Б. Л. Пастернак (1890–1960)

Б. Л. Пастернак (1890–1960)

36. Зима

Прижимаюсь щекою к воронке

Завитой, как улитка, зимы.

«По местам, кто не хочет — к сторонке!»

Шумы-шорохи, гром кутерьмы.

«Значит — в «море волнуется»? В повесть,

Завивающуюся жгутом,

Где вступают в черед, не готовясь?

Значит — в жизнь? Значит — в повесть о том,

Как нечаян конец? Об уморе

Смехе, сутолоке, беготне?

Значит — вправду волнуется море

И стихает, не справясь о дне?»

Это раковины ли гуденье?

Пересуды ли комнат-тихонь?

Со своей ли поссорившись тенью,

Громыхает заслонкой огонь?

Поднимаются вздохи отдушин

И осматриваются — и в плач.

Черным храпом карет перекушен,

В белом облаке скачет лихач.

И невыполотые заносы

На оконный ползут парапет.

За стаканчиками купороса

Ничего не бывало и нет.

1913, 1928

37. Зимняя ночь

Не поправить дня усильями светилен,

Не поднять теням крещенских покрывал.

На земле зима, и дым огней бессилен

Распрямить дома, полегшие вповал.

Булки фонарей и пышки крыш, и черным

По белу в снегу — косяк особняка:

Это — барский дом, и я в нем гувернером.

Я один, я спать услал ученика.

Никого не ждут. Но — наглухо портьеру.

Тротуар в буграх, крыльцо заметено.

Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй

И уверь меня, что я с тобой — одно.

Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.

Кто открыл ей сроки, кто навел на след?

Тот удар — исток всего. До остального,

Милостью ее, теперь мне дела нет.

Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин

Вмерзшие бутылки голых черных льдин.

Булки фонарей, и на трубе, как филин,

Потонувший в перьях, нелюдимый дым.

1913, 1928

38. Метель

В посаде, куда ни одна нога

Не ступала, лишь ворожеи? да вьюги

Ступала нога, в бесноватой округе,

Где и то, как убитые, спят снега, —

Постой, в посаде, куда ни одна

Нога не ступала, лишь ворожеи?

Да вьюги ступала нога, до окна

Дохлестнулся обрывок шальной шлеи

Ни зги не видать, а ведь этот посад

Может быть в городе, в Замоскворечье,

В Замостье, и прочая (в полночь забредший

Гость от меня отшатнулся назад).

Послушай, в посаде, куда ни одна

Нога не ступала, одни душегубы,

Твой вестник — осиновый лист, он безгубый,

Безгласен, как призрак, белей полотна!

Метался, стучался во все ворота,

Кругом озирался, смерчом с мостовой…

— Не тот это город, и полночь не та,

И ты заблудился, ее вестовой!

Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.

В посаде, куда ни один двуногий…

Я тоже какой-то… я сбился с дороги:

— Не тот это город, и полночь не та.

1914, 1928

39. Памяти Демона

Приходил по ночам

В синеве ледника от Тамары.

Парой крыл намечал,

Где гудеть, где кончаться кошмару.

Не рыдал, не сплетал

Оголенных, исхлестанных, в шрамах.

Уцелела плита

За оградой грузинского храма.

Как горбунья дурна,

Под решеткою тень не кривлялась.

У лампады зурна,

Чуть дыша, о княжне не справлялась.

Но сверканье рвалось

В волосах, и, как фосфор, трещали.

И не слышал колосс,

Как седеет Кавказ за печалью.

От окна на аршин,

Пробирая шерстинки бурнуса,

Клялся льдами вершин:

Спи, подруга, — лавиной вернуся.

1917

40. Гроза моментальная навек

А затем прощалось лето

С полустанком. Снявши шапку,

Сто слепящих фотографий

Ночью снял на память гром.

Мерзла кисть сирени. В это

Время он, нарвав охапку

Молний, с поля ими трафил

Озарить управский дом.

И когда по кровле зданья

Разлилась волна злорадства

И, как уголь по рисунку,

Грянул ливень всем плетнем,

Стал мигать обвал сознанья:

Вот, казалось, озарятся

Даже те углы рассудка,

Где теперь светло, как днем.

1917

41. Конец

Наяву ли всё? Время ли разгуливать?

Лучше вечно спать, спать, спать, спать

И не видеть снов.

Снова — улица. Снова — полог тюлевый,

Снова, что ни ночь — степь, стог, стон

И теперь и впредь.

Листьям в августе, с астмой в каждом атоме,

Снится тишь и темь. Вдруг бег пса

Пробуждает сад.

Ждет — улягутся. Вдруг — гигант из затеми,

И другой. Шаги. «Тут есть болт».

Свист и зов: тубо!

Он буквально ведь обливал, обваливал

Нашим шагом шлях! Он и тын

Истязал тобой.

Осень. Изжелта-сизый бисер нижется.

Ах, как и тебе, прель, мне смерть,

Как приелось жить?

О, не вовремя ночь кадит маневрами

Паровозов; в дождь каждый лист

Рвется в степь, как те.

Окна сцены мне делают. Бесцельно ведь!

Рвется с петель дверь, целовав

Лед ее локтей.

Познакомь меня с кем-нибудь из вскормленных,

Как они, страдой южных нив,

Пустырей и ржи.

Но с оскоминой, но с оцепененьем, с комьями

В горле, но с тоской стольких слов

Устаешь дружить!

