Рок-опера

Гомер (опережая тем самым Сунь Цзы[64]) всегда описывает искусство войны с технической точки зрения. Двойное искусство войны, все же добавим мы. Искусство чистой силы и в то же время искусство ухищрений.

Или, иначе говоря, первое можно проиллюстрировать мощным наступлением Паттона[65] в Арденнах в 1944 году, а второе — разжигающими политические интриги дьявольскими стратегиями Талейрана[66]!

Ахиллес воплощает собой грубую силу. Тогда как Гектор и Одиссей объединяют в себе силу, хитрость и рассудок.

Гомер описывает всю амплитуду войны. Со страниц его поэм доносятся шум сражений, крики богов, раскаты маневров. «Илиада» — это рок-опера!

Гомер похож на режиссера, снимающего масштабную эпопею, который, сидя в своем кресле и расставив по съемочной площадке актеров и статистов, внезапно кричит «мотор!». Но даже вся эта голливудская армада никогда не сможет тягаться с вечными гомеровскими стихами.

Иногда на экране возникает общая панорама. Гомер поднимается над полем битвы. Армии сталкиваются друг с другом, камера взлетает еще выше и показывает нам все передвижения с высоты Олимпа.

Боги, как главные стратеги, занимают позицию на высоте. Ив Лакост[67] в своей книге «Политические пейзажи» так комментирует географию этих воинственных богов: «Место, с которого можно лучше всего наблюдать определенный пейзаж, откуда он красивее всего смотрится, это почти всегда то же место, которое представляет наибольший интерес с точки зрения военной тактики».

В масштабе человека это можно соотнести с вечными холмами Наполеона, с которых он наблюдал за разворачивающимися внизу сражениями.

Гомер подмешивает к этим баталиям и фантастические образы. И тут уже в режиссерском кресле требуются как минимум Куросава или Терренс Малик периода «Тонкой красной линии»:

Ахейцы ж неслись от черных судов мореходных.

Словно как снежные клоки летят от Зевеса густые,

Быстро гонимые хладным, эфир проясняющим ветром, —

Так от ахейских судов неисчетные в поле неслися

Шлемы, игравшие блеском, щиты, воздымавшие бляхи,

Крепко сплоченные брони и ясеня твердого копья.

Блеск восходил до небес; под пышным сиянием меди

Окрест смеялась земля; и весь берег гремел под стопами

Ратных мужей.

(«Илиада», XIX, 356–364)

И вдруг план сужается, глаз поэта — вернее его камера — приближается и мы видим, как бьются друг с другом наши яростные герои. Они — неистовые дуэлянты. В дело вступает Ридли Скотт, а Серджио Леоне наблюдает за этим, цинично улыбаясь. Вся сцена снимается на 35-миллиметровую пленку:

как лев, устремился

Царь Агамемнон

………………………..

и могучим ударом Пизандра сразил с колесницы.

В грудь он копьем пораженный, ударился тылом о землю.

Спрянул с коней Гипполох; и его низложил он на землю,

Руки мечом отрубивши и голову с выей отсекши;

И, как ступа, им толкнутый, труп покатился меж толпищ.

(«Илиада», XI, 129–147)

Затем сцена постепенно приближается к читателю — вернее, следовало бы сказать зрителю, — и, когда он уже совершенно ошеломлен, перед ним возникает невероятно крупный план. Как будто за дело берется съемочная группа Питера Джексона или специалисты по спецэффектам из «Игры престолов», и уже с головой окунают нас в этот кошмар.

Но у Гомера есть кое-что получше, чем камера «GoPro», дрон или компьютерная графика, — у него есть поэзия:

Ахиллес Демолеона там же,

В брани противника сильного, славную ветвь Антенора,

Пикой в висок поразил, сквозь шелом его медноланитный:

Крепкая медь не сдержала удара; насквозь пролетела

Пика могучая, кость проломила и, в череп ворвавшись,

С кровью смесила весь мозг и смирила его в нападенье.

Вслед Гипподама, который, на дол соскочив с колесницы,

Бросился в бег перед ним, поразил он копьем в междуплечье;

Он, испуская свой дух, застонал, как вол темночелый

Стонет, кругом алтаря геликийского мощного бога

Юношей силой влекомый, и бог Посидон веселится, —

Так застонал он, и дух его доблестный кости оставил.

(«Илиада», XX, 395–406)

Нет, дорогой Аполлинер! Нет, дорогой Юнгер! Война нам никогда не будет казаться красивой, потому что мы не знаем, что это такое.

Гомер словно бьет нас обухом по голове: война всегда невыразима.

Мы всегда будем ощущать ее дыхание, и сегодняшние эпицентры войны, — на Ближнем Востоке, в Южно-Китайском море, на равнинах Донбасса, — являются древним отголоском этой банальнейшей реальности.

«Илиада» звучит современно, потому что это поэма войны. За две с половиной тысячи лет жажда крови по-прежнему стучится в наши виски. Изменилось только вооружение. Оно стало совершеннее. Прогресс — это способность человека развивать свою всеразрушающую силу.

Рыдания войны не иссякнут. Они уносятся куда-то за горизонт. Мы должны это знать и спешить наслаждаться миром. Мы должны помнить, что Гектор никогда не увидит, как растет его сын. Мы должны благословлять каждый миг, позволяющий нам держать на коленях ребенка.

Мирная жизнь — это странное сокровище. Мы к ней невнимательны, когда она у нас есть, но плачем по ней, когда теряем.

«Илиада» — это поэма о потерянной мирной жизни, говорящая о ней между строк. Мир — не какой-нибудь естественный биотоп человечества. Проект всеобщего мира — это чисто философская конструкция. Она позволяет нам строить песчаные замки, пока кто-то точит мечи бронзового века или производит кремниевые чипы наступившей эпохи дронов.

Давайте читать Гомера и получать удовольствие от мирного времени, как те счастливцы, что раз в десять лет неожиданно для себя срывают чей-нибудь мимолетный поцелуй.