«Для большинства уже давно…»

«Для большинства уже давно…»

Для большинства уже давно

Россия – одноцветное пятно

на пестрой карте двух материков.

Язык, который можно изучать

в числе второстепенных языков.

И песни (милые – их пела мать).

Для некоторых в слове этом

Мечта нетленная, как первая любовь

(в деревне, тем последним летом

до первой мировой войны

и революции). Своя, чужая кровь –

и, может быть, сознание вины.

Для нас Россия: сумрак, детство,

как сказка, жуткое, тревожное, как звон

колоколов невидимых церквей…

Растраченное дедово наследство,

необъяснимый вещий сон.

И все-таки… всей сущностью своей

нам так близка судьба ее поэта –

трагическая, как она сама,

как смысл молитвы, как слова завета

или проклятия…

Как не сойти с ума?

Читайте также

«Как листья с деревьев, давно облетели…» Как листья с деревьев, давно облетели предлоги для грусти, обиды, тревоги, Осталась рутина рабочей недели – будильника вкрадчивый звон, вагоны подземной железной дороги, газета в холодной вечерней постели и все углубляющий

«Давно уже не было острой муки…» Давно уже не было острой муки, Не приходил жестокий вожатый, Не клал мне на плечи тяжкие руки, Не требовал от меня расплаты. Но кто ж позовет к себе гостя такого, Кто сам наденет венец терновый? Немудрое тело боится страданья, Но втайне от

103. «Давно иссяк. Давно устал…» Давно иссяк. Давно устал Угрюмый ветхий дом. И кто б ни шел, идет вдвоем, Входя в померкший зал. И стол, и жестких стульев ряд Косятся в зеркала. И по углам судьбы метла Сметает сор утрат. Уж снова ночь. За тишиной Растерт безликий гул. Ты

104. «Давно, давно в беспамятстве, в болезни…» Давно, давно в беспамятстве, в болезни Иль в детства тихой сонной полумгле, Меня пронзили звуки вещей песни, С тех пор неповторимой на земле. Я к ней тянулся шепотом, дыханьем, Вникал в шаги стихии огневой И замирал, во тьме,

«Близко то, что давно загадано…» Близко то, что давно загадано В тишине бессонных ночей: Меркнет в дымном бархате ладана Пламя трех зажженных свечей. Это я — под недвижною маскою, Это я — в кружевных волнах. Кто-то, тихий, последней ласкою Обвевает бессильный

V. «Мы давно с тобою жили…» Мы давно с тобою жили, Мы с тобой тогда носили Я — косынку кружевную, Гребень в гладких волосах, Ты же — шпагу золотую, Кружева на рукавах. Умирали, оживали, Вновь любили, повторяли Все с доверчивою страстью, Как и в прежние года. Я — покорностью,

Однажды, давным-давно В начале 1978 года одна моя приятельница, работавшая в небольшом издательстве, обратилась ко мне (и ко многим другим людям, не имевшим отношения к литературе — философам, социологам, политикам и т. д.) с просьбой написать детективный рассказ. По

3. «Давно сердечное томленье теснило ей младую грудь»: абстрактно-эротическое влечение и «сладкая грусть» Как отмечалось в 1-м разделе, одиночество героя преломляется в мотив пустоты, как бы высвобождающей место для вожделенного друга или подруги – т. е. для восполнения