1. На расстоянии (1910–1917)

1. На расстоянии (1910–1917)

Начнем с Парижа. Мандельштам пробыл там с октября 1907 до сентября 1908 года, записавшись на факультет словесности Сорбонны. Стихи он всерьез начал писать, уже вернувшись в Россию. Эренбург — в Париже в первый раз с декабря 1908 до июля 1917-го; с 1909 года стихи, по собственной самооценке, заняли в его жизни едва ли не главенствующее место. Поэтически выраженная инфантильность, даже аполитичность была поначалу неким вызовом прежним товарищам. Его первая книга «Стихи» (1910) отмечена в статьях Брюсова, Волошина, Гумилева и др. Имея в виду этот сборник, Кузмин, говоря о поэзии Ахматовой в предисловии к ее первой книге «Вечер» (1912), заметил: «Среди совсем молодых поэтов, разумеется, есть и другие, стремящиеся к тонкой и, мы бы сказали, хрупкой поэзии», — и следом назвал «других»: Эренбург, Мандельштам, Цветаева. В 1912 году два стихотворения Эренбурга напечатаны в № 3 журнала акмеистов «Гиперборей», там же — на его третий сборник стихов «Одуванчики» (Париж, 1912) рецензия Мандельштама, который «Одуванчики» предпочел книге «Стихи»: «Скромная, серьезная быль г. Эренбурга гораздо лучше и пленительнее его „сказок“»; отметив, что поэт «очень простыми средствами достигает подчас высокого впечатления беспомощности и покинутости», Мандельштам написал: «Приятно читать книгу поэта, взволнованного своей судьбой, и осязать небольшие, но крепкие корни неслучайных лирических настроений… Один из немногих г. Эренбург понял, что от поэта не требуется исключительных переживаний»[1415]. Сам Эренбург впоследствии признавал, что в «Одуванчиках» он «не вылечился от стилизации, только вместо картонных лат взял напрокат в костюмерной гимназическую форму»[1416]. Начав в Париже издавать поэтический журнал «Вечера», Эренбург декларировал в № 1 (май 1914 года): «Потребность издания журнала стихов давно назрела. Лишь прекрасное начинание петербургского Цеха Поэтов „Гиперборей“ отчасти заполнило этот пробел»; в № 2 «Вечеров» были напечатаны стихи акмеиста М. Зенкевича; начавшаяся мировая война остановила издание «Вечеров». В ту пору Эренбург воспринимался столичными критиками как поэт, близкий акмеистам. К. Чуковский в статье «Цветущий посох»[1417], утверждая, что акмеисты не музыканты, но каменщики, запоздало отметил: «У акмеистов Эренбурга и Мандельштама много таких каменных стихов…», — но именно в 1915 году поэтические дороги и внешние глобальные обстоятельства далеко увели Эренбурга от стихов 1912 года. В отличие от Мандельштама, последовательно выстраивавшего свою поэтику, Эренбург долго искал себя, легко бросая одну поэтическую систему ради другой. Заочное их знакомство продолжилось с выходом «Камня» (1913).

В 1913–1915 годах обнаруживается перекличка обоих стихотворцев на интересе к поэзии Франции. Недолгим, но сильным было влияние на поэзию и взгляды Эренбурга стихов и личности Франсиса Жамма[1418]: личные встречи с поэтом, статья «У Франсиса Жамма»[1419], пятая книга стихов, посвященная французскому поэту[1420], наконец, переводы его стихов, включенные как в антологию Эренбурга[1421], так и в первую в России книгу Жамма[1422]. («Переводы И. Эренбурга, — писал об этой книге хорошо знакомый Мандельштаму В. Нарбут, — почти безупречны»[1423].) Свидетельством тогдашнего интереса к Жамму Мандельштама является вариант стихотворения «Аббат» («И самый скромный современник, / Как жаворонок, Жамм поет»). Поэзией Вийона (и вообще французским Средневековьем от «Песни о Роланде») Мандельштам увлекся раньше Эренбурга, который, приступая в 1915 году к переводам, был знаком со статьей Мандельштама «Франсуа Виллон» в «Аполлоне» и напечатанными там переводами (Гумилева), равно как и с основными французскими трудами о Вийоне.

