Музыка рек и дождей

Сергей Золотарев. Книга жалоб и предложений. М.: Воймега, 2015. — 92 c. Тираж 500 экз.

Такое слегка ироничное заглавие больше подошло бы для сборника Иртеньева или Быкова. Жалоб в этой книге нет. Как, впрочем, и предложений.

Что есть?

Всё когда-то садится: голос, солнце, дома…

По ступеням — как птица —

кто-то сходит с ума.

По ступеням, по склонам,

по пологим холмам.

По уступам Сиона…

По головам.

Дождь спускается с крыши

водосточной трубой.

Перезрелые гроздья кишмиша

сходят сами собой…

Таких стихов в современной лирике не так много. Точных и одновременно парадоксальных. Безупречных по технике.

Если у Симоновой чаще всего идет снег, то у Золотарева «своя» погода — дождь. В лучших стихотворениях этой книги льют дожди. «Сезон дождей. В коттеджах сухо…» «Который день как, бросив домино…» «Дождь пошёл. Вопрос: дойдёт ли?..»

Мой бедный город выполнен из цельного

куска воды — горячей и кривой,

жильё связавшей трубами котельными

с центральною системой корневой.

Дожди, как аппараты Илизарова,

поддерживают парки на весу.

А там, где сверху площади базарные, —

колодцев терракотовая армия

осадков ждёт, как приступа, — внизу.

Стихия воды проявляется не только в воде небесной, но и в воде земной. Прежде всего, реках.

В реке вода не заживает долго.

Порезы от гребных винтов и килей

останутся — с наложенными швами

случайной ряби. Свежие — за рыбой —

подводный ветер заметёт следы…

Или:

Это Кашинка. Вроде как мелкая гречка

на воде. Монастырская, постная речка.

От неожиданности и точности метафор порой захватывает дыхание.

Лирика Золотарева традиционна. Сказано это, разумеется, не в упрек. Традиция так же питательна для поэзии, как и эксперимент. Вопрос — какая традиция и как ее трансформирует автор.

Родословное древо Золотарева идет от раннего Пастернака, через неизбежную, но необходимую прививку Бродского. В современной лирике близкую линию разрабатывает Алексей Дьячков (ровесник Золотарева). Разве что оптика у Дьячкова более чувствительна к деталям и палитра поярче, посолнечней.

В работе с традицией существует, разумеется, свой риск. Риск инерции, риск недотрансформированной, недопереплавленной традиции. Нельзя сказать, что стихи Золотарева от него свободны. Иногда слишком слышна интонация Бродского. Порой образы слишком зависимы от пастернаковских. Строки о зимнем саде: «Словно белые санкюлоты / здесь назначили тайный сбор» — мгновенно вызывают в памяти: «Все в крестиках двери, как в Варфоломееву / Ночь. Распоряженья пурги-заговорщицы…» из пастернаковской «Метели». А «…И деревья — белые от страха — / пробуют дорогу перейти» — «И деревья, как призраки белые, / Высыпают толпой на дорогу…». Авторский фильтр должен быть более мелкоячеистым.

Есть и другая опасность — в той плотной метафорике, когда отдельные точные метафоры, соединяясь, вредят точности всего стиха.

Замёрзшая вода в колготках снегопада

стоит, как сирота в песочнице детсада.

И некому забрать её с продлёнки.

И ножки тонки.

Тончайшая образность разбивается о «песочницу детсада», которая вдруг оказывается в «продлёнке».

Жаль, что в книгу не вошли стихи последних трех-четырех лет. Например, цикл «Город», опубликованный в «Арионе» (2013, № 4). Однако и без них сборник получился представительным. Учитывая, что предыдущий (он же и дебютный) выходил еще в 2000-м, то и этапный. Стоит подольше подержать его в руках, читая и возвращаясь.

Это, впрочем, можно сказать обо всех книгах этого стенда…

«Дружба народов», 2016, № 3