4.1. Метафорика еды

Как tertium comparationis в соматической метафорике Сорокина выступают прием чего-либо внутрь тела, обработка и выделение из тела. В то время как дискурсы принимаются слухом, а «выделяются» орально, в телесной метафоре происходит смещение: оральный прием, анальное выделение[858]. На постоянство/повторяемость этого дискурса указывается среди прочего через включение продуктов питания в пищевой круговорот: «И обезумевшими Навуходоносорами закружимся мы на месте, поедая обгаженную нами траву» (с. 805)[859].

Один из самых «скандальных» пассажей «Месяца в Дахау» относится к камере 20: Сорокин рассказывает, как его заставляют есть блюда, приготовленные из тел русской девочки Лены Сергеевой и еврейского мальчика Оси Блюмфельда. Едва ли можно с более радикальной наглядностью показать коннотации тоталитарного террора для нашего говорения[860].

милые милые могли ведь встретиться лет через десять где-нибудь на Арбате или на Крещатике полюбить друг друга и соединив быстроту еврейского ума с широтой русской души дать миру нового Фета но довелось вам встретиться не на Арбате а в желудке несчастного человека чтобы слепившись распадающимися клетками пройти мягкими зигзагами перистальта и вывалиться на свет божий пахучим памятником нашей бесчеловечной эпохе господи и почему все через меня[861].

Метафорические прочтения подсказывается различными практиками пыток. В камере 7 анус Сорокина затыкают пробкой, что едва не приводит к разрыву желудка (в камера 9). В камере 10 пробку извлекают, при этом Сорокин должен сидеть на стуле с дырой, около которой закреплены микрофоны. Под стулом находится фотография матери Сорокина в гробу. Для метафорического прочтения этого пассажа релевантна также роль «родного языка»/«Muttersprache»:

и указом группенфюрера сс там мама разрешено просраться потянули за веревку и господи это пробка она там и мама я я прости про мама я это громко громомамо мамочка я вытянули мамо я мамо на тебягробо на родное мамоч я громко и хохота а я мама простимамо я невино на всю Германа… (С. 809)

В камере 18 испражнения Маргариты-Гретхен ложатся крестом на лицо Сорокина.

При метафорическом прочтении каннибалического свадебного застолья в третьей части можно распознать метафоры с множественным кодированием: хирург открывает сонную артерию флорентийского юноши, Сорокин призывает свою невесту Маргариту пить кровь:

пригуби, пригуби же, голубоокий ангел мой, вино тысячелетней выдержки из подвалов Всемирной Истории, вино жизни, вино Человечества (С. 814).

Метафорическая референция «вина» к дискурсивным традициям и интертекстуальности поддерживается не только через определение «тысячелетней выдержки», полисемично и само слово «выдержка», которое наряду с «временем хранения, созревания» имеет также значение «цитата»[862].

Многократно упоминаемый в тексте эпитет «желированное» можно по признакам семантики и морфологии – страдательное причастие прошедшего времени не очень употребительного русского глагола «желировать» – понимать как метафору языка, связанного с коннотацией насилия. Желированное – это блюдо, которое готовят, отваривая жирные куски мяса. В охлажденном бульоне куски мяса становятся прозрачными – причастие позволяет «увидеть насквозь» пациенса действия, обозначенного глаголом, притом что он остается неназванным.

«Мы целуемся кровавыми устами»: это предложение, которое само метафорически обозначает связь человеческой коммуникации с человеческими страданиями, дает начало призывам к поеданию каннибалических блюд. Пафос этих призывов достигается через geminatio императивов:

мы целуемся кровавыми устами: <…> проткни, проткни, <…> протяни <…> и да почувствуем <…> и да запьем <…> и да возрадуемся <…> и да вкусим <…>: проведи, проведи <…>, накорми, накорми <…>, поднеси, поднеси <…>, придвинь, придвинь <…>, преподнеси, преподнеси <…>, ешь, ешь <…>, вложи, вложи <…>, наконец, наконец, доведи, доведи <…>, протяни, протяни <…>, подними, подними <…>, поднеси, поднеси, поднеси <…> пей, пей, пей, пей Губами и Ключицами, пей, пей Глазами и Ладонями, пей Легкими и щеками, пей Трахеями и Гениталиями, пей, пей, пей Вино Адских Откровений <…>, допей, допей и брось Бокал Прозрачных заимствований… (С. 814)

Дополнениями глаголов в императивных формах в большинстве случаев являются блюда, приготовленные из частей тел представителей разных национальностей («Заливная Грудь Голландки», «нежнейшая Ветчина Француженки», «Пурпурная Кровяная Колбаса из Греческих Девушек», «блюдо с Еврейским Языком» и т. д.); «Последнее и Завершающее Трапезу Новой Жизни Нашей» представляет собой «Сердце Новгородского Артиллериста Нашпигованное Салом Баварской Медсестры» (с. 814). Процитированные глаголы обозначают действия или процессы, характерные для праздничного застолья, – просьбы что-то передать, продегустировать блюдо и т. д. Примечательна здесь валентность глаголов: «накорми меня грудью», «поднеси мне колбасы», «придвинь мне блюдо», «преподнеси мне чашу», «вложи мне в рот кусочек», «поднеси мне сердце». К трехвалентным глаголам по теории валентности относятся глаголы передачи и говорения, что способствует метафоризации говорения через прием пищи и поглощение блюд.

Прагматическая структура третьей части демонстрирует модель отношения Сорокина к литературе. Он отдает приказания своей невесте Маргарите, то есть воплощению интертекстуальности. Субъект речевого акта – Сорокин, его адресат – Маргарита, которая, однако, является агенсом предписываемого действия, пациенс которого – Сорокин; например: «проведи, проведи меня в Серебряно-Хрустальный Парадиз Стола Новой Жизни Нашей» (с. 814). Перемена ролей агенса-пациенса в приказании может заходить и еще на одну ступень дальше. Сорокин приказывает литературе приказать ему положить ее («Марсоликую») на теплые трупы друзей.

Следующий за воззваниями к Маргаритам фрагмент с репликами от лица «Я», «Маргариты», «Гретхен» заслуживает отдельного анализа, поскольку за коллокациями русских лексем, кажущимися совершенно бессмысленными, обнаруживаются сложные семантические отсылки к теме, которую можно обозначить как «дискурсивная традиция и дискурсивная практика»[863]. Последняя реплика от имени «Я» – одновременно завершающая весь текст – состоит из семи заявлений с нарушенным морфосинтаксическим обликом. В пунктах 1, 2, 4, 6 фрагменты чужих тел становятся частью своего тела, пункты 3, 5, 7 позволяют увидеть, что происходит со своим телом, когда оно включается в подобный контекст дискурса/насилия:

1. наполне моего желуде червие обглодавше голову гретхен.

2. пришив голова гаргарит к мой левое плеч.

3. ампутир мой конечност переработ в клеевое клеит обои в.

4. наполнит мой прямокишечно глаза немецкорусски дети.

5. ампутиро мой члн переработо в гуталино подаро цк.

6. нашпиговано мой тело золото зуба еврее.

7. выстреле мой тело большая берта в неб велик германия (С. 815).