XL

XL

И чье-нибудь он сердце тронет;

И, сохраненная судьбой,

Быть может, в Лете не потонет

⁴ Строфа, слагаемая мной;

Быть может (лестная надежда!),

Укажет будущий невежда

На мой прославленный портрет

⁸ И молвит: то-то был поэт!

Прими ж мои благодаренья,

Поклонник мирных аонид,

О ты, чья память сохранит

¹² Мои летучие творенья,

Чья благосклонная рука

Потреплет лавры старика!

5 …лестная надежда! — Галлицизм: esp?rance flatteuse.

Предположения (XL и вариант, 5–8), касающиеся судьбы собственных произведений, сходны по тону с мыслями о Ленском, которые высказывает Пушкин после гибели своего героя в гл. 6, — сходство это проявляется в приверженности роковой ноте, звучащей на протяжении всей второй главы, песни, посвященной обреченному поэту.

9 …мои благодаренья… — Так дано в рукописи и в «Северных цветах» на 1826 г., в остальных изданиях публикуется с опечаткой: «мое благодаренье» (ед. ч.), неудачная рифма.

Варианты

5—8 Черновой вариант (2369, л. 42) таков:

И этот юный стих небрежный

Переживет мой век мятежный.

Могу ль воскликнуть <о друзья> —

Воздвигнул памятник <и> я?

Томашевский (Акад. 1937, на вклейке после с. 300) публикует увеличенную фотокопию этого черновика. Исправленный набросок расположен вверху страницы. Под ним — отрывок (возможно, продолжение этой строфы, стихи 9—10, несмотря на конечный прочерк под стихом 8):

Я узнаю сии приметы,

Сии предвестия любви…

То, что «приметы» относятся к памятнику, а любовь — это читательское преклонение перед автором, похоже, подтверждается зачеркнутым вариантом:

Я узнаю его приметы,

Приметы верные любви…

Ниже до конца страницы по левому полю черновика (XL, 5–8 и XLI, 9—14) чернилами сделаны наброски мужских и женских профилей, а правое поле украшает чье-то ухо и женская шейка с ожерельем. Эта шейка с ниткой бриллиантов принадлежит графине Елизавете Воронцовой.

***

Зачеркнутый стих 8 чернового варианта XL, 5–8 (там же) прочитывается:

Exegi monumentum я…

В 1796 г. Державин, подражая Горацию, создал следующее стихотворение, написанное ямбическим гекзаметром с перекрестной рифмой (abab):

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов тверже он и выше пирамид,

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить;

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал,

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В сердечной простоте беседовать о Боге,

И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,

И презрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой неторопливой

Чело твое зарей бессмертия венчай.

В 1836 г. в одном из изящнейших произведений русской литературы Пушкин пародирует Державина — строфу за строфой — точно в такой же стихотворной манере. Первые четыре строфы написаны с иронической интонацией, но под маской высшего фиглярства Пушкин тайком протаскивает собственную правду. Как заметил Бурцев около тридцати лет назад в работе, которую я теперь не могу отыскать, следовало бы поставить эти строфы в кавычки. В последнем пушкинском четверостишии звучит печальный голос художника, отрекающегося от предыдущего подражания державинскому хвастовству. А последний стих, хоть и обращенный якобы к критикам, лукаво напоминает, что о своем бессмертии объявляют лишь одни глупцы.

Exegi monumentum

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит —

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я Свободу

И милость к падшим призывал.

Веленью Божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца;

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

Александрийский столп — это не Фарос в Александрии (огромный маяк из белого мрамора, который, по дошедшим до нас описаниям, имел высоту четыреста футов и стоял на восточной оконечности острова Фарос в Северной Африке), как мог бы предположить наивный читатель; и не колонна Помпея девяноста восьми футов высотой, построенная на самой высокой точке Александрии (хотя этот прекрасный столп из полированного гранита имеет некоторое сходство с колонной царя Александра). «Александрийский столп», ныне именуемый «Александровской колонной», был воздвигнут Николаем I на Дворцовой площади в Петербурге в ознаменование победы Александра I над Наполеоном. Колонна представляет собой монолитный столп из темно-красного гранита восьмидесяти четырех футов в высоту, не считая основания и капители. Ее венчает фигура ангела, держащего в левой руке крест и указующего на небеса правой. Русские источники сообщают, что высота всего сооружения, включая ангела, составляет около 125 футов. Когда колонна была построена, она считалась самой высокой в мире, превосходящей наполеоновскую Вандомскую колонну (1810) в Париже более чем на четыре фута^{64}.

В библиотеке Пушкина хранилось польское стихотворение с французским переводом «Ode sur la colonne colossale ?lev?e ? Alexandre I ? Saint-P?tersburg le 30 Ao?t 1834»[424]. На пушкинской рукописи поставлена дата: 21 августа 1836. Каменный остров (северный берег Невы, Санкт-Петербург).

«Александрийский» происходит от имени Александр, как и в случае с «александрийским стихом» (двенадцатисложником), который получил свое название от средневековых французских поэм об Александре Великом, царе Македонии в IV в. до н. э. Критик Погодин отмечал в своем дневнике со ссылкой на Александра Раевского (запись от 16 октября 1822 г.), что Пушкин называл александрийские стихи «императорскими», строя каламбур на имени русского царя Александра I.

В. Жуковский, издав посмертное собрание пушкинских сочинений (1841, т. 9), заменил «Александрийский столп» на «Наполеонов столп» и переделал строфу IV, убрав упоминание «жестокого века» и «падших» декабристов.

В некоторых советских изданиях слова стиха 15 — «И в мой жестокий век» — заменены более ранним рукописным вариантом «вслед Радищеву», в котором подразумеваются радищевская ода «Вольность» (написанная около 1783 г.) и ода «Вольность» самого Пушкина (написанная в 1817 г.). См. коммент. к отрывкам гл. 10.

Стих 20 — «И не оспоривай глупца» — ср. в коммент. к гл. 7, после вар. XXI–XXII — «Альбом Онегина», III, 4:

и не спорь с глупцом…

6 Отвергнутый черновой вариант (2369, л. 41 об.):

Укажет с кафедры невежда…