ДЕРЕВНЯ 1925 ГОДА

Некоторые черты Краснохолмского льняного рынка

Через Савеловский вокзал — путь в уездную узкоколейную Россию. Поезд идет 230 верст 17 часов; он стоит на станциях, не зная, как извести время. В вагонах едут сезонные рабочие, возвращающиеся из Москвы, торговцы — на ярмарку. А поезд идет медленно. Версты каплют. У станции «Красный Холм» города нет; есть грязный кружок вокруг садика и несколько тележек. Еду в город за две версты. Город «Красный Холм» — город вокруг двух соборов. В базарный день сюда набивается народ. В небазарный день все тихо, город пуст. Против собора двухэтажный дом — «Производсоюз»; здесь оживленно.

Все уезжают.

Назавтра генеральный бой — годовая ярмарка, Сергиев день в селе Малахове за 30 верст. Деньги должны были прийти с поездом, но не пришли, их занимали в городе, скребли по всем кассам, доставали у товариществ и сейчас ими набивают саквояжи. Сортировщики уже сидят на тележках. Места для меня нет, потому что лошадь по такой дороге лишнего везти не может. Мне достали маленькую лошадь, маленькую тележку и маленького крестьянина. На всем этом я едва мог поместиться с портфелем. 30 верст немного, и я поехал. «Лошадь у меня щекотливая, — сказал крестьянин, — она на передок не кована и шоссе боится». Задние ноги щекотливой лошади тоже были не кованы, и мы поехали не по шоссе.

Несколько дней лил дождь.

Шоссе, как насыпь, возвышалось среди двух длинных болот. «Наши лошади, — говорил мне возница, — к воде привыкли, мы около реки живем». И лошадка действительно довольно весело везла тележку по грязи. Разговор от самой станции «Красный Холм» везде один и тот же — лен, лен и клевер. Клевер привел в этот край лен, который любит расти по клеверищу, и привел с собой также и скот.

Мы выехали из «Красного Холма» часа в три.

Я не знал, куда девать время на этой дороге, на которой версты капали так медленно. Ночевать пришлось в одной деревне в одиннадцати верстах от села Хаботское. Изба чистая, стены мытые и тараканы свежие, не противные. «А обои мы скурили сами», — сказал мне хозяин, и я получил еще один пример крестьянского бестоварья. В соседней комнате мычал и стонал дедушка, спал он сидя, упершись на грязный ларь (говорят, так спит уже 10 лет). Хозяин хитрил со мною, чтобы я остался переночевать и дал отдохнуть лошади. Рассказывал мне о том, что он из Ленинграда и был конфетным мастером; объяснил мне, как делаются «атласные подушечки» и конфеты с ромом.

В деревне рабочих из города довольно много; все они мечтают о городе.

В час ночи постучали в окно. Вызвали хозяйку мять лен. Лен мнут обычно помочью, потому что для мятья нужно топить ригу. На риге собирается сразу 8–10 женщин и мнут с ночи до света, до другой работы, а это как будто не считается. Наминают по полпуда на человека волокна на самодельных мялках.

Мнут наскоро, сгущая работу, деньги нужны наспех.

К двум часам подняли и меня.

Повезли.

Дожди снесли три мельницы, и ехали мы в объезд. Лошади больше не боялись щекотки, потому что дорога шла с борозды на борозду. Осенняя дорога, приминающая поля. У одного моста нас остановили и взяли за переезд; мост был крестьянский, взяли за переезд случайные люди, которым было не лень не спать, взяли пятиалтынный. Через другой мост просили пятьдесят копеек, но мы сумели проехать, не заплатив. На обратном пути техника уже была усовершенствована, мост разобрали — говорили, что он сломан, — и брали деньги не за переезд, а за починку.

Еще раз доночевывали в пути, в доме у кузнеца, почти под самым Малаховым.

У хозяина дома семья была большая. Спали всюду — на полу, на стульях, на деревянных диванах. Здесь в сарае работала мялка с деревянными вальцами. Она наминала за 8 часов работы 10 пудов волокна. Таких мялок на деревне много. Их сдают напрокат от 25–50 коп. в час. Есть мялки с конным приводом.

Ими крестьяне широко пользуются и даже перевозят из деревни в деревню.

Кузнец вез на базар 6 пудов волокна.

Считалось, что лен вздорожает к новому году, так что наминали те, кому деньги нужны очень спешно. Мой возница совсем не вез льна на базар и говорил, что привоз будет небольшой, лен на базар не пускали кооперативные товарищества, скупая его дома.

