совсем убедительной выглядит сделанная в газете «НГ – Ex libris» от 21.10.99 попытка Владимира Березина доказать, что выведенный в повести образ «новых русских» – это образ не настоящих бизнесменов, а «тех, которых придумало массовое сознание, которых создал обыватель, подглядывая за ними в дырочку», тогда как, надо полагать, настоящие «новые русские» не в пример шире и в интеллектуальном, и в духовном, и в культурном планах.

Но… Чего уж там говорить о наших бизнесменах «первого призыва», если даже генеральные прокуроры и министры юстиции не поднимаются в своих «интеллектуальных исканиях» выше пресловутого купания в бане с проститутками! Как бы ни возвеличивал «новых русских» В. Березин, а повесть Юрия Полякова – это такой же обличительный документ существующему ныне строю, как, скажем, и роман Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» – советскому. Но если созданное Солженицыным полотно обвиняло власть России в уничтожении своих хотя и гипотетических, но – ПРОТИВНИКОВ, то повесть Полякова показывает, как эта власть угробляет уже своих собственных АПОЛОГЕТОВ. И дело даже не в том, что поляковский герой погибает в конце повести от рук киллеров и от него остаётся только стопка выстиранных носовых платков, которыми его возлюбленная удерживала в себе его семя. Даже если бы автор и не показал нам его ФИЗИЧЕСКОЙ смерти, мы всё равно были бы вправе говорить об обличительности поляковской повести, так как отнять у человека СМЫСЛ ЖИЗНИ практически равнозначно тому, что отнять у него и САМУ ЖИЗНЬ. А сужение мира «новых русских» до размеров вагины как раз и свидетельствует о том, что больше в этой жизни их уже НИЧЕГО НЕ ИНТЕРЕСУЕТ. Мечта о шестисотом «мерседесе» может подменять собой категорию смысла жизни только до тех пор, пока на его покупку нет денег, однако она теряет свою остроту практически сразу же после приобретения автомобиля, переводя его из категории идеала в категорию обычного средства передвижения. То же самое можно сказать и в отношении квартиры, виллы, личного самолёта, поездок на Канары… Это только нищему кажется, что найди он миллион, и он станет самым счастливым человеком в мире, а на деле чем быстрее удовлетворяются материальные запросы, тем скучнее и неинтереснее становится жить. Потому-то и не разрывает узел затянувшейся любви-борьбы со своей секретаршей герой повести Полякова Павел Николаевич, что эта смертельная схватка – фактически ПОСЛЕДНЕЕ ЧУВСТВО, КОТОРОЕ ЕЩЁ НАПОЛНЯЕТ ЕГО ДУШУ ОСТРОТОЙ ПЕРЕЖИВАНИЯ, напоминая ему, что он всё ещё – ЖИВ.

Восприятие мира как ВИРТУАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ – это своего рода даже роскошь, поскольку таит в себе разнообразие пускай и вымышленных, но всё-таки разнообразных и острых ощущений. Мир же героев Юрия Полякова намного трагичнее, поскольку, вследствие отсечения от него таких ценностных категорий, как УВАЖЕНИЕ КОЛЛЕКТИВА, ТРУДОВАЯ СЛАВА, ГОРДОСТЬ ЗА ОТЕЧЕСТВО, ПРИЧАСТНОСТЬ К ВЕЛИКИМ ДЕЛАМ, ОСОЗНАНИЕ СЕБЯ ЧАСТЬЮ ВЕЛИКОГО НАРОДА, и им подобных, все возможные ощущения в нём сосредоточились в уже упоминаемом нами курчавом треугольничке в нижней части женского живота, переводя восприятие окружающего мира в категорию так называемой ВАГИНАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ. И не менее ярко, чем в повести «Небо падших», это дало себя знать в последнем на данный момент романе Ю. Полякова – «Замыслил я побег…», весь сюжет которого сводится к тому, что собравшийся уйти от жены к молодой любовнице герой собирает свои вещи и вспоминает прошедшие годы.

