* * *

Лета, вы за шеломами досель,

прощаясь, молодость там вспыхнула внезапно,

как сердцевина сердца и как цель,

что неминуема и неохватна.

Уже вы за шеломами есте,

дубровы, что чужбиною покрылись,

взгляну вперёд – вас на возд сехте,

что птиц, зловещие уносят крылья.

Они – толь под, то ль надо мной сверкнут –

уже понять не хватит мне запала,

как в полынью, я в прошлое нырну:

бывай, любовь, что прежде мне сверкала,

когда меня, с тех самых ранних лет

взлёт вверх вознёс, круша мои коренья,

утраты молвили, что ты поэт,

пусть без благословенного горенья.

Но молвили утраты: встань горой

за веру, думы, тяготенье верных

сердец, смеясь, кровавою слезой

роскошествуй в беде. Но – откровенно.

Уже вы за шеломами. Там мрак,

и снег, и парк, и фонари качает.

И Лесбия на цитре песнь играет,

заглядывая в твой печальный зрак.

И звонкий тополь выпростал из той

души обкраденной. В степи – не страх ли? –

среди пространств вертепы и миракли,

и звонкогорлый горн молодой –

по-над туманом, дымом, по-над тьмою,

над звёздами, галактиками, над

смертельною твоею самотою

уже лопочет счастья щедрый град.

Оно похоже на лесных ключей

пологое и волгкое реченье,

звучащий край деревни храп коней,

нагорное превлажное струенье –

вот так струится полногорлый гик.

Склонись к струе ручья, что ломит зубы,

и в давности ищи себе погубы,

вплетая муки счастья в давний миг.