Погорельский Антоний (псевдоним Алексея Алексеевича Перовского; 1787-1836)

Погорельский Антоний (псевдоним Алексея Алексеевича Перовского; 1787-1836)

Связь с фольклором определила жанровые признаки фантастической повести: установку на устную речь в форме сказа и стремление объединить ряд устных рассказов сюжетно-бытовой рамкой, соединить их в цикл. Такими циклами являются «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» Антония Погорельского, «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя, «Вечер на Хопре» М. Н. Загоскина, «Пестрые сказки…» и «Русские ночи» В. Ф. Одоевского.

Первой фантастической повестью была «Лафертовская маковница» Антония Погорельского, опубликованная в 1825 году. В ней показана жизнь маленьких людей на окраине Москвы – отставного почтальона Онуфрича с его женой и дочерью и их старухи тетки, «лафертовской маковницы», торгующей в захолустном «Лафертове» (Лефортове) маковниками собственного изготовления, а по вечерам занимающейся гаданием – основным источником ее доходов. О маковнице идет по Москве худая слава: говорят о ее связи с нечистой силой. Онуфрич хочет уговорить старуху «отказаться от сатаны и наваждений его». Возникает ссора, маковница покидает семейство Онуфрича.

Через несколько лет Ивановна, жена почтальона, мечтая получить богатое наследство маковницы и приданое для дочери Маши, отправляется к ней на поклон. Тетка ставит условие, чтобы Маша явилась к ней в полночь. Тут она совершает обряд колдовства, в котором участвует черный кот. Маша с ужасом видит, как он на ее глазах принимает человеческий облик, и падает без чувств. Когда же она приходит в себя, маковница поздравляет ее с женихом, назначенным ей тою силою, «которая управляет большею частью браков». Чувствуя близость смерти, тетка делает племянницу наследницей всех ее сокровищ с условием, что Маша выйдет за предназначенного ей жениха. Давая племяннице ключ, она говорит: «Мне не позволено сказать тебе, где спрятаны мои деньги; но как скоро ты выйдешь замуж, все тебе откроется!» Онуфрич привозит к Маше назначенного жениха, титулярного советника Аристарха Фалалеича Мурлыкина. Девушка с ужасом узнает в нем черного кота, «который странным образом повертывал головою и умильно на нее поглядывал, почти совсем зажмурив глаза».

Но тут обстоятельства счастливо изменяются: Онуфрич находит для отчаявшейся Маши другого жениха, разбогатевшего и недавно вернувшегося в Москву. Маша заочно соглашается на брак с ним, лишь бы не идти за «бабушкиного кота», и ночью бросает ключ, полученный от нее, в колодец. Черный кот, мгновенно появившийся на срубе, «завизжал и кинулся туда же; вода в колодце сильно закипела». Вместе с этим исчезли колдовские чары. А новый жених оказался давно любимым Машею «сидельцем» Улияном, Во время их свадьбы «потолок в лафертовском доме провалился и весь дом разрушился».

Спустя три года Погорельский включает эту повесть в книгу «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (1828). Книга строится по принципу «Серапионовых братьев» Гофмана: повести даются в сюжетном обрамлении, построенном в форме бесед автора со своим двойником. Его появление в начале книги пугает автора. «Я удостоверился, что он в самом деле совершенно похож был на меня. Не знаю почему, это мне показалось страшным». Явление двойника дано без всякой мотивировки. Автор спрашивает, кто он. Двойник отвечает: «Никто другой, как вы сами… как образ ваш, явившийся вам… особенного имени у меня нет. Существа моего рода едва ли имеют даже название на русском языке… В Германии, где подобные явления чаще случаются, нашу братью называют Doppelganger. Можно бы, конечно, это слово принять в наш язык… но так как у нас иностранных слов, говорят, уже слишком много, то я осмелюсь предложить называть меня Двойником».

