* * *

Я не знаю: не сплю или все же уснул,

если сплю, то тогда мне снится

чистая, как поле под Тулой, страница,

если сплю, то к столу притулился стул

и больше не шевелится.

Это комната. У столов и стульев нрав и повадки угрюмы,

не то – буфет, с его перезвоном рюмок,

или комод, где ты сберегла

ворох пестрого барахла.

Если сплю, то ни хмур, ни весел,

по широкой реке в лодке плыву без весел.

По реке в лодке – впрочем, я и не против, –

ни хмур, ни весел. Скорее – по, чем – против

течения. Дремлю, сидя у трапа на чемодане,

я покинул комнату, и, едва переведя дух,

вещи начали говорить о том, о чем никогда не

решались разговаривать при мне вслух.

А на реке крякает селезень, зудит слепень, молчит слизень,

так, словно талой воды набрал полон рот,

и здесь даже самая точная мысль о жизни

отражается и становится мыслью наоборот.

Мысль о жизни вручную перемалывает время в деньги,

по сторонам не смотрит, сама собой до краев полна,

и о том, что бессонница – это modus vivendi,

ей расскажет флора, растущая в урочищах и по обочинам сна:

валериана, шалфей, зверобой, пустырник,

окопник, сабельник, мак-пустоцвет не в счет,

иван-чай, цикорий, укроп и любой кустарник

распаривается, заваривается, настаивается и идет в ход,

шелестит в изголовье, шуршит в изножье,

ночной птице и всяческой фауне дает приют.

А река все течет, передергивая озябшей кожей,

меньшие братья пищевые цепочки куют.

Ладно, пусть волки хвастаются, хвастаются, хвастаются клыками,

Пусть ворон точит, точит, точит свой клюв о камень,

А ты, ночная птица, сипи, сипи, сипи:

Гена, не спи не спи не спи не спи…