Российская империя, китайская материя Имперское самосознание в произведениях Владимира Сорокина[559]

Татьяна Филимонова

Когда в 2000-e необузданную демократию 1990-x начала сменять консервативная политика, Владимир Сорокин, один из наиболее известных современных российских писателей-постмодернистов, также резко поменял направление своего творчества[560]. Прежде скандально известный своими экспериментами в прозе и откровенным презрением к нормам культурного этикета, Сорокин частично отошел от сложной эстетики постмодернизма и примкнул к либеральному социально ориентированному мейнстриму. И сам писатель, и исследователи его творчества отмечали, что в своих ранних произведениях он лишь слегка касался социальных проблем, но с начала 2000-х он стал включать в свою прозу общественно-политический комментарий, пусть даже и закамуфлированный сатирой и ироническими аллюзиями[561]. Безусловно, сатира, ирония, абсурд и гротеск и раньше были характерными элементами его поэтики, но на протяжении последних пятнадцати лет Сорокин все чаще использует их в целях привлечения внимания к социально-политическим вопросам.

Всплеск социального сознания у Сорокина совпадает с разработкой топоса, занявшего одно из главных мест в его творчестве – топоса синосферы. В его романах, рассказах и сценариях часто встречаются китайские персонажи, китайский язык, детали, характерные для жизни в Китае. Тексты, в которых присутствие китайской тематики наиболее заметно, – роман «Голубое сало» (1999), рассказы «Ю» и «Конкретные» из сборника «Пир» (2000), повести «День опричника» (2006) и «Метель» (2010), сборник рассказов «Сахарный Кремль» (2008), а также сценарий к фильму «Мишень» (2011), написанный вместе с режиссером Александром Зельдовичем.

В «Голубом сале», «Дне опричника» и «Сахарном Кремле» Китай изображается как экономически и социально прогрессивная контрсила, в отличие от становящейся все более консервативной евразийско-славянской России, империалистические устремления которой Сорокин критикует[562]. Например, несмотря на то что автор высмеивает прокитайское общество будущей России в первых главах «Голубого сала» и в итоге обрекает его представителей на гибель, он также характеризует это общество как способствующее научным открытиям и олицетворяющее либеральные западные ценности (такие, например, как равноправие сексуальных меньшинств)[563]. Это прокитайское общество предстает в качестве предпочтительной альтернативы консервативному, иерархичному и жестокому социуму современной России, воспроизводящему политические модели допетровской России и коррумпированного советского аппарата. В других текстах, например в «Метели», Китай предстает в менее позитивной роли: являясь экономическим лидером вымышленной Евразии, Китай метафорически оскверняет гуманистические ценности, которые русский протагонист Сорокина считает остовом здорового общества. В этих текстах Россия (будущего или альтернативного прошлого) представлена аллюзиями на наиболее традиционалистские и автократические периоды в истории страны, такие как времена Ивана Грозного (в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле») и сталинский Советский Союз (в «Голубом сале»).

Но роль Китая куда сложнее, чем роль экономически развитого соперника или кривого зеркала, отражающего растущую авторитарность российского правящего строя. Взгляд Сорокина и его героев внутренне противоречив и амбивалентен. Да, имперский и, позднее, коммунистический периоды в истории Китая, как и теперешние притязания на экономическое лидерство в Евразии, позволяют провести логическую параллель между Китаем и Россией. Вот почему Китай представлен как воображаемая проекция образа Русской империи. Свидетельством тому служат многочисленные лингвистические и семантические русско-китайские смешения. В то же время Китай рисуется Сорокиным как все более влиятельный «другой». Через некоторые, поначалу не очень заметные, детали Сорокин обнаруживает в русской культуре существование глубоко укорененной синофобии, поскольку развитие китайской экономики и рост населения угрожают имперскому господству России в Евразии.

Довольно часто у Сорокина технологический прогресс Китая выгодно контрастирует с российским неотрадиционализмом. Более того, русские персонажи Сорокина нередко демонстрируют апатию и лень в отличие от стереотипически практичных и трудолюбивых китайцев. Однако примеры, рассматриваемые далее, демонстрируют, что в некоторых текстах (например, в «Метели» или в фильме «Мишень») китайцы нередко изображаются или в уничижительной манере, или же как люди, лишенные сочувствия и гуманности.

Лишая своих китайских персонажей чувства гуманности, Сорокин вовлекает себя в давний разговор о духовном упадке России и Европы. Этот разговор был начат еще в XIX веке такими мыслителями, как П. Я. Чаадаев и Джон Стюарт Милль; новую значимость он обрел в кругах российских интеллектуалов в 1905 году, когда Д. И. Мережковский изложил и проанализировал рассуждения Дж. Милля и А. И. Герцена в эссе «Грядущий хам». В Шестом философическом письме Чаадаев писал о Китае как об обществе, приговоренном к смерти из-за того, что оно чуждо христианской духовности. Для Чаадаева Китай олицетворяет «тупую неподвижность»[564]. В трактате «О свободе» Милль также рассуждал о всепроникающей стагнации, которая охватила Китай несмотря на «талант и <…> даже мудрость» китайцев, которые когда-то на несколько веков опережали европейцев[565]. Милль также предостерегал европейцев от китайского «ига» эгалитарности, которое делает «всех людей похожими на одного», так что их «поведением… руководят одни мысли, одни понятия и одни правила»[566]. Ратуя за индивидуализм как главное средство в борьбе с китайским «игом», Милль пытался предостеречь Европу от того, чтобы стать «очередным Китаем» «несмотря на свое благородное прошлое и свое христианское наследие»[567]. Герцен и Мережковский выражали ту же озабоченность, что и Милль, но только применительно к России XIX и начала XX века: их главным опасением было то, что духовная индивидуальность будет подавлена «мещанством» толпы, превращающей Россию в «новый Китай»[568].

Вместе с тем нетрудно заметить связь между тем, как Сорокин изображает Китай, и изменениями в политической и экономической ситуации в России и в мире на рубеже XX–XXI веков. Изначально увлечение Сорокина синосферой было связано с экзотичностью Китая, его бурным развитием и экспансией в приграничном с Россией регионе. Ранние «китайские» тексты («Голубое сало», «Ю», «Конкретные»), написанные во времена Б. Н. Ельцина, выражают увлечение и восхищение Сорокина силой Китая и в целом не содержат общественно-политического подтекста. Но уже в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле», написанных в путинские годы, Китай играет двойственную роль, являясь и экономически продвинутым соперником России и Запада, и государством с авторитарным и изоляционистским строем, параллельным дистопически изображаемому русскому государству. В последнее десятилетие образ Китая в текстах Сорокина вновь подвергается изменениям. После финансового кризиса 2007–2008 годов сильная экономическая позиция Китая на фоне Европы привела к тому, что в «Метели» и в фильме «Мишень» доминирующая позиция Китая уже неоспорима – в вымышленной Сорокиным России нефть заканчивается еще в «Сахарном Кремле». Персонажи этих произведений зачастую искренне восхищаются Китаем, но в то же время склонны к настоящей синофобии, видя в экономической мощи Китая и бурном росте его населения угрозу.