Ставрополь. Фотокарточка на полке

Станислав Ливинский. А где здесь наши? М.: Воймега, 2013. — 48 с. Тираж 400 экз.

Ливинский младше Дьячкова на год (он 1972-го) — но его лирический герой старше дьячковского где-то на пять-шесть лет. Успел отслужить в армии, поработать фотографом. У него уже есть женщина, которая ждет и машет в окно.

Я так люблю, когда в халате

рукою машешь мне в окошко;

когда ты надеваешь платье,

и трётся кошка;

когда в хоккей играют лихо

по телику и, оторвавши

взгляд от шитья, ты спросишь тихо —

а где здесь наши?

Я не большой любитель такой лирической «теплоты», да и шитье это я, кажется, уже в чьих-то руках видел. И кошку (рифмующуюся с окошком). Про заезженность «люблю» в четырехстопном ямбе с женской рифмой даже статью написал.

А все же — стихи подкупают. И не только психологической точностью.

Поэт неожиданной — сегодня — некрасовской ноты.

Ждать, на досуге рожать — вот она, бабская доля.

Стряпать, на стол подавать, сильно глаза не мозоля.

Мамой свекровь называть, всё о супружеском долге…

Мужа любить. Провожать, думать — и мне уж не долго.

Выпьет, заладит одно — как же ей жить надоело,

как вот такая оса к ним перед смертью влетела,

как он в Сочах ей купил кружку с дельфином вот эту

в семидесятом году. Выпьет и ляжет одетой.

На вопрос «А где здесь наши?» хочется ответить — «Везде». И те, и эти. Ливинский наделен даром жалости к своим героям. Не сентиментальной — спокойной, слегка отстраненной.

Иное что-то в смысле естества.

И ты, не призывая к падшим милость,

Выкладываешь буковки, слова.

Отходишь посмотреть, как получилось.

Дар не милости, но — жалости. К одинокой старухе. К одноклассникам-неудачникам. К солдатику, повесившемуся в бане. Даже к старшине, который «орал, как сука». Ко «всем нам», от которых останутся «пепел и примятая трава», а «дома — фотокарточка на полке». Даже к стульям и столам.

Казалось бы — только обжился, привык,

нагрел, полюбил это место,

а нужно съезжать, нанимать забулдыг,

вытаскивать стулья и кресла.

…

И пепел сбивать на затоптанный пол,

в сердцах объясняя рабочим,

что самое главное — бабушкин стол,

что — ножка замотана скотчем.

Умение видеть деталь, предмет. Не в цвете (цвет почти не называется). Не в наплывах света и тени. Взгляд фотографа — человека, думающего прежде всего о портретной — и фактурной — точности. Это стало ясно из стихов, еще до того, как, дочитав, увидел на обложке: «После окончания школы получил профессию фотографа. Служил в армии, работал фотокорреспондентом…»

Вот и всё. Листопад, журавли, дембеля.

Из горла. Не горит. Не иначе — палёнка.

После третьей качнётся и вздрогнет земля.

Щёлкни, что ли, на память на фоне Кремля.

Оп! Ну, я так и знал, что закончится плёнка.

Еще подозревал участие в КСП. В биографическом столбце об этом не оказалось. Но песенное начало — близкое традиции городского романса и его развитию в авторской песне — в книге чувствуется. На фоне прозаизации современной профессиональной поэзии (в любительской, разумеется, гитары до сих пор не смолкают) — это, скорее, достоинство.

Поэтическое слово не то что должно вернуться в музыку (по Мандельштаму), но хотя бы — не забывать туда дорогу.