В центре споров автора и его Двойника – проблема сверхчувственного, трансцендентного. Автор – носитель традиционных романтических понятий. Двойник играет, напротив, роль скептика, исполненного «романтической иронии». Автор объясняет все загадочные явления наличием невидимого мира, временами вторгающегося в реальную жизнь. Двойник, сам выходец из сверхчувственного мира, последовательно опровергает тем не менее фантастические версии автора, отыскивая реальные источники возникновения фантастических представлений.

Возможность иных, реалистических толкований фантастического связана с тем, что в мире духов, по воле автора, существуют такие же обычаи, что и в реальной жизни. Здесь трансцендентный мир Погорельского приближается к фантастике гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», где черти и прочая нечисть своими повадками и пристрастиями очень напоминают вкусы и нравы сильных мира сего.

Но романтическая ирония у Погорельского, равно как и у других авторов фантастических повестей, призвана не отменить, а, напротив, утвердить раздвоенность романтического сознания, принадлежавшего одновременно двум мирам – реальной действительности с ее материальностью и сфере чистых духовных стремлений. Двойник Погорельского не верит в волшебство, но не может не задумываться над тайнами психики, подсознания. Поэтому в фантастических повестях возникает противоречивое сочетание двух тенденций – движение к реальности и движение к идеальности.

К украинскому фольклору, опережая Гоголя, обращается в это время Орест Михайлович Сомов (1793-1833). Он создает цикл повестей на украинскую народную тему: «Русалка», «Оборотень», «Кикимора», «Сказки о кладах» (все – 1829), «Купалов вечер», «Святотатство» (обе – 1831), «Киевские ведьмы» (1833). В «Киевских ведьмах» рассказывается о молодом казаке, вернувшемся в Киев из похода и полюбившем красивую девушку Катрусю. Его отговаривали жениться на ней: ходили слухи, что мать Катруси – ведьма. Казак не послушался и счастливо зажил со своей женой. Однако вскоре он стал замечать, что в исходе каждого месяца, с наступлением ночи, жена его проявляет необыкновенное беспокойство. Он хотел дознаться причины, но всякий раз невольно засыпал. Наконец, поборов сонное наваждение, он увидел, как Катруся, совершив колдовские обряды и заклинания, вылетела в трубу. Так он узнал, что жена его – ведьма. Рассказ Сомова заканчивается трагически, гибелью двух любящих сердец. Но начало его навевает явное сходство с балладой Пушкина «Гусар», датированной 16 апреля 1833 года, то есть вскоре после выхода в свет «Киевских ведьм» Сомова. Вероятно, Пушкин воспользовался ее сюжетом. Но если повесть Сомова имеет трагический финал, то Пушкин обработал тот же сюжет в виде анекдота, дав ему не романтическую, а сниженную, бытовую трактовку.

Традиции фантастической повести широко использовал Гоголь. Но и Пушкин не обошел стороной эту тему. Она звучит у него в «Гробовщике», в «Медном всаднике». Часто Пушкин включает в свои произведения «вещие сны» (сон Татьяны в «Евгении Онегине», например). Кстати, среди фантастических повестей существует «повесть-сон» А. А. Бестужева-Марлинского – «Страшное гаданье» (1831). В «Пиковой даме» явление мертвой старухи можно объяснить как простую галлюцинацию. Но ведь три карты Германну сообщены, и они выигрывают два раза. Только на третий – то ли по оплошности Германна, то ли по тайной мести мертвой графини – все рушится и герой гибнет, реальный и ирреальный планы здесь слиты так, что нет возможности их разделить и отдать предпочтение тому или иному. Достоевский в одном из писем от 15 июня 1880 года писал по этому поводу: «…Фантастическое в искусстве имеет предел и правила. Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что вы должны почти поверить ему. Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал „Пиковую даму“ – верх искусства фантастического. И вы верите, что Германн действительно имел видение, именно сообразное с его мировоззрением, а между тем в конце повести, то есть прочтя ее, вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром злых и враждебных человечеству духов. Вот это искусство!»

