ЭРОТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ, ЭРОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ЭРОТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ, ЭРОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
от имени древнегреческого бога любви Эрота.
«Свобода приходит нагая…» – написал Велимир Хлебников. И не ошибся, так как первым приветом свободы явились для многих отнюдь не набоковская «Защита Лужина» в журнале «Москва» и не статьи Николая Шмелева в «Новом мире», а «Греческая смоковница» и «Эммануэль» на экранах комсомольских видеосалонов, статьи о проститутках и гомосексуалистах в газете «Московский комсомолец» и цветные календарики с полуголыми красотками. Не запоздали (или почти не запоздали) и книгоиздатели, вначале сосредоточившись на табуированной классике («Заветные русские сказки», собранные Александром Афанасьевым, «Лука Мудищев», приписываемый Ивану Баркову, «юнкерские поэмы» Михаила Лермонтова, «Баня» и «Возмездие» Алексея Толстого), а затем, классике вдогон, и на произведениях современных авторов – в диапазоне от полуанонимных «Похождений космической проститутки» до повести Юза Алешковского «Николай Николаевич».
Полиграфия поначалу была очень даже так себе, качество подготовки текстов никто и в голову не брал, зато спрос зашкаливал. И казалось, так дело и дальше пойдет – к тотальной сексуализации российской (и прежде всего бытовой, повседневной) культуры, тем более, что и во многих произведениях качественной (или претендующей на качественность) словесности доза эротизма или «опасливой похабщины» – как ядовито назвал это явление Сергей Довлатов – стала весьма ощутимой.
Первым тревожным звоночком для тех, кто поставил на гипервосприимчивость россиян к окультуренным возбудителям сексуальности, явился коммерческий неуспех первых же отечественных эротических журналов, а затем и ошеломляющий провал на рынке русских версий таких флагманов мировой эротической индустрии, как «Плейбой» и «Пентхауз». Тиражи соответствующим образом специализированных книг незаметно съежились до вполне пристойных показателей, наличие «нескромных» мотивов и сцен в «обычной» литературе перестало способствовать ее повышенной раскупаемости, и мало-помалу в нашем мультилитературном пространстве вырисовался особый (и отнюдь не претендующий на гегемонию) подвид эротической словесности.
Для России, разумеется, новый. Жесткая моральная цензура (и самоцензура) в XIX веке, как правило, выталкивала такие сочинения из сферы публичного внимания. Интерес к «проблемам пола» в литературе Серебряного века не успел породить сколько-нибудь устойчивую традицию. А при зрелом социализме квота на эротику выдавалась разве лишь деятелям так называемой секретарской прозы, в целях, – как заметил Сергей Чупринин еще в конце 1970-х годов, – «оживляжа», чтобы обеспечить дополнительный стимул для поглощения романов, например, Юрия Бондарева, Анатолия Иванова или Петра Проскурина неквалифицированным читательским большинством. Исключение, что вполне понятно, составляла неподцензурная литература сам– и тамиздата, но и для нее интерес к тайнам плоти был в подавляющем большинстве случаев (за исключением, может быть, Михаила Армалинского и его немногочисленных последователей) скорее формой противоцензурного протеста или своего рода сексуальным диссидентством (в произведениях Юза Алешковского, Сергея Юрьенена, в «Ожоге» и «Острове Крыме» Василия Аксенова), чем основой авторской стратегии.
А разница между эротической словесностью и «обычными» книгами с эротическим компонентом, как стало очевидно, никак не в степени «откровенности» тех или иных описаний, но именно в выборе стратегии. И сегодняшний вменяемый читатель, не колеблясь с тематической классификацией таких сочинений, как «Золотая ослица» Елены Черниковой «Это – любовь» Левиты Вакст (Светы Литвак), «Море и океан» Ольги Воздвиженской (в области эротописания у нас, как и в детективах, за женщинами безусловный численный перевес), вряд ли отнесет к этому же разряду столь, вне сомнения, непристойные книги, как «Русская красавица» Виктора Ерофеева или «Тридцатая любовь Марины» Владимира Сорокина. Критерий прост: то, что в одном случае – например, сорокинском – всего лишь литературный прием, носитель авторского месседжа, в других составляет суть этого самого месседжа, становясь и центральной темой сочинения, и его определяющим пафосом. И нет пользы, думается, истощать свои силы, отделяя эротику от порнографии или, допустим, порнотики, – как Олег Лукьянченко остроумно предложил называть попытки срастить жесткость плотских описаний с психологизированной чувствительностью. Конвенциальной основы для таких разграничений до сих пор пока не найдено, так что личная позиция оценивающего здесь еще долго будет оставаться важнее самого объекта оценки.
Достаточно отметить, что если книги с эротическим компонентом могут в равной степени принадлежать и к качественной, и к актуальной, и к массовой литературе, то место собственно эротических произведений, безусловно, в зоне досуговой. А часто и прикладной, так как именно благодаря усилиям наших эротописцев оральный (а в перспективе, похоже, и анальный), например, секс был из разряда извращений переведен в число рутинных сексуальных практик, а для юношей и девушек, обдумывающих житье, именно эти книги служат небесполезным практическим пособием.
Страхи перестроечной поры насчет того, что «Тень Баркова» заменит «Евгения Онегина» в качестве художественного ориентира для писателей (и читателей) нового поколения, таким образом, не подтвердились. Эротическая словесность, представленная и внесерийными изданиями, и серийной продукцией таких издательств, как «ВРС», «Ладомир», «Продолжение жизни», «Институт соитологии», заняла свою нишу в литературе и в книгоиздании. Нишу достаточно скромную, ибо коммерческие успехи Игоря Куберского или Валерия Сенина, издающихся в серии «Русский озорной роман», ни в какое сравнение не идут с успехами Дарьи Донцовой или Василия Головачева. Но свою, а не чужую, и соответственно необходимую, ибо в развитой культуре должны быть учтены потребности и тех читателей, кто, не удовлетворяясь эротизмом бунинских «Темных аллей», ищет чего-нибудь погорячее.
См. ДОСУГОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПОРНОГРАФИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПРИКЛАДНАЯ ЛИТЕРАТУРА; СЕНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ, СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; ТАБУ В ЛИТЕРАТУРЕ