1917

42. Разрыв

_{(Отрывки)}

4

Помешай мне, попробуй. Приди, покусись потушить

Этот приступ печали, гремящей сегодня, как ртуть

                                                      в пустоте Торичелли.

Воспрети, помешательство мне, — о, приди, посягни!

Помешай мне шуметь о тебе! Не стыдись, мы — одни.

О, туши ж, о, туши! Горячее!

5

Заплети этот ливень, как волны, холодных локтей

И как лилий, атласных и властных бессильем ладоней!

Отбивай, ликованье! На волю! Лови их, — ведь в бешеной

                                                                              этой лапте —

Голошенье лесов, захлебнувшихся эхом охот в Калидоне,

Где, как лань, обеспамятев, гнал Аталанту к поляне

                                                                             Актей,

Где любили бездонной лазурью, свистевшей в ушах

                                                                            лошадей.

Целовались заливистым лаем погони

И ласкались раскатами рога и треском деревьев, копыт

                                                                             и когтей.

— О, на волю! На волю — как те!

6

Разочаровалась? Ты думала — в мире нам

Расстаться за реквиемом лебединым?

В расчете на горе, зрачками расширенными,

В слезах, примеряла их непобедимость?

На мессе б со сводов посыпалась стенопись,

Потрясшись игрой на губах Себастьяна.

Но с нынешней ночи во всем моя ненависть

Растянутость видит, и жаль, что хлыста нет.

Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящего

Раздумья, решила, что всё перепашет.

Что — время. Что самоубийство ей не для чего.

Что даже и это есть шаг черепаший.

7

Мой друг, мой нежный, о, точь-в-точь как ночью,

                                                     в перелете с Бергена на полюс,

Валящим снегом с ног гагар сносимый жаркий пух,

Клянусь, о нежный мой, клянусь, я не неволюсь,

Когда я говорю тебе — забудь, усни, мой друг.

Когда, как труп затертого до самых труб норвежца,

В виденьи зим, не движущих заиндевелых мачт,

Ношусь в сполохах глаз твоих шутливым — спи,

                                                                       утешься,

До свадьбы заживет, мой друг, угомонись, не плачь.

Когда совсем как север вне последних поселений,

Украдкой от арктических и неусыпных льдин,

Полночным куполом полощущий глаза слепых

                                                                       тюленей,

Я говорю — не три их, спи, забудь: всё вздор один.

1918

43. Весна

Весна, я с улицы, где тополь удивлен,

Где даль путается, где дом упасть боится,

Где воздух синь, как узелок с бельем

У выписавшегося из больницы.

Где вечер пуст, как прерванный рассказ,

Оставленный звездой без продолженья

К недоуменью тысяч шумных глаз,

Бездонных и лишенных выраженья.

1918

44. Вторая баллада

На даче спят. В саду, до пят

Подветренном, кипят лохмотья.

Как флот в трехъярусном полете,

Деревьев паруса кипят.

Лопатами, как в листопад,

Гребут березы и осины.

На даче спят, укрывши спину,

Как только в раннем детстве спят.

Ревет фагот, гудит набат.

На даче спят под шум без плоти,

Под ровный шум на ровной ноте,

Под ветра яростный надсад.

Льет дождь, он хлынул с час назад.

Кипит деревьев парусина.

Льет дождь. На даче спят два сына,

Как только в раннем детстве спят.

Я просыпаюсь. Я объят

Открывшимся. Я на учете.

Я на земле, где вы живете,

И ваши тополя кипят.

Льет дождь. Да будет так же свят,

Как их невинная лавина…

Но я уж сплю наполовину,

Как только в раннем детстве спят.

Льет дождь. Я вижу сон: я взят

Обратно в ад, где всё в комплоте,

И женщин в детстве мучат тети,

А в браке дети теребят.

Льет дождь. Мне снится: из ребят

Я взят в науку к исполину,

И сплю под шум, месящий глину,

Как только в раннем детстве спят.

Светает. Мглистый банный чад.

Балкон плывет, как на плашкоте.

Как на плотах, — кустов щепоти

И в каплях потный тес оград.

(Я видел вас раз пять подряд.)

Спи, быль. Спи жизни ночью длинной.

Усни, баллада, спи, былина,

Как только в раннем детстве спят.

1930

45

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью — убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость — это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

1932

46. Музыка

Дом высился, как каланча.

По тесной лестнице угольной

Несли рояль два силача,

Как колокол на колокольню.

Они тащили вверх рояль

Над ширью городского моря,

Как с заповедями скрижаль

На каменное плоскогорье.

И вот в гостиной инструмент,

И город в свисте, шуме, гаме.

Как под водой на дне легенд,

Внизу остался под ногами.

Жилец шестого этажа

На землю посмотрел с балкона,

Как бы ее в руках держа

И ею властвуя законно.

Вернувшись внутрь, он заиграл

Не чью-нибудь чужую пьесу,

Но собственную мысль, хорал,

Гуденье мессы, шелест леса.

Раскат импровизаций нес

Ночь, пламя, гром пожарных бочек,

Бульвар под ливнем, стук колес,

Жизнь улиц, участь одиночек.

Так ночью, при свечах, взамен

Былой наивности нехитрой,

Свой сон записывал Шопен

На черной выпилке пюпитра.

Или, опередивши мир

На поколения четыре,

По крышам городских квартир

Грозой гремел полет валькирий.

Или консерваторский зал

При адском грохоте и треске

До слез Чайковский потрясал

Судьбой Паоло и Франчески.

<1957>