Светлело. Звезды таяли в голубеющем небе. Где-то влево, далеко, стояло зарево, горела какая-то деревня. Сзади нас вставало солнце. По дорогам шли люди на ярмарку, ехали телеги, к телегам были привязаны лошади, а рядом прыгали покрытые еще не шерстью, а пухом, особенно на спине, жеребята. Хвосты у жеребят курчавые, витые, как булки.

Малахово началось конской ярмаркой.

Улицы были переполнены телегами, лошадьми. Среди толпы, взяв лошадь за узду, бегали продавцы, показывая своих лошадей. Возы наполняли улицы так, как никогда не бывают переполнены тротуары города пешеходами. Длинные оси крестьянских телег спутывались и зацепляли друг за друга.

Рассвело и немножко потеплело. Из толпы уже торчали треножники громадных базарных весов. К 7 часам утра я попал к чаю в помещение местного кооперативного товарищества. Настроение здесь было оживленное и почти доходящее до боевой истерики. Только что были здесь представители Хлебопродукта, Госторга, Льноторга и совещались о непревышении лимитных цен. Все сговаривались и все не верили друг другу. Старший распоряжался: «Наше дело такое, что хоть бы базара и не было; наше дело лен удержать на местах, но если они на базаре против лимита, так они нам места спортят. Мы им лен не уступим; первыми через лимит не пойдем, но если они нарушат, то и мы нарушим». Седобородые сортировщики волновались (в льняном деле много старых специалистов). И вот здесь в обстановке базара, среди толпы, они забывали, что скупают уже не для себя и горячатся на совесть. Торг начался, как будто сорвался с цепи. Весы стояли рядом друг к другу, как пушки на фронте. Пушки эти были друг другу «враждебные». Едва какой-нибудь льнозаготовитель выставлял свои весы, его окружали со всех сторон конкуренты. Весы стояли не только в центре базара, но и на краях. Это была облава весов. Временами вдруг появлялся слух, что где-то с краю идет лен, и там нет наших весов. Всех весов, говорят, было 68 и из них наших штук 12, остальные Льноторга, Бежецкого Госторга, Райсоюза и частных скупщиков, подозреваемых в работе на госторговлю. Каша из телег, лошадей и людей не позволяла двигаться на базаре. Люди шли, неся лен за спиною громадными тюками. Скупщики выхватывали пучки льна, зажимали пучки между колен и разгребали хвост льна обеими руками. «Какая цена?» Покупатель называл. «Неладно», — отвечал сортировщик и называл свою цену. Весь торг на закупку льна шел несколько минут, меньше, может быть, — полминуты. Продавцы метались от весов к весам. Настроение было как на фондовой бирже. В 7 часов хороший лен стоил рублей 9, а потом с 9 он дошел до 11 р. 60 к., не успевали писать квитанции, для скорости писали цену прямо на продавце — 5 50, 6 50, 11 50; если цена была высокая, то продавец, даже получив деньги, не стирал ее и ходил с нею по базару, как газета или бюллетень. Вероятно, это так надо, — так скупать лен и вырывать его хвосты у продавцов, у крестьян, как перья из птиц на лету. Но при такой покупке оценка производительности труда становится делом удачи. Лен в своей цене явно зависит не только от качества, но и от настроения соседних весов. Мне сортировщики говорили, что лен, когда этого хочешь, кажется выше сортом.

Идет гонка не только за льном, но и за очередью около весов, потому что туда, где очередь, крестьянин лезет особенно охотно, и поэтому покупатель боится остаться без очереди. Бегают по базару, подгоняя людей к своим весам.

Уже час продолжались торги. Горы льна росли на рогожах. Быстро наваливали серию пучков на весы. Крестьяне недоверчиво смотрели на то, как стрелка весов двигается. Спорят о четверти фунта, следят за тем, чтобы гири не были грязными. Пытаются подсунуть в десятирублевый лен пятирублевый и, конечно, попадаются. Но прямой недобросовестности, например, недодачи товара, что совершенно легко сделать в атмосфере льняного бешенства, кажется, нет.

Весь торг продолжается полчаса, потом у весов становится тише. Еще стоят очереди, но вокруг очередей поредело. Видно, кто остался победителем. Отдельные покупатели все еще ходят с горбами льна и предлагают его по несуразным ценам.

