"МОЛЧАНИЕ" (Tystnaden) Швеция.1963.95 минут.
"МОЛЧАНИЕ" (Tystnaden) Швеция.1963.95 минут.
Режиссер Ингмар Бергман.
В ролях: Ингрид Тулин, Гуннель Линдблум, Хокан Янберг, Биргер Мальмстен, Йорген Линдстрем.
В — 2; М — 3; Т — 3,5; Дм — 6; Р — 5,5; Д — 5; К — 6. (0,825)
Время многое переоценивает, раскрывает подлинное значение явлений. Несмотря на злопыхательство, презрение и даже физиологическое отвращение не только зрителей, но и критиков, поносивших с пеной у рта мерзкое сочинение И.Бергмана под названием "Молчание", теперь, спустя почти тридцать лет, убеждаешься, что это — несомненно великое произведение, одно из тех, которым может гордиться мировой кинематограф. Прежде всего, оно на удивление чисто и возвышенно, ясно и прозрачно, необъяснимо просто и исполнено высокого смысла — словно тот очищающий, врывающийся, захлестывающий лицо живительной влагой дождь в финале ленты. Конечно, надо сделать поправку на прошлое, когда доминировали более консервативные, категорические суждения о пределах допустимой откровенности на экране, о праве художника вторгаться в запретную область интимного (хотя где же человеку не раскрыться полнее, глубже и сущностнее, как ни в сфере скрещения индивидуального и родового?). И все же трудно простить слепоту или зашоренность тех, кто видел в картине И.Бергмана только похоть, грязь, мрак и не замечал пресловутого "света в конце тоннеля", величайшей, наперекор всему, любви шведского мастера к жизни и людям.
"Молчание" — безусловно, трагический фильм, истинная, классическая трагедия о молчании Бога, непостижимости Истины, безысходности Бытия, исчерпанности человеческих чувств, о мире на "краю бездны", если уже не за ее пределами, в какой-то ирреальной, несуществующей квазидействительности, составленной из. обломков, осколков, обрывков слов, фрагментов судеб исчезнувшего света. Неназванная страна, выдуманный язык (как бы среднескандинавский), суматоха и мешанина художественных образов, символов, знаков. Общей модели призрачного мира соответствует и квазистиль режиссера, вобравший в себя манеру интеллектуальных притч М.Антониони о некоммуникабельности чувств, странные, алогичные, сюрреалистические приемы особо почитаемого им Л.Бунюэля, свободную стихию "потока жизни", присущую представителям французской "новой волны", сочетание строгой лаконичности и барочности лент А.Рене.
Аналогия с картиной "В прошлом году в Мариенбаде" вполне приемлема, поскольку И.Бергман воссоздает такой же антимир, потустороннюю реальