«Голубое сало»: Россия китайская против России евразийской

Критика Сорокиным нового российского консерватизма прослеживается уже в «Голубом сале», где она была связана с новым топосом его произведений того времени, а именно с «синифицированной» Россией. «Голубое сало» во многом похоже на ранние соц-артистские романы Сорокина; в этом романе тексты, сочиненные клонами русских писателей, пародируют как русскую классику, так и советский «большой стиль». Однако уже здесь некоторые элементы указывают на критику развивающейся в 1990-е годы неотрадиционалистской идеологии евразийского толка. Этот критический дискурс получит продолжение в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле».

В первой части «Голубого сала» действие происходит в 2068 году, в новом геополитическом образовании – евразийской России – в мире, преобразованном после ядерной катастрофы. Общество сегрегировано: одна его часть прогрессивна и космополитична, в другой, например у якутов в Восточной Сибири, «все по-прежнему, как в V или XX веке», хотя речь этих сибиряков также свидетельствует о геополитических изменениях, произошедших в мире будущего: они «говорят на старом русском с примесью китайского»[572]. На протяжении первых глав автор противопоставляет две субкультуры, сформировавшиеся в России после ядерного взрыва. Одна – это прокитайская интеллигенция, образованная, технически подкованная и сексуально эмансипированная. Другая – братство «Ордена Российских Землеебов» и его последователи – набожные, грубые «детки» с именами, которые отражают их славянские и тюркские корни. Землеебы организовывают нападение, и метафорически, и физически направленное на прокитайских русских и на технический прогресс. Они убивают русских и китайских исследователей и крадут голубое сало, которое, как оказывается позднее, обладает необычными свойствами, о которых не знают ни исследователи, ни члены братства.

Смехотворно примитивные и брутальные землеебы являются основным объектом сатиры автора. Впрочем, прогрессивные прокитайски настроенные русские не менее смешны. Иx главный представитель в романе, биофилолог Борис Глогер, скорее жалок, нежели героичен: нарратив первых глав построен на нежных и ревниво-беспомощных письмах, которые Борис пишет своему бывшему любовнику в надежде на возобновление отношений. Тем не менее прогрессивные русские безобидны и милы по сравнению с главными злодеями первых глав. Землеебы жестоки до абсурда, их многоуровневая иерархия власти смешна и страшна. Мануэла Ковалев, анализируя лингвистические аспекты субкультур в «Голубом сале», отмечает, что, несмотря на то что речь прокитайски настроенных русских и землеебов пестрит нецензурными выражениями, мат в этих группах используется по-разному: «В то время как в футурологическом мире Бориса Глогера использование „русмата“ не одобряется и „русмат“ заменяют псевдокитайские слова [и транслитерации настоящих китайских слов], язык землеебов неотесан и груб и включает в себя большое количество мата»[573]. Если в речи Бориса мат замаскирован такими китайскими лексемами, как «бенхуй» (что по-китайски значит «катастрофа»), то речь землеебов откровенно вульгарна. М. Ковалев пишет, что их речь способствует шаблонному и в то же время благоговейному использованию обсценной лексики: матерные слова пишутся с заглавной буквы и им сопутствуют ритуальные атрибуты братства[574]. Безусловно, Сорокин описывает обе субкультуры с солидной долей иронии. Но русифицированные китайские заимствования, лингвистически отдаленные от русского мата, звучат более эстетично и утонченно. Они отделены от русской обсценной лексики целым семантическим слоем, который читатель может преодолеть, регулярно заглядывая в китайско-русский мини-словарь, занимающий последние страницы романа. Землеебы же изначально вульгарны; их речь, поведение и иерархия свидетельствуют об их преклонении перед языковым и поведенческим кодом, свойственным криминальным сообществам.

Описывая «братство», Сорокин проводит параллели между различными периодами русской истории. С одной стороны, их сложная иерархия власти напоминает запутанную партийную бюрократию советских времен. Эта параллель усилена сюжетом следующей части романа, в котором немалую роль играют Сталин и его аппаратчики. С другой стороны, имена, речь и гиперболизированная платоническая и физическая любовь землеебов к русской земле напоминают и одновременно искажают националистическую и неотрадиционалистскую риторику неоевразийцев[575].

Описывая «братство», Сорокин создает политическую аллегорию-пародию и на советскую бюрократию, и на почвеннические элементы неоевразийства. Неоевразийство – геополитическая идеология, возникшая в 1990-е годы, – основано на идеях классического евразийства 1920-х годов и, прежде всего, возрождении сильной многонациональной империи на территории России под духовным лидерством Русской православной церкви (в некоторых вариантах – в союзе с Исламом). Философ и политолог Александр Дугин, возглавивший неоевразийское движение, расширил идеологическое пространство евразийства, добавив к нему геополитические идеи «многополярного мира». Дугин предписал России мессианскую роль государства, которое сможет противостоять североамериканскому господству в мировой экономике, политике и культуре[576]. Неоевразийство также развивает теории славянофилов, чьи идеи соборности и идеализированные представления о крестьянских общинах повлияли на евразийцев 1920-х годов. Идеи почвенничества, развивавшиеся в конце XIX века, также оказали воздействие на неотрадиционалистов 1990-х. Такие мифологизированные темы, как возврат к корням, к земле, возрождение православных ценностей, жизнь в первозданном мире и гармонии с природой, набирали популярность в 1990-е и часто были окрашены неоевразийскими тонами. Сорокин реализует метафору возврата к корням и гротескно изображает страстный пыл «братьев» к земле, находящий телесное воплощение в непосредственном совокуплении с «Матерью-Сырой-Землей». В этой фарсовой сцене также происходит десакрализация образа «Матери-Сырой-Земли» через инцест.

В 1999 году, когда вышел роман «Голубое сало», в российской политике неоевразийство часто ассоциировалось с синосферой. В массовом понимании евразийства и неоевразийства часто подчеркивались новые политические связи между Россией и Китаем, и такой взгляд только усиливался благодаря экономическим альянсам со среднеазиатскими странами и государствами Восточной Азии. Сам Дугин также вовлекал Китай в дискурс неоевразийства[577]. Как следствие, термин «евразийство» в средствах массовой информации часто использовался для обозначения политико-экономических интересов России в Азии в целом и в Китае в частности[578].

Речь персонажей «Голубого сала» свидетельствует о слиянии Китая и России в ближайшем будущем: интеллектуалы, члены прогрессивной части общества, говорят на гибридном языке, свободно используя не только китайскую, но также английскую и немецкую лексику и идиомы в русских грамматических структурах. Словарь на последних страницах романа позволяет дотошному читателю найти значение почти всех иностранных вкраплений, в то время как основной текст сохраняет ауру экзотики. Хотя многие китайские лексемы создают комический эффект (как, например, омонимы русской обсценной лексики), они были тщательно подобраны автором и в целом используются по назначению, хотя и не затрудняют восприятие текста читателю, не желающему заглядывать в словарь. Таким образом, основная функция, которую выполняет приложение под названием «Китайские слова и выражения, употребляемые в тексте», – отобразить безусловную синификацию вымышленного российско-евразийского мира в этом романе.

Присутствие Китая на страницах романа выражено не только в лексике. В одной главе персонажи восхваляют коктейли, приготовленные китайским коллегой, и заодно выражают свое восхищение высоким качеством товаров китайского производства, которое в XXI веке достигает настоящих вершин:

Это сильно, рипс бэйцаньди. Как и все, чего бы в наше спазматическое время ни касалась рука китайца. Все теперь работает на них, как в XX веке на американцев, в XIX на французов, в XVIII на англичан, в XVII на немцев, в XVI на итальянцев, в XV на русских. <…> Говорю без тени зависти. Хотя и не без раздражения[579].

Эта реплика отражает метафорическую двойственность Китая. С одной стороны, Борис ставит Китай в один ряд с исторически прогрессивными западными цивилизациями. В то время как Европа (и Россия) пребывает в культурном и экономическом упадке, Китай являет собой процветающую цивилизацию, способную своим присутствием вдохнуть новую жизнь в переживающую упадок Европу, как бы отвечая Валерию Брюсову на его призыв «Грядущим гуннам»[580]. С другой стороны, учитывая недоверие русских в 1990-е годы к товарам с биркой «сделано в Китае», эти строки можно прочесть как лукавую насмешку над технологическим потенциалом Китая.

Несмотря на некоторое раздражение Бориса экономическим прогрессом Китая, он не испытывает зависти. Как и многие из его коллег, Борис – «даньхуан – желток (кличка русского прокитайской ориентации)»[581]. Именно этих «желтков» с таким рвением истребляют «братья-землеебы». Насмешливо-иронический постмодернистский стиль Сорокина практически не позволяет читателю различить иронические и искренние комментарии относительно русско-китайского будущего. Положительная этическая подоплека синификации России едва заметна и проявляется только в контрасте с объектом сатиры Сорокина – братьями-землеебами.

Позитивная репрезентация синификации несет на себе отпечаток империалистических устремлений России. В свое время именно тема «желтой угрозы» в текстах русских символистов послужила катализатором развития скифского движения в литературе начала XX века, которое, в свою очередь, повлияло на теоретиков классического евразийства Н. С. Трубецкого и П. И. Савицкого. В творчестве Сорокина «желтая угроза» трансформируется в ироничные размышления о возможном китайском будущем России, в то время как именно евразийские импульсы подвергаются критике. Ни автор-повествователь «Голубого сала», ни его прогрессивные герои не боятся Востока. Геополитическое будущее России в тесном союзе с Китаем – будущее, которое Сорокин моделирует в своем романе, оправдывает синификацию России с империалистической точки зрения. Если выйти за рамки риторики «желтой угрозы», то процесс, изображенный Сорокиным, показывает, как Китай становится частью имперского целого России, частью ее «самости». Таким образом, усиливается двусмысленность в отношении Сорокина к Китаю: имперский дискурс вступает в конфликт с либерально ориентированной позицией автора.