ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, ГАЛЛЮЦИНОЗНЫЙ ИЛИ ГАЛЛЮЦИНАТОРНЫЙ РЕАЛИЗМ

ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, ГАЛЛЮЦИНОЗНЫЙ ИЛИ ГАЛЛЮЦИНАТОРНЫЙ РЕАЛИЗМ

от англ. psychedelia.

Если с первой составной частью этого слова все понятно (psiche – душа по-гречески), то со второю тут же начинаются этимологические (или, может быть, псевдоэтимологические) проблемы. Ибо русские толковые словари производят ее то от delia (по-гречески – иллюзия), то от delos (слово опять-таки греческое, но означает оно, совсем наоборот, ясность). Впрочем, оба эти значения вполне можно объединить, прибавив к ним еще и третье, как это сделал Павел Пепперштейн – авторитетнейший у нас теоретик и практик психоделической культуры. «Слово “психоделика” – пишет П. Пепперштейн, – хотя и означает “просветление души”, или же “ясность души”, скорее предполагает соприкосновение с иллюзиями, с заведомо неистинным. “Ясность” достигается “от противного”: душа омывает себя огромными объемами иллюзорного, в результате чего развивается своего рода иммунитет. ‹…› Слово “психоделика” напоминает о греческом Делосе – месте, где находился оракул».

Пионерами в области психоделической словесности обычно называют Томаса де Куинси с «Исповедью англичанина, любителя опиума» (1822), Сэмюэла Тейлора Колриджа с визионерской поэмой «Кубла Хан», созданной также под воздействием опиума (написана в 1798, издана в 1816 году), Шарля Бодлера с «Искусственным раем» (1860), а русская традиция включает в этот перечень еще и Петра Чаадаева с «Апологией сумасшедшего» (1837). Находятся, разумеется, охотники искать корни психоделики еще глубже – в шаманизме, у пророков античности и Ветхого Завета, в видениях и прозрениях отцов Церкви («например, связь святоотеческих текстов с психоделикой не представляется насильственной», – замечает, в частности, Томаш Гланц). Тем не менее можно, вероятно, сказать, что измененные состояния сознания из разряда экзотических привычек перешли в сферу общественного и научного внимания всего столетие назад, когда Уильям Джеймс доказал, что «наше обычное бодрствующее сознание… – это всего лишь одна частная разновидность сознания, тогда как везде вокруг нас за тончайшей завесой находятся потенциальные возможности сознания всецело иного ‹…› Достаточно лишь приложить усилия, и мы почувствуем, что они рядом… Ни одно описание вселенной в ее целостности не может быть окончательным, если оно не принимает во внимание эти другие формы сознания» (1902).

Что же касается художественной практики, то она в массовом порядке возникла еще позже – на рубеже 1950-1960-х годов, совпав с расцветом движения хиппи и явившись такой же частью радикального опыта западной интеллигенции, как увлечение сексом, троцкизмом и маоизмом, буддизмом и мистикой. Психоделические препараты (их еще называют галлюциногенами, психодизлептиками, психотомимметиками, деперсонализаторами, психотогенами) вошли в моду, Карлос Кастанеда стал такой же знаковой фигурой, как Эрнесто Че Гевара, а в психоделической музыке, поэзии, драматургии увидели протест против буржуазного общества потребления с его культом телесного здоровья и умственной здравости.

Россия к этому празднику – по понятным причинам – запоздала на четверть века, и пратекстом нашей психоделической литературы принято считать «Каширское шоссе» Андрея Монастырского (1987), оставшееся практически не замеченным широкой публикой, но приобретшее культовое значение в кругу московских концептуалистов, сумевших постепенно навязать обществу свое представление о задачах и границах актуальной культуры. Так началась вторая психоделическая революция, для России оказавшаяся вполне бархатной. Ибо выяснилось, что вовсе не обязательно травиться галлюциногенами и что видения, ими порождаемые, не так уж трудно инсценировать. «Не следует сводить психоделику только к психотпропным препаратам, – авторитетно утверждает Павел Пепперштейн. – Есть психоделика обыденной жизни, в этом легко убедиться. Есть психоделика массмедиа, психоделика потребления, психоделика кино, психоделика усталости, психоделика выживания. Все эти обстоятельства “высветляют”, “высвечивают” различные зоны психики, создавая эффекты асимметричных просветлений, иллюминаций».

Поэтому в подавляющем большинстве случаев о русской психоделической литературе можно говорить как о симулянтской (или, если угодно, симулятивной). Если на Западе в «ревущие шестидесятые» психоделический вызов порождал бунтарей, изгоев, заложников своей болезни, то у нас «в целом психоделические эффекты, – по словам Томаша Гланца, – не предполагают сумасшедшего поведения, это скорее своеобразные продукты ума, в которых сочетается несочетаемое: разные уровни сознания, которые не сводимы к сингулярному, объединяющемиу началу». Возник, – еще раз сошлемся на Т. Гланца, – совсем иной «тип психоделического путешественника в сферах промежуточности» (П. Пепперштейн называет эту позицию «спортивной»). «Бред двоемирия» или «эффект двоебредия» (выражения А. Монастырского) становится объектом и целью вполне сознательных авторских манипуляций, что и подтверждают такие образцы отечественного галлюционозного реализма, как романы «Мифогенная любовь каст» Павла Пепперштейна и Сергея Ануфриева, «Чапаев и Пустота» Виктора Пелевина, «Номер один, или В садах иных возможностей» Людмилы Петрушевской или пьеса «Dostoevsky-trip» Владимира Сорокина,

Писать, балансируя на грани сна и яви, совершая безопасные (будем надеяться) экскурсы в подсознание и порождая всякого рода фантазмы, сейчас модно, так что «метафизический аппетит» и «семантический дизайн» психоделики (термины Т. Гланца) легко распознаются и в стихах Алины Витухновской, и в так называемой звучарной поэзии, и книгах «Юг» Нины Садур, «Сам по себе» Сергея Болмата, «Укус ангела» Павла Крусанова, «Наркоза не будет» Александры Сашневой, «После запятой» А. Нуне, «Жизнь Арсения» Алексея Шипенко. Мода – фактор всемогущий, и недаром теперь о галлюционозах чаще пишут в гламурных журналах, чем в литературных, шаманы камлают в ночных клубах и на дискотеках, работой с измененными состояниями сознания озабочены кутюрье и дизайнеры, а рестораторы все увереннее твердят о чайной психоделике и о том, как это, оказывается, стильно – употреблять абсент…

Таков путь психоделики – от хиппи до яппи, от контркультуры до миддл-культуры, от высокой болезни к ее высокопрофессиональной симуляции. Напрашивается аналогия с сексуальной революцией, начавшейся с безумств, а завершившейся, как все знают, безопасным сексом по телефону или по Интернету. И вспоминаются слова Поля Верлена о том, что, когда безумства выдыхаются, остается «все прочее», то есть остается «литература».

См. ГЛАМУРНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА; МИДДЛ-ЛИТЕРАТУРА; МИСТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ; ФАНТАЗМ