В 1916 году книга переводов Эренбурга из Вийона вышла в Москве; ее экземпляр был отправлен из Парижа в Петроград с надписью «Поэту Мандельштаму. И. Эренбург. 1916»[1424]. Во вступительной статье к сборнику Вийона при упоминании разночтений в русском написании имени поэта: Вильон у Пушкина и Виллон у «новых авторов» — несомненно имелся в виду Мандельштам, т. к. Брюсов в 1913 году писал «Вийон». В текстах статьи Мандельштама и предисловия Эренбурга легко обнаруживаются расхождения в описании убийства в драке, которое совершил Вийон, и совпадение в оценке сходства жизненных и поэтических путей Вийона и Верлена («Бедный Лелиан» у Эренбурга). Переводы Эренбурга из Вийона вызвали много откликов; близкий к кругу акмеистов В. Жирмунский, отметив удачный выбор переведенных стихотворений, признал, что эта книга переводов из Вийона «сыграет свою культурную роль в деле ознакомления русской публики с замечательным французским поэтом», но заметил, что предпочитает гумилевские переводы из Вийона в «Аполлоне»[1425]. Интерес к Франсуа Вийону оба героя сохраняли всю жизнь (в 1956 году Эренбург заново перевел любимые стихи «самого французского поэта Франции»[1426]).

В 1914 году началась Первая мировая война. Обоих поэтов с самого ее начала от воинской службы освободили: Мандельштама в Петербурге, как студента (потом он добровольно записался в санитары в Варшаве, но не выдержал этой работы), а политэмигранта Эренбурга, пытавшегося записаться в добровольцы в Париже, — из-за слабого сердца. Эренбург переживал войну во Франции в ее эпицентре и, став корреспондентом русских газет на франко-германском фронте, ощущал ее остро и болезненно. Мандельштам — из Петрограда и Коктебеля — отстраненно. Именно эта война привела к расхождению их поэтических дорог, что было полемично декларировано Эренбургом в 1918 году при упоминании питерских поэтов:

«Во всех этих безукоризненных ямбах и хореях сколько величайшей неправды! Вот „оранжевые“ и „синие“ книги, и вот скуластые пермяки, которые прямо и честно ходят в штыки. А на Парнасе бряцают звонкими рифмами и размахивают хоругвями наспех придуманных лозунгов»[1427].

С 1915 года русский военный корреспондент на франко-германском фронте, Эренбург увидел войну из окопов — эти картины наряду с фактами варварства немецких войск во Франции, сценами пошлой скуки тыла, тоски солдатских госпиталей и тупыми фразами упорных русских крестьян, пригнанных помогать французской армии, наполнили его статьи, репортажи и многословные стихи («прозаизмы и истерика» — по самооценке 1935 года[1428]). В статье «Война и французская поэзия»[1429] Эренбург предъявил такие же упреки даже лично ему знакомому и ценимому поэту:

«Гийом Аполинэр и другие „крайние“ в своих ревю продолжают без знаков препинания и удручая наборщиков разнообразием шрифтов печатать свой малопонятный бред. Их лексикон лишь обогатился десятком новых слов: „штык“, „зуавы“, „митральезы“, „субмарины“ и проч.».

То, что Мандельштам на другом этаже осознания войны насыщал стихи погружением в контекст европейской истории, увеличивая плотность и смысловую нагрузку стиха, порождало тогда у Эренбурга поверхностное ощущение парнасского эстетизма, ухода от реалий мирового катаклизма. В свою очередь, Мандельштам, похоже, считал тогдашние стихи Эренбурга попросту слабыми (так же высказался о них потом и сам автор[1430]).