Несмотря на отсутствие каких-либо нарочито-модернистских прибамбасов, роман несёт в себе такую подробную детализацию эпохи, что она воспринимается чуть ли не как постмодернистский приём скрытого цитирования. Да, впрочем, это и есть цитирование – разве что не столько литературы, сколько всей нашей вчерашней жизни, вчерашней идеологии и вчерашнего искусства…

(Кстати сказать, мы, видимо, зря ломаем копья по поводу такого явления, как постмодернизм. Плох он или хорош, он вряд ли переживёт поколение нынешних сорокалетних. При том уровне литературного образования, которое сегодня получают учащиеся большинства российских школ и даже вузов, кто из них сможет понять и оценить тонкость постмодернистских трюков с явным или скрытым цитированием мировой и отечественной классики? Кто услышит, как в постмодернистской литературе КНИГИ РАЗГОВАРИВАЮТ С КНИГАМИ?.. Для НЕ ЧИТАВШИХ Толстого и Достоевского, Чехова и Гоголя, Пастернака и Маяковского, Булгакова и Олешу перекличка с этими авторами останется абсолютно незамеченной, тогда как сила постмодернистских произведений именно в том и заключается, что к своему собственному голосу их авторы как бы подсоединяют ещё и голоса своих коллег и предшественников, так что, читая роман СЕГОДНЯШНЕГО писателя, мы одновременно с ним читаем ещё и всё то, что было написано по этому поводу ДО НЕГО.

Кроме того, вследствие полного незнакомства завтрашних читателей с пародируемыми и обыгрываемыми ПЕРВОИСТОЧНИКАМИ, для них исчезнет и тот почти детективный интерес, который заключается в выискивании и УЗНАВАНИИ распылённых по постмодернистским текстам цитат и перекличек с произведениями других авторов…)

Так, например, автору уже сегодня приходится объяснять и героине, и своему молодому читателю кое-какие из приводимых по ходу сюжета цитат: «…Он выдернул, пустив слезу, неожиданно вызябнувший из ноздри волос и стал мыть руки, думая о том, что разность поколений определяется не постельной жадностью и не количеством седины, а чем-то иным. Вот, к примеру, он пошутил: “Надо, Вета, надо!”, – а она даже не заметила примочки, на которой выросло его, башмаковское, поколение. Шурик в фильме “Операция “Ы” лупит хулигана-пятнадцатисуточника по заднице прутьями и приговаривает: “Надо, Федя, надо!” Даже учителя так шутили. “Анна Марковна, может, не надо двойку?” – “Надо, Башмаков, надо!..”»

Но это, так сказать, замечание побочное, а сила поляковского стиля заключается, как я уже говорил, отнюдь не в формальном трюкачестве и не в превращении романа в филологический ребус. Она – в том уже упомянутом выше пристрастии к вроде бы второстепенным, но абсолютно точным деталям, которые придают достоверность самому недостовернейшему событию, потому что заставляют читателя почти на каждой строке издавать внутреннее восклицание: «Блин, ну надо же! И со мной так было…» (Или – «И я так думал…»)

Да и сам герой романа Полякова уж очень похож на нас с вами, всё время собирающихся совершить нечто грандиозное, но так до конца жизни и не находящих времени, чтобы повесить в умывальнике заказанную женой полку. Оглядываемся в конце пути – в гении не вышли, страну промитинговали, любимую отдали торгашу из ларька… А от нас-то всего и требовалось, что… «Надо было только протянуть руку, – вспоминает Башмаков одну из своих несостоявшихся любовей. Почему же он этого не сделал? Боялся Кати? Боялся себя? Стеснялся подчинённых? Ерунда! Никого он не боялся и не стеснялся. Просто не протянул руку – и всё…»

Особенность последнего романа Юрия Полякова заключается ещё и в том, что выведенный в нём образ главного героя является таким же ЗНАКОВЫМ (или, как писали в школьных учебниках, ТИПИЧНЫМ) для нашего времени, как образы Онегина, Печорина, Обломова и других ЛИШНИХ ЛЮДЕЙ СВОЕГО ВРЕМЕНИ для соответствовавших им исторических эпох. Конечно, способность на совершение ПОСТУПКА КАК ТАКОВОГО в первую очередь зависит от силы личности самого человека, но немало для её формирования делает и эпоха. «Чем гениальнее правитель, тем раздолбаистей народ», – говорит в романе друг главного героя – Джедай, намекая этим на сформировавшую их брежневскую эпоху. От этой неспособности на поступок рушится жизнь и самого Башмакова, и любящих его людей, и всего государства. Ну вот, например, подходящая случаю сценка: «До позднего вечера слушали ораторов и скандировали что-то упоительно антиправительственное. Митинг закончился принятием резолюции о немедленной отставке Ельцина. После этого люди успокоились и пошли по домам…»

