ЭКЗОТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ

ЭКЗОТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ

от греч. exotikos – чуждый, иноземный.

Рассказы о дальних странах и/или об образе жизни, который большинству людей представляется необычным, резко отличающимся от их собственного, всегда приманивали любознательного читателя. Что прекрасно знали и древние историки, рисовавшие (часто фантастические) картины варварских земель, и средневековые путешественники, приглашавшие читателей в Индию, Китай, Палестину, Африку, и – в новое уже время – Фенимор Купер и Майн Рид, открывшие европейцам мир краснокожих, Редьярд Киплинг, воспевший колониальные окраины Британской империи, или Джек Лондон, многие повести и рассказы которого посвящены либо Крайнему Северу, либо столь же Крайнему Югу.

И что – продолжим перечень – отлично понимали советские писатели. Как те, кто, подобно Владимиру Арсеньеву в книге «Дерсу Узала» (1923), Александру Фадееву в романе «Последний из удэгэ» (1929–1940), Тихону Сёмушкину в романе «Алитет уходит в горы» (1947–1948), отправлял читателей во глубину России, рисуя быт и нравы малочисленных народов Севера и Дальнего Востока. Так и те, кто, подобно Илье Эренбургу, Виктору Некрасову, Юрию Нагибину, Даниилу Гранину, предоставлял своим «невыездным» читателям возможность совершить хотя бы мысленное путешествие за «железный занавес», поближе к священным камням Европы или мегаполисам Нового Света. Клаустрофобия, остро переживавшаяся многими людьми в советскую эпоху («Границы мне мешают. / Мне неловко / не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка…», – писал об этом комплексе Евгений Евтушенко), хотя бы символически изживалась при чтении книг Тура Хейердала, путевых очерков Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда, а такие романы, как «Лезвие бритвы» Ивана Ефремова (1962) или «Наследник из Калькутты» Роберта Штильмарка, где авантюрное действие разворачивалось на этнографически пестром фоне иных цивилизаций, были буквально обречены на роль бестселлеров.

Сейчас, после исчезновения препятствий к поездкам российских граждан за рубеж, экзотика такого рода ушла в путеводители и туристические проспекты. Что же касается собственно путевой прозы, то ее пишут несравненно реже, а если и пишут, то еще реже сосредоточиваются на изображении всякого рода этнографических диковин. Главным предметом авторского внимания обычно становится не экзотический материал как таковой, но впечатления и размышления, которые он порождает у писателя. То же самое произошло и с живописанием быта, нравов, верований и менталитетов тех народов нашей страны, которые впору заносить в Красную книгу. О них пишут, но едва ли не исключительно в духе магического реализма, и этнографические реалии в творчестве чукчи Юрия Рытхэу, нивха Владимира Санги, корейца Анатолия Кима, других писателей тем самым утрачивают свою экзотичность, становясь, как правило, лишь отправной точкой для авторского мифотворчества, развертывания оригинальных космогонических, натурфилософских, историософских и иных концепций.

Поэтому в разряд экзотических еще недавно можно было с полным основанием включить лишь роман «Князь ветра» и примыкающие к нему произведения знатока Монголии и Тибета Леонида Юзефовича, проникнутый идеями мистического индуизма роман Дмитрия Морозова «Дважды рожденные» и серию этнографо-приключенческих романов Андрея Ветра (Нефедова) о североамериканских индейцах. И только в последние несколько лет оказалось, что как экзотический может восприниматься и чисто русский материал, если он будет – как, например, в романах Алексея Иванова «Сердце Пармы» и «Золото бунта» – подвергнут специфической обработке в духе новейшей этнолитературы.

См. АВАНТЮРНАЯ ЛИТЕРАТУРА; КОСМОПОЛИТИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ; МАГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ; ЭТНОЛИТЕРАТУРА