ПОЛЮ АЛЕКСИСУ

ПОЛЮ АЛЕКСИСУ

Воскресенье, 11 декабря 1898 г.

Ну, дружище, вот и Вас вынесло в бурное море политики! Я прочел в «Орор», что Вы председательствуете на собраниях, на которых приветствуют Пикара и голосуют за упразднение военных советов. Кто бы мог сказать, что мы способны на такое, мы, столь презрительно взирающие на уличную толпу с высоты нашего литературного утеса? В конце концов мы станем солдатами революции, не иначе.

Вы счастливы, что имеете возможность быть в Париже, в гуще борьбы. А я вот здесь изнемогаю оттого, что нахожусь в обстановке покоя и безопасности. Но мои друзья, узнав о моем желании вернуться, пишут мне из Парижа перепуганные письма. Они говорят мне, что здесь надо считаться не только с моей личной безопасностью, но и с успехом нашего дела, которое я, вернувшись сейчас, наверняка погублю.

Так что я вынужден провести еще несколько недель в моем монастырском затворничестве, не видя ни живой души и по целым дням не раскрывая рта. Но, по крайней мере, у меня здесь есть счастливая возможность работать в ничем не тревожимом одиночестве, и я ее использую в полной мере; это — единственное, что спасает меня, помогает мне смиряться со своим положением и не чувствовать себя совсем уж несчастным.

Я страдаю лишь от разлуки со всем, что люблю. Всем сердцем и всеми помыслами я там, с вами. Здесь у меня есть один-единственный друг — это роман, над которым я сейчас работаю, он товарищ что надо. Я его дописал почти до половины, и это стоило мне немалых сил, ибо роман мой — изрядная глыбища, целый мир; такую глыбу разом не своротишь. До скорого свидания, друг мой, — надеюсь, что так оно и будет, — и деритесь хорошенько, скорее побеждайте, чтобы я мог пораньше вернуться. Вы сумели вызволить из тюрьмы Пикара, сумеете вызволить и меня.

Все это, разумеется, между нами, дружище. Об этом письме — никому ни слова, так как я хочу оставаться мертвым для Франции, пока в ней не победит справедливость.

Нежно поцелуйте за меня Вашу жену и детей; обнимаю Вас по-братски…