Оригинальным явлением в русской фантастике 1830-х годов явилось творчество Владимира Федоровича Одоевского. Его фантастика опирается на философские убеждения писателя. Поэтому его творчество более рассудочно, многие повести являются доказательством той или иной теории. Общий пафос Одоевского заключается в трагическом несоответствии идеала, к которому стремится человек, с окружающей его действительностью или собственными слабыми силами. Звучит и трагическая нота: стремясь к таинственному идеалу, человек может проникнуть в потусторонний мир. А такое проникновение в тайны «двоемирия» чрезвычайно опасно: оно заканчивается гибелью или безумием; если же человек, излечиваясь, возвращается к действительности, к практической жизни, потеря идеала превращает эту жизнь в тусклое существование.

Мистическая основа мировоззрения Одоевского вытекает из многолетнего изучения им трудов средневековых мистиков и мистиков нового времени – от Якова Беме до Сен-Мартена и Франсуа Баадера. Ключевую роль в формировании его мировоззрения сыграло философское учение Шеллинга, особенно позднего периода, связанного с «мифологизмом» и «философией откровения». Повлияли на становление философских и эстетических взглядов Одоевского и сочинения немецких романтиков Новаллиса, Л. Тика и Э.-Т.-А. Гофмана.

Наиболее типичной и законченной по мысли повестью Одоевского является «Сильфида», опубликованная с подзаголовком «Из записок благоразумного человека». Она построена в форме письма Михаила Платоновича к своему другу, «очень благоразумному человеку». В центре повести – проникновение героя в потусторонний мир «стихийных» или «элементарных» духов. Начитавшись трудов старинных мистиков, алхимиков и кабаллистов, Михаил Платонович вызвал «элементарного» духа – Сильфиду, прекрасную женщину, как бы всю сотканную из солнечных лучей. С ее помощью герой проникает «в другой, новый, таинственный мир», полный поэзии, света и счастья.

Вмешательство будущего тестя вырывает героя из идеального мира и возвращает его к действительности. Михаил Платонович сначала глубоко страдает о потерянном рае, но потом привыкает к серой, будничной действительности, женится и становится «совершенно порядочным человеком», «как другие».

В 1838 году Одоевский написал рассказ «Живой мертвец». Это сон приснившийся Василию Кузьмичу Аристидову, петербургскому чиновнику. Он имел неосторожность прочесть на сон грядущий какую-то фантастическую книгу, и ему приснилось, что он умер, но душа, отделившись от тела, осталась в Петербурге. Без тела он не может вмешиваться ни в какие дела. Посещая те же места, что и при телесной жизни, он с ужасом видит пагубные последствия своих слов и дел. Он не считал себя злодеем, хотя всегда и во всем соблюдал собственный интерес, он уверен, что его наказывать не за что.

И вот оказалось, что его мелкие мошенничества, подлоги, обманы породили целую цепь событий, приносящих людям, в том числе и сыну его, большие несчастья. Наступает прозрение: «Мои дела, как семена ядовитого растения, – все будут расти и множиться!… Что ж будет наконец? Ужас, ужас!…» Сон героя – образное воплощение идеи, которую Одоевский формулирует в эпиграфе: «Мне бы хотелось выразить буквами тот психологический закон, по которому ни одно слово, произнесенное человеком, ни один поступок не забываются, не пропадают в мире, но производят непременно какое-либо действие; так что ответственность соединена с каждым словом, с каждым, по-видимому, незначащим поступком, с каждым движением души человека».

Так в русле фантастической и философской повести зреют качества, неотъемлемые от характерных особенностей русского реализма, который не ограничивается в изображении человека только его социальной функцией, только его местом в сословной иерархии, только низшими, физиологическими сторонами его природы. «Таинственная», духовная составляющая характера героя окажется одной из основных в реалистических романах и повестях Тургенева, Достоевского, Толстого, Гончарова и других русских писателей второй половины XIX века, определивших мировое значение русской литературы.