ШТАНДАРТ СКАЧЕТ[212]

При каждой почти части есть свой театрик. Театр есть почти при каждой организации. Мы имеем даже «Школу инструкторов театрального дела с отделением подготовки суфлеров» при Балтфлоте.

Происходит что-то евреиновское — театрализация жизни[213].

Я не удивлюсь, если Мурманская железная дорога или Центрогвоздь станут готовить актеров не только для себя, но и на вывоз.

Музыка играет, штандарт скачет.

О девяти десятых этих театров не пишет никто; это — «театры для себя»[214].

Мне пришлось бывать в этих театрах, — дух телеграфиста Надькина[215] носился над ними. Худший театр, театр дачно-любительский, под ведением какого-либо культпросвета продолжает свое существование. Идет опошление зрителя, превращение его в преемника культурных вкусов бывшего полкового писаря.

Мне ли не знать, что год диктатуры левых и молодых в искусстве прошел. Пошла другая линия, линия деловая и хозяйственно-кустарная. А пойдите в студии, и вы увидите, что молодые художники остались молодыми и остались левыми, кроме тех, которые перестали быть молодыми.

За «деловое искусство», искусство, «понятное красноармейцам», берутся люди, которые не знают, что тот, кто не говорит стихами, говорит прозой, и тот, кто отказывается от нового искусства, — творит старое и устаревшее.

Среди них есть люди лично благонамеренные, люди «хорошего вкуса», — кстати, самого плохого для художников, — но они люди в искусстве не живые, не напорные, рядом с ними становятся люди похуже, и вместе со старой формой врывается: «Прежде скончались — потом повенчались». Музыка играет, штандарт скачет, и Центрогвоздь превращает рабочих в актеров.

Этот истерический актеризм, охватывающий всю Советскую Россию, подобен жировому перерождению тканей.

И всему виной легко прежде добытое искусство — соблазн дешевого искусства.

Я предлагаю основать «Лигу защиты красноармейцев от водевиля, танцульки и чтения лекций по космографии».

Мы объявили принцип трудовой школы для детей, а для взрослых — вместо того, чтобы ввести их в процессы научной работы, — употребляем театр в лошадиных дозах и лекции, оглушающие верхушками, лекции, на которых, кажется, нужно уже ставить охрану у дверей для невыпуска, — это уже не только кажется.

Я помню, как напряженно и обрадованно слушали меня красноармейцы на фронте, когда поздно вечером — так как день был занят боевой работой — я в темноте (света никакого не было) начал с ними заниматься арифметикой.

У людей была радость от ощущения, что они что-то начали сначала, впряглись и пашут.

Нужно бросить все силы на образовательную работу, на систематическую работу. Такая работа возможна везде.

Нужно объявить новый лозунг: «Отдохнем от театра» — и заменить культпросветские скачки по верхам планомерной работой.

Для этого понадобится много работы, так как для интенсивности и быстроты учебной работы в войсках нужно организовать занятия с маленькими группами в десять — пятнадцать человек.

И нужно также другое: ставить себе все время исполнимую и близкую задачу. Пусть Балтфлот выпускает не суфлеров, а учителей, если только это не должен делать Наркомпрос. И тогда в общий план нужно и можно ввести и искусство как работу, как деланье, — а не глазенье и не игранье.

Старый режим не умел расчленять работу; когда какой-нибудь военный завод строил корабль, он готовил для этого корабля дверные ручки и клозетные чашки.

Сейчас у нас такая же мания: «каждый сам по себе пробочник», «каждый сам по себе актер», — Центрогвоздь готовит артиста, пока штандарт скачет.