Мировоззренческие истоки реализма Крылова.

Мировоззренческие истоки реализма Крылова.

К басне Крылов пришел в зрелые годы, пройдя известный нам сложный путь творческих исканий в русле просветительской идеологии XVIII века и пережив глубокий кризис ее на рубеже веков. Суть этого кризиса нашла отражение в его баснях «Сочинитель и Разбойник», «Водолазы», «Безбожники», «Червонец», «Крестьянин и Лошадь».

Сочинитель, который «тонкий разливал в своих твореньях яд», вселяя разврат и безверие в сердца людей, попадает вместе с Разбойником в ад («Сочинитель и Разбойник»). Виновных сажают в два чугунных котла и разводят под ними огонь. Проходят века. Костер под котлом Разбойника затухает, а под Сочинителем все сильнее и сильнее разгорается. В ответ на ропот Сочинителя является богиня мщения Мегера:

«Несчастный! – говорит она, -

Ты ль Провидению пеняешь?

И ты ль с Разбойником себя равняешь?

Перед твоей ничто его вина.

По лютости своей и злости,

Он вреден был,

Пока лишь жил;

А ты… уже твои давно истлели кости,

А солнце разу не взойдет,

Чтоб новых от тебя не осветило бед.

Твоих творений яд не только не слабеет,

Но, разливаяся, век от веку лютеет.

…

Не ты ли величал безверье просвещеньем?

Не ты ль в приманчивый, в прелестный вид облек

И страсти и порок?

И вот опоена твоим ученьем,

Там целая страна Полна

Убийствами и грабежами,

Раздорами и мятежами

И до погибели доведена тобой!

В ней каждой капли слез и крови – ты виной.

И смел ты на богов хулой вооружиться?

А сколько впереди еще родится

От книг твоих на свете зол!

Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!» -

Сказала гневная Мегера

И крышкою захлопнула котел.

В басне этой утверждается ответственное отношение писателя к своему художественному слову – тема, проходящая через всю классическую литературу XIX века. Но, кроме общего, в басне Крылова есть еще и конкретно-исторический смысл. Современники баснописца без труда угадывали за образом Сочинителя реальный исторический прототип. Это был Вольтер, один из ведущих французских просветителей, идеологически подготовивший Великую французскую революцию в конце XVIII века. Этой революции Крылов не принял, а вместе с тем усомнился и в исторической плодотворности самого просветительства с его атеизмом и верой в разум, в добрую природу человека, с его нигилистическим отрицанием современного общественного порядка, обвиняемого в развращении, в подавлении этой доброй человеческой природы.

Самонадеянный и дерзкий разум просветителей ставится под прицел Крылова в басне «Водолазы». Некий царь засомневался в пользе разума: гнать ученых из своего царства или нет? Его сомнения разрешил не государственный чиновник, не ученый-«разумник», а Пустынник, Божий человек. И разрешил он их не рассудком, не логическим разумом, а мудрой притчей о трех братьях, решивших добывать жемчуг в море. Один брат, ленивый, предпочитал скитаться по берегу и ждать, когда жемчужину выбросит волна. Другой избрал глубину по своей силе, нырял и поднимал жемчуг со дна. Он жил, «всечасно богатея». А третий с алчностью к сокровищам хотел достать морское дно на самой глубине, кинулся в пучину и заплатил за свою дерзость жизнью.

«О царь! – промолвил тут мудрец, -

Хотя в ученье зрим мы многих благ причину,

Но дерзкий ум находит в нем пучину

И свой погибельный конец,

Лишь с разницею тою,

Что часто в гибель он других влечет с собою».

Истинная мудрость, по Крылову, открывается не дерзкому разуму, а художественному, образному мышлению, с большей полнотой отражающему живую жизнь. Крылов не отрицает пользы наук и важности разума, но устанавливает для них пределы, нарушая которые обожествивший себя разум сеет разрушение и смерть.

В свое время Н. С. Лесков в заметках «Боговедение баснописца» писал, что «при поминках Крылова по поводу истекшего столетия со дня его рождения появились «теплые» и «горячо прочувствованные слова» во всех органах русской печати… Но, кроме того, Крылова надо было показать еще в одном роде, каком его не привыкли оценивать, а именно надо бы отметить его любопытное и прекрасное богопознание. По непонятной странности, у нас есть довольно много людей, которые знают наизусть большую оду Державина о Боге, а никто никогда не приводит, какое представление о Боге имел Крылов. А оно очень кратко и прекрасно». Крылов говорит:

Смирись, мой дух, в смиреньи многом,

И свой не устремляй полет

пучины, коим меры нет,

Чтоб Бога знать, быть надо Богом,

Но, чтоб любить и чтить Его,

Довольно сердца одного.

В басне «Крестьянин и Лошадь» Крестьянин засевал овес, а Лошадь молодая удивлялась его глупости: «…зачем он рассорил овес свой по-пустому?» – «Стравил бы он его иль мне, или гнедому». И как обобщение звучат слова:

Читатель! Верно, нет сомненья,

Что не одобришь ты конёва рассужденья;

Но с самой древности, в наш даже век,

Не так ли дерзко человек

О воле судит Провиденья,

В безумной слепоте своей,

Не ведая его ни цели, ни путей?

В «Безбожниках» один народ, к стыду земных племен, «до того в сердцах ожесточился, что противу богов вооружился». Тогда на совете боги стали предлагать Юпитеру к вразумлению бунтующих явить хоть небольшое чудо: «…или потоп, иль с трусом гром, или хоть каменным ударить в них дождем»:

«Подождем, -

Юпитер рек, – а если не смирятся

И в буйстве прекоснят, бессмертных не боясь,

Они от дел своих казнятся».

Если разочарование в претензиях человеческого разума обратило сентименталистов и романтиков к глубинам человеческого сердца, то Крылова это же самое разочарование привело к «художественной мудрости» и одаренности своего родного народа, здравый смысл которого он стал ценить выше мнений и суждений всех «разумников» европейского Просвещения. Именно потому в баснях Крылова, по сравнению с его сатирическими произведениями XVIII века, негодование исчезло, добродушная лукавая усмешка зазвучала в его обличительных речах. Православная душа народа, к которой он теперь обратился, призывала его к уступчивости, осторожности и мягкости. Если просветители крушили общественные институты, видя в них основное зло, искажающее «добрую природу человека», то Крылов трезво заметил теперь, что корни общественного зла скрываются глубже, в самом человеке, в помраченной грехом природе его. И самодовольный разум тоже несвободен от этой греховности. Потому и важнее для писателя не обличать, а понять и показать эту слабость, это человеческое несовершенство.