Екатерина Таубер. Утешение безутешного.

Екатерина Таубер. Утешение безутешного.

Лидия Червинская. Двенадцать месяцев. Стихи. 1956 г.

Стихи, которые, как может показаться в первую минуту, – только о себе и для себя, при повторном внимательном чтении раскрывают иное. Нет, это не только личное. Обращены они к «незамеченному поколению», посвящены «далеким в жизни близким по судьбе» с неожиданной щедростью и пониманием. Боль, «праведный смысл неудач» стали удачей в поэзии, мелодией прерывистой, приглушенной, но чистой. Страдание, тот фон, на котором рождаются полуотрывочные строки, полные недоумения и желания что-то уяснить в смешении и путанице наших дней. Книга построена гармонически, единство тона выдержано от начала до конца. Никакой погони за внешними эффектами, но почти над каждым стихотворением хочется остановиться, задуматься. И все современно: людская разобщённость, тоска по лучшему, трезвость констатаций.

От стола на золотом паркете

только тень огромного кольца.

Только тень! Кольцо это так же призрачно, как призрачна любовь тех, «кому не по пути», для кого среди огромного богатства жизни осталась лишь «согревающая жалость», да несбыточная тайная мечта:

… Пойми, ведь мы соседи по палате

и суждено нам рядом умирать.

Мне часто кажется: вот ты седой, в халате,

придешь и сядешь на мою кровать

и ласково руки моей коснешься,

заговоришь по-старому опять.

Твой голос не нарушит тишины,

смягчит улыбка взгляд упорных глаз…

Мне кажется, что оба мы больны,

что ты поймешь и, может быть, вернешься

в последний день…

в последний раз.

Но зато непризрачно совсем иное: та «вечность, которая не страшнее дня, в котором нечему случиться», отлученность от жизни, протекающей мимо: «Лета не было – как жизни», желание полезного живого дела, «которое, как друг, старело бы со мной», «сектантские неисполнимые мечты».

Годы войны наложили свою печать на эту книгу, неразрывны с нею. Превосходное стихотворение «1939» хочется выписать все за остроту, за сжатость, за сохранение «воздуха» тех дней… В недели, когда «пули рассыпались, как кузнечики в траве», поэту было не до созерцания, было «дело», которого не нашлось в будничные дни, была мечта о смерти в бою, в борьбе, в опьянении. И не его вина, если:

А женский голос за стеной

поет свободно, без стыда,

о том, что сделала со мной,

о том, что сделала с другими

(навеки, до конца чужими)

неумолимая мечта…

Не важно – эта или та .

А после «потопа» снова наступила «жизнь без жизни» и только братство всех обездоленных перестало быть утопией: ведь

утешает только безутешный.

«Грани». Франкфурт-на-Майне. 1956, № 31.