* * *

Уже тогда, когда на дне древесном

ты жадно пил из прикарпатской туги,

в последний раз из леса причащаясь

правековой чужбины – застеклённой,

чтоб вглубь не пропустить – уже тогда,

когда коснувшись кручи торопливой,

цепляясь онемевшими руками

за ветви скользкие – уже тогда

шаги сбивались в хаосе кореньев

и дрожь колючая пронзала икры,

и сердце медлило.

Уже тогда, как вечер

виденья одиночества лелеял

среди видений фееричных бестий

(убрала тьма тягучие огни

и в жёлтых колбах памяти сокрыла)

беда в твой след за следом вслед ступала,

и впереди маячила молва.

Когда разъятый ликами воров,

шлюх, пьяниц, блудников – всех земляков

с дрожащими и мокрыми губами,

грешащий без греха, забытый город

потел и трясся не в пример трясине,

под перешепт бродячих трепачей,

желавших угодить и всем и вся –

каким дохнуло холодом мне в душу!

здесь, в чужедальней вотчине, в краю,

где раньше всё звучало сердцем сердца,

а слёзы крови – горизонт рядили!

Уже тогда, когда родные с детства,

простые, грешные, честнее правды лица

вдруг двинулись, заголосили разом

над головой твоей, уже тогда,

над головой твоей, уже тогда,

когда в дремоте дорогих околиц

ты чуял неподвижность, а вода

в твердеющих артериях бежала,

и на тебя табун катил (смотрите – вот он!

кричала поражённая толпа

и пальцы жёлтые в твой бок тянула),

писало будущее наугад своё

пропавшее «сейчас».

Уже тогда,

когда последние выстраивались святки

(свят-вечер был, и коляда, и гомон

многоголосой детской коляды) –

ты всё предвидел.

И когда по Львову

неузнанным спешил судьбе приблизить

(ах! вот он! вот он! вот он! – ближе встречи –

миг расставанья),

уже тогда,

когда, заждавшись сладких обещаний,

тебя выглядывали сонмы лиц из клиник,

а векопамятный напев плотиной

вставал торжественно на голоса трамваев

и пешеходов, я прозрел: всё это –

одно неизреченное прощанье

с Отчизною, землёю, жизнью всей.