Поразительно, но при всей непохожести личных судеб преуспевающего бизнесмена Павла Николаевича из повести «Небо падших» и постоянно выпадающего из полосы удачи Башмакова из романа «Замыслил я побег…» у них обоих выработалось восприятие мира исключительно как ВАГИНАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ. И так же, как для героя гоголевского «Невского проспекта» Пискарёва, СОН, в котором он видит свою любимую, становится главным источником сердечной радости, а стало быть, и смысла жизни, так для героев поляковской прозы главным содержанием жизни становится СЕКС. Но секс не ради секса, а ради слияния с тем ЕДИНСТВЕННЫМ ПАРТНЁРОМ, которого каждый из нас ищет всю жизнь. Именно поэтому одержанная в конце концов победа в затянувшемся любовном поединке с Екатериной (одержанная, заметим, ценой ЕЁ ЖИЗНИ) подводит своим фактом роковую черту и самому Павлу Николаевичу. А вставшая во весь рост необратимость разрыва с женой как бы выталкивает собой из жизни и сорок лет убегавшего от принятия ответственных решений (даже имя себе такое придумавшего – «эскейпер», то есть «убегатель») Олега Трудовича Башмакова. Да и жил ли он, если разобраться, этот такой похожий на нас и такой НИКАКОЙ человек? Был ли он? И случайно ли его смертельное падение с балкона так удивительно похоже на вываливание из окна гостиницы набоковского Лужина? Помните?

«…Дверь выбили. “Александр Иванович, Александр Иванович!” – заревело несколько голосов. Но никакого Александра Ивановича НЕ БЫЛО».

Точно то же можно сказать и о героях последних книг Юрия Полякова. Потому что от вагинальной реальности остаётся наяву не больше, чем от реальности виртуальной. Разве что – куча носовых платков с засохшими на них следами человеческого семени. Да и те, понятно, можно выстирать и сложить в ящике шкафа стопкой…

P. S.

Хотя Юрий Поляков и пишет сегодня едва ли не лучше всех своих литературных сверстников, он тем не менее умудряется вызывать своими произведениями самые разноречивые и не совпадающие друг с другом мнения и даже споры. Так было, когда он опубликовал повести «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба» и «Апофегей». Так случилось и с последним на данный момент романом – «Замыслил я побег…». В упрёк писателю поставили и умение приспосабливаться к требованиям рынка (хотя всем бы нам такое умение!), и потакание вкусам массового читателя, и сужение собственного кругозора до размеров двуспальной кровати… А между тем этим своим романом он сделал практически то же самое, что и Михаил Юрьевич Лермонтов повестью «Герой нашего времени», – то есть показал очередную трагедию лишнего человека с поправкой на уже наше с вами время. Разница между героем поляковского романа Олегом Трудовичем Башмаковым и лермонтовским Печориным заключается только в том, что, чувствуя свою невостребованность в эпохе, герой повести Лермонтова ещё пытается провоцировать её на какие-то ответные действия некими откровенно дерзкими поступками, то есть как бы дразнит её от отчаяния, а герой романа Полякова уже не способен даже и на это, а потому он от своего времени просто убегает.

Что же касается вышедшей на передний план постельной темы, то до размеров постели сузился, на мой взгляд, вовсе не кругозор писателя, а сам современный мир, из которого для большинства людей ушли почти все другие человеческие ценности.

Несмотря на свою кажущуюся статичность (а главный герой романа весь роман собирает вещи, чтобы уйти от жены к любовнице, да вспоминает при этом свою жизнь), новая книга Полякова читается с неослабным интересом, в ней имеется бездна сатирических эпизодов, а главное, столько узнаваемых деталей, что кажется – она вычитана автором из жизни каждого из нас. Казалось бы, писатель всего-то только и сделал, что собрал на страницах своей книги анекдотические ситуации из российской действительности последних полутора десятилетий (в чём его тоже упрекают недоброжелатели), а из этого с катастрофической обнажённостью становится видно, как мы проморгали и профукали свою державу…