3.1. Другая «Мишень»

Критик Михаил Осокин, автор весьма поверхностной статьи о фильме «Мишень», тем не менее был единственным из аналитиков, кто обратил внимание на важное обстоятельство: название фильма совпадает с названием рассказа Сорокина, написанного в том же году, что и сценарий, но на совершенно другой сюжет[1070]. Это совпадение прокомментировал Александр Зельдович:

…название пришло не из рассказа – это технический термин. Причем, когда мы [с Сорокиным] начали писать сценарий, мишени тоже не было и в помине. Были персонажи, и было ощущение, что все они должны куда-то поехать. И там должно быть Нечто. И это Нечто должно с ними что-то сделать. Мы стали думать, что это, собственно, может быть. И в итоге возникла Мишень[1071].

Ни Осокин, ни Зельдович не упоминают о двух аспектах рассказа: он посвящен режиссеру Ивану Дыховичному, который прежде тоже поставил фильм по сценарию Сорокина («Копейка», 2002); в 2010 году этот рассказ был включен в сборник коротких произведений Сорокина «Моноклон». И то и другое существенно. Посвящение указывает на связь рассказа с кинематографическим контекстом. «Моноклон» же составлен из текстов (рассказы и одна пьеса), ранее публиковавшихся в периодике или интернете и отобранных по двум критериям. Вошедшие в книгу сочинения демонстрируют, как советское прошлое вторгается в постсоветскую «мирную» жизнь, свидетельствуя о ее травматической «поврежденности», или, реже, само по себе обнаруживает катастрофическую подоплеку без явной сюжетной связи с современностью. «Мишень», переименованная в сборнике в «Путем крысы» (очевидная отсылка к стихотворению В. Ходасевича «Путем зерна», также основанному на сюжете нового рождения), относится к этой второй категории[1072].

Действие рассказа происходит в 1949 году. Его главный герой Гошка Синаев по прозвищу Скелет – мальчик-подросток, чей отец, вернувшись с фронта хромым, раненным в бедро[1073], покончил с собой, бросившись в трубу котельной. Это аллюзия на Эмпедокла Акрагантского, который бросился в кратер вулкана Этна, чтобы его почитали как бога. После гибели от Синаева-старшего остается записка с одним, хотя и составным словом: «Отбойхромой!» Есть «вулканический» мотив и в «Мишени»: главный герой фильма Виктор с детства мечтал быть вулканологом и получил соответствующее образование.

Гоше снится сон о том, как он пытается и не может спасти своего отца от самоубийства, он просыпается с тяжелым чувством. После школы он видит своих трех одноклассников-хулиганов, которые ловят крыс и жгут их на костре, выменивает у них крысу на стеклянный шарик, крыса ведет его за собой по дороге, потом убегает в кусты. Гоша оказывается на поляне, где едят трое нищих бродяг (ср. «бал нищих» в финале фильма Зельдовича и Сорокина), которые разделяют с ним свою трапезу из собранных где-то объедков. Нищие с непонятной настойчивостью требуют от Гошки, чтобы он съел кусок рафинада. Гошка собирается его съесть, как вдруг начинается гроза и мальчик видит перед собой своего умершего отца, но тут же понимает, что это не его отец, а мишень для стрельбы и у нее пробита дыра в груди (= нет сердца). Гошка просовывает в отверстие руку и кричит в лицо мишени: «Отбойхромой!»

Сценарий Сорокина сводит воедино два мотива, разделенные в рассказе. Синаев-отец, бросаясь в трубу, словно бы возвращается навсегда в материнскую утробу (это особенно подчеркнуто в описании сна Синаева-сына), а потом за ожившего Синаева принимают неживую мишень. В сценарии технологический объект называют Мишенью, и герои помещаются в ее камере, проходя через небольшое отверстие – словно бы проходя через родовые пути в матку, но не живую, а железобетонную.

В этой «матке» находится бесконечно глубокий колодец. Рискну предположить, что этот образ отсылает к первым строкам романа Томаса Манна «Иосиф и его братья»:

Прошлое – это колодец глубины несказанной. Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?

Так будет вернее даже в том случае и, может быть, как раз в том случае, если речь идет о прошлом всего только человека, о том загадочном бытии, в которое входит и наша собственная, полная естественных радостей и сверхъестественных горестей жизнь…[1074]

У рассказа и сценария есть еще два совпадающих мотива. Первый – это непроясненная роль прошлого, которое возвращается в настоящее: в рассказе таким посланцем прошлого становится неупокоенная душа отца, в сценарии – собственно Мишень. Второй – указания на космический и/или трансцендентный уровень происходящего. По-видимому, прошлое, чье отношение к настоящему не прояснено, для Сорокина выступает как аналог иррациональных сил – как космических, так и скрытых в глубине человеческой психики.