Ода к старости

Дмитрий Тонконогов. Один к одному. М.: Воймега, 2015. — 36 c. Тираж 500 экз.

Изящно изданная белая книжка, при разглядывании стенда наверняка привлечет к себе внимание.

Дмитрий Тонконогов пишет мало, публикуется еще меньше. Это отмечают все. Хотя этих «всех» — кто что-то писал о Тонконогове — тоже мало.

Его первое «толстожурнальное» стихотворение появилось в 1997 году.

Прожить сто лет и стариком,

Насквозь пропахнув табаком,

Уйти в унылые аллеи.

Холодный ветер, голый сад.

И ветки чёрные стучат.

В саду костёр далекий тлеет.

Я так хочу лицо носить

Надменное и золотое,

Молчать и пламя затаить,

Как эти угли под золою[125].

В новой книге этого стихотворения нет. Понятно почему. Это еще «ранний» Тонконогов. Но дальнейшая эволюция здесь уже прочерчивается. Парадоксальность и самоирония — «Я так хочу лицо носить / Надменное и золотое…».

И — тема старости, которая станет одной из самых важных.

Через год, в 1998-м, в том же «Арионе» появится «Ядвига и телефон». Это уже Тонконогов «нынешний». Исчезли, отвалились «унылые аллеи» и «далекие костры». Осталась старость (тема); оголился, как электропровод, абсурд. Стихотворение стало известным.

В новую книгу оно, правда, не вошло.

В новую книгу вообще вошло очень мало.

Двадцать два не очень больших стихотворения.

Старость в стихах Тонконогова — это не мудрые рембрандтовские морщины. Это обычно старухи, увиденные глазами подростка. Реже — старики. Увиденные со смесью ужаса, иронии и жалости.

Хармсовские старухи падали из окон или держали в руках стенные часы. Старухам Тонконогова достаточно просто поднять телефонную трубку («Вещи», «Связь»), воплотиться в стареющую Ахматову («Станции») или застрять в лифте («Лифт»).

Мечется в кабине Белла Исааковна,

Давит на кнопки и уже начинает рыдать.

Муж выносил помойное ведро после завтрака,

Сразу всё понял и жену побежал извлекать.

Видит: топчутся тапочки парусиновые,

Розовая ночнушка выглядывает из-под халата.

Он схватился руками, напряг лошадиные силы,

Дрогнули тросы, и раздвинулись двери как надо…

Тонконогову жалко своих героев. Особенно женщин. Мир, в котором они обитают, устроен плохо и непонятно. В нем указывают, «что есть и что готовить». В нем «до горизонта крыши и столбы». В нем все идет к одному, а заканчивается совсем другим. Поэтому финалы у Тонконогова кажутся неожиданно вплывшими из других стихов. Но всегда — очень уместными.

Муж разгадывает кроссворд.

Медленно открывает рот:

первая буква «о», вторая «а».

Головой качает, но не качается голова:

нет таких слов, это какой-то бред.

Жена переключается с завтрака на обед.

Перед тем как заняться сексом, он истребляет мух,

смотрит на ногти, напрягает мозг, но напрягается

слух.

И последняя, сонная, еле живая,

взлетает, как боинг себя от стола отрывая.

…Из соседней квартиры приглушенный звук,

то ли музыка это, то ли дети отбились от рук.

Стихотворение называется «Оазис». С одной стороны — то самое слово, «первая буква „о“, вторая „а“», которое не может отгадать лирический герой. С другой — идиотический «рай», обитатели которого, отгороженные от мира тонкими стенами, шлепают мух, занимаются сексом и отгадывают кроссворды.

Стоило бы еще процитировать «Сестёр» — лучшее стихотворение этого сборника, а возможно, и одно из лучших русских стихотворений 2000-х. («Чупати Марья, урожд. Будберг, вдова капитана…») Но оно велико, а во фрагменте — не показательно. Как, впрочем, почти все стихи Тонконогова. Лучше читать самим.