ИСТОРИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА

При желании к исторической литературе можно отнести едва ли не всю художественную словесность – разве лишь за вычетом фантастики, обращенной в будущее. Ибо даже если автор пишет о сегодняшнем дне, день этот к появлению произведения в печати тоже ведь успеет стать прошлым, и события, описанные по принципу «de visu», будут смотреться как своего рода реконструкция, воссоздание исчезнувшего.

Поэтому, кроме конвенции, опираться нам не на что, и поэтому же (по умолчанию, по незафиксированной нигде договоренности) рубежом, отделяющим историю как предмет описания от современности, обычно считают Октябрьскую революцию, либо, все чаще, Вторую мировую войну, а в отдельных случаях 1985–1986 годы, когда начались процессы, приведшие к краху СССР.

С хронологическими и соответственно тематическими рамками исторической литературы все, словом, более или менее ясно. Не вызывает вопросов и история исторической литературы, прослеживающая ее путь от Геродота и Тацита к Николаю Карамзину, Николаю Гоголю, Льву Толстому, а от них уже к Юрию Давыдову, Юрию Трифонову, Дмитрию Балашову, Леониду Юзефовичу и таким авторам, как Валентин Пикуль, Эдвард Радзинский или Борис Акунин. Проблемы – и это понятно всякому, кто начинает перечислять исторических писателей, – начинаются с попыток найти общие черты у Вальтера Скотта и Дмитрия Мережковского, в «Ледяном доме» Ивана Лажечникова и «Кюхле» Юрия Тынянова, то есть заговорить о единой поэтике исторической прозы.

Определив этот тип литературы как «сочинения историков, ставивших своей задачей не только установление фактов прошлого, но и яркое, живое их изображение», Михаил Гаспаров и Андрей Михайлов отметили, что исторический автор может стремиться либо к «воссозданию внутреннего смысла событий, их причинно-следственной связи», либо к «воссозданию внешней картины событий во всей их яркости и живости». Это отделение прагматического дискурса от риторического, вне сомнения, имеет под собой основания, но мало что, думается, проясняет, так как и Александр Дюма-отец (при всей фантастичности картин, порожденных его воображением) был не прочь разгадать внутренний смысл исторических событий, и, совсем с другой стороны, Томас Карлейль или Василий Ключевский (при всем их аналитизме) были вовсе не чужды живости и яркости в своем изложении. Ничто не уточняет и специально введенная категория историзма в литературе, поскольку, – по словам Вадима Кожинова, автора энциклопедической статьи об этом термине, – «даже интимная лирика А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, Н. А. Некрасова, И. Ф. Анненского, А. А. Блока подлинно исторична; в лирических образах, созданных этими поэтами, отчетливо выразился конкретный смысл той или иной эпохи русской истории».

Остается либо сконфуженно развести руками, либо, как и в случае фантастики, положиться на консенсусно сложившуюся в обществе способность интуитивно находить условную историчность в книгах, написанных абсолютно по-разному – и в том, что касается поэтики, и в том, что относится к качеству художественной мысли и ее материализации. Ясно одно: этот, казалось бы, априорно аристократический по своему происхождению тип словесности, требующий изрядной квалификации и от автора, и от его читателей, уже в XIX веке начал стремительно демократизироваться – с тем чтобы к нашим дням стать в подавляющем большинстве своих проявлений одной из главных отраслей отнюдь не качественной, а массовой или миддл-литературы. Традиции Валентина Пикуля или, в самом лучшем случае, Марка Алданова, если, разумеется, основываться только на литературной статистике, вне всякого сомнения, взяли верх над традициями Юрия Тынянова и Алексея Толстого. В силу чего «по результатам опросов Всероссийского центра изучения общественного мнения, – говорит Борис Дубин, – в России сегодня каждый четвертый взрослый человек любит, по его признанию, читать исторические романы и книги по истории. На протяжении последних семи лет этот показатель весьма устойчив: отечественная историческая проза делит с переводным любовным романом второе – после отечественных же детективов – место по уровню популярности среди современных российских читателей».

Исключения – наперечет, и думается, что путь от простоты и доходчивости изложения к максимальной усложненности, пройденный Юрием Давыдовым в 1990-е годы, отчасти объясняется еще и стремлением серьезного писателя дистанцироваться от того, что на западный манер сегодня называют фольк-хистори, а также чисто художественными средствами оттолкнуть профанов, указав, что разговор о минувшем – не для слабых умов. Для слабых же – и имитация приемов non fiction литературы, прославившая Виктора Суворова (Резуна) или Бориса Соколова, и балансирование Эдварда Радзинского на зыбкой грани между скандальной и гламурной литературами, и бессчетные же романы, составляющие бессчетные книжные серии типа «Россия: История в романах», «Россия: Исторические расследования» «Рюриковичи», «Романовы», «Вожди», «Сподвижники и фавориты», «Великие», «Слава», «Государи Руси Великой», «Тайны истории в романах» и т. д. и т. п. «Фольк-хистори, – напоминает Виктор Мясников, – явление многогранное. Тут есть и бульварный авантюрный роман, и салонный, и житийно-монархический, и патриотический, и ретро-детектив», и иное многое.

Разумеется, в этом потоке всплывают изредка и книги, достойные внимания квалифицированного читательского меньшинства. Но в целом можно смело говорить о конвейерном производстве текстов. А значит, и об их ориентации на нормы формульного письма, и о том, что стремление к «додумыванию неизвестного», которое Юрий Борев считает неотъемлемым свойством исторической литературы, приводит к тому, что она во многих случаях становится не отличимой от фэнтези и альтернативно-исторической фантастики, а авторы ее соответственно освобождаются от какой бы то ни было ответственности и перед прошлым, и перед читателями.

См. АВАНТЮРНАЯ ЛИТЕРАТУРА; АЛЬТЕРНАТИВНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА; ГЛАМУРНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; КОНВЕНЦИАЛЬНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; КРИПТОИСТОРИЧЕСКИЙ ДИСКУРС В ЛИТЕРАТУРЕ; МАССОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; МИДДЛ-ЛИТЕРАТУРА; СКАНДАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; ФОРМУЛЬНОЕ ПИСЬМО