В свой союз, разыскав его на базаре, приходит крестьянин и предлагает лен. Тут сказывались додачи. О додачах говорят все. На базаре крестьянин почти всегда чувствует себя обманутым, потому что умение взять цену — это отдельное умение, которого может и не быть у человека, создавшего хороший товар. Измученный и изнуренный на базаре продавец идет в свой кооператив, потому что его здесь не ловят на слове. У него есть надежда получить настоящую цену. Таких людей с базара кооператор принимает с обидной снисходительностью.

Кроме льна, на базаре продавали очень немного овчин, немного масла и совсем мало яиц. Лошади были плохие, 4-месячный жеребенок стоил 15–20 рублей. Если же он был от заводских производителей, то стоил 75 и даже 150 рублей. Так ценит деревня породу.

Да, кстати об агитации. Я не видал во всем Малахове ни одного клочка печатной бумаги, ни одного лозунга, ни одного плаката, хотя сюда собрались и ночевали и скучали после того, как схлынули с торга тысячи людей. Так, просто не пришло в голову. Крестьянин имеет достаточно психологии мелкого собственника. На базаре его возбуждают 68 весов с 68-ю разными ценами. Больше того, базар хочет проникнуть и в село, разрушая кооперацию. Назначают кооперативные товарищества день сдачи льна. Приезжают возы со льном. Лен этот уже именной, кооперативный, и сюда же приезжают другие заготовители и ставят свои весы.

Когда схлынул народ, я набил в галоши сена и пошел по липкой грязи. Мне интересно было посмотреть, что покупают крестьяне на рынке. Они покупают мясо, баранки, расписные в полоску телеги, колеса, ведра, чугуны по 20 коп. ф., шинное железо, а мануфактуру покупают на вес. Это я видел в первый раз. Много ларьков и на некоторых надпись: «весовой лоскут». Лоскут этот довольно крупный, до 1?–2-х аршин в куске. Потом я расспрашивал о происхождении этого лоскута. Лоскут странный. Например, есть много головных платков, разорванных, а потом сшитых на машинке. Оказывается, это заводской брак.

Когда на заводе бракуют товар, за то ли, что пропущена нитка или не вышел узор, то брак этот рвут на части и продают весом. Лоскут этот скупают торговцы, сортируют по цветам, подбирают, сшивают и продают крестьянам. Вероятно, все это очень разумно, как все существующее, но дико думать, что платок рвут, чтобы потом сшить опять и продать крестьянину. Очевидно, бороться за качество можно тогда, когда есть товар, а не тогда, когда его нет. Тогда нужно не уничтожать товар, а понижать цену. Фунт лоскута в первое время моего появления на рынке стоил очень дешево, а сейчас стоит до 1 рубля — 1 р. 30 к. Продают нитки, но только при мне продавали белые и желтые. Продавали бусы. Ассортимент у частного торговца напоминает лотерею. В кооперативных лавках ассортимент лучше, но с большими провалами.

Лошадей на базаре было продано мало.

Пошел снег, серый, густой. Быстро упаковывали скупленный лен, затягивали его рогожей на возах в большие тугие подушки. Дорога портилась у всех на глазах. Цена на извоз поднималась. Я сел на свою маленькую телегу, которая стала еще меньше оттого, что на ней поместилась большая кадушка, и поехал.

Подъехали к Красному Холму.

В Красном Холме мой возница опять затосковал, затосковал его дед и сквозь стоны рассказал, что лошади нельзя ехать дальше. В семье была радость — сбавили продналог. Посидел. Сходил на ригу, посмотрел, как треплют лен о палку. Лен неважный в этом году, недлинный, а на базаре видел пучки с черными пятнами. А сейчас льна и немного — пропал на стлище. Меня уговорили еще раз переночевать в деревеньке. Мне было жалко лошади с ее щекотливыми ногами, и я решил из этой деревни пройти на Хобоцкое пешком. Вознице было очень жалко меня, но лошадь жальче. Пошел меня провожать; мы шли по межам, через мокрые поля, сквозь мокрый снег; я закрывался мокрым портфелем. Снег тает. Сзади, далеким кругом обойдя Хобоцкое, подошел к заводу. Поднялся кверху; тепло. Здесь я остался ночевать. Утром мне показали завод. Хобоцкий завод совсем небольшой и похож больше на мануфактуру. Сейчас в нем устраивают вентиляцию, и вытяжные трубы ставятся над каждой стенкой. В прошлом году вентиляции не было, и пыль стояла такая, что трудно было увидать собственные руки.

Льняное волокно — волокно несчастное, оно еще не дождалось заводской обработки. Хлопковое волокно хуже по качеству, вытесняет его как хочет, оно как будто специально родилось для завода. И на Хобоцком заводе машины для льна выглядят как-то ненастоящими; вибрирующая часть машины сделана из чугуна и, конечно, лопается. Но мялки работают не так плохо. Хорошо работают куделеобрабатывающие машины, машина системы «Кухельмейстер». Слабое место завода представляют трепальные колеса. Их 18, и они стоят в два ряда. Но это явно не машины, а станки. Вот такого-то именно вида были трепальные колеса, вероятно, при Иване Грозном. Их продуктивноспособность в два раза больше, чем при ручном трепании, а выход продукта ниже, чем при ручной обработке. Эти 18 колес не дают и 20 пудов продукта в день. Правда, оттрепывают они лучше, чем палкой, но зато получается меньше длинного волокна. На заводе мне говорили, что последнее время качество волокна улучшилось. Это именно типичный разговор мастерской, а не завода. Здесь нужно приспособиться к приборам, поймать какой-то секрет. Заготовили в этом году тресты 15 тысяч пудов. Нужно около 100 тысяч пудов. Из заготовленной партии около половины самого лучшего сорта. Крестьяне говорят о качестве продукции завода с уважением, отмечая, что так руками льна не обработать. Но на цены жалуются. Но дело не в одной цене. Работа по мятью и трепке льна очень тяжелая, но она не рискованная работа и занимает дешевые женские никаким профсоюзом не охраненные руки. Рискованна работа по стланью льна. В этом году, хотя небольшая часть льна, но все же попадает под снег на стлище. Бывали гораздо более худшие годы. Дождь тоже враг волокна. Крестьянин с большей охотой отдал бы лен, чтобы мочка производилась на заводе. А завод берет у него уже стланную солому, тогда, когда достаточно двух дней, чтобы отмять, оттрепать ее и получить за продукт деньги. И самые машины, которые обрабатывают лен, не настоящие. У каждой машины стоят несколько человек, которые ее подпихивают как телегу в бездорожье.

Безусловно, выгодно ставить сейчас мялку в селах, потому что это улучшает продукцию и сберегает труд.

А вот для трепанья, очевидно, нужно придумать другие машины.

Кроме работы по обработке льна, на заводе есть работа по его сортировке.

В крестьянском льне всегда есть несколько сортов в каждом пучке, и, в сущности говоря, крестьянин всегда проигрывает, потому что ему оценивают весь пучок по худшему пряденью. Нужно изменить систему сортировки, уточнить ее. Вообще из торговли льном нужно как можно дальше удалить виртуозность, ловкость рук и гениальность глаз.

Хобоцкий завод сейчас стоит, ждет новых машин и костротопок. Пойдет он в ход через несколько недель. На дворе в прошлом году была начата выкопка пруда, но по предложенным ценам крестьяне работать до конца не стали. Так сейчас пруд стоит, и деньги не заплачены. Крестьяне не настаивают, чтобы им заплатили сейчас, потому что с заводом ссориться не хотят, но и не работают. Да еще неизвестно, правильно ли копать пруд на этом месте: воды поблизости мало.

Идет разговор о том, что нужно было бы создать завод — побольше чем в Красном Холме.

Днем, по невероятной дороге, через замерзшие лужи лошади потащили меня и другого человека из завода в город. По дороге нас обогнала тройка, на которой везли одного из сортировщиков льна. Он заболел на приемке льна. Думаю, что от волнения и переутомления. Мы тихо двигались и через два часа были в городе. Еще через несколько минут станция. На станции госзаготовители в романовских полушубках громко, как умеют говорить только в России, обсуждают вопрос о состоявшемся сражении. Обсуждают шансы кооперации. А в углу в роскошных шубках сидят два немца явно концессионного происхождения.

Перед станцией, на пустом еще от поезда пути, стоит высокая автомобильная дрезина. Подхожу, расспрашиваю шофера. Шофер немножко стесняется того, что ездит на машине без руля, что, конечно, является для шофера крайней деквалифицированностью. А люди в шубках это, оказывается, действительно концессионеры «Мологолеса». Осмотрели лесопилки и место, где будет построен завод для обработки древесной массы. На путях стояли бесконечно длинные поезда с желтыми от стаявшего снега досками.

Паровоз стоял на пути и пришивался то к одному, то к другому концу состава.

Немцы сидели в буфете и спрашивали дичи. И то снимали, то надевали роскошные шубы. В романовских полушубках торговцы волновались и обсуждали вопрос о том, сколько льна прошло на вчерашнем базаре.

Льна прошло, кажется, до 5 тысяч пудов, из них половина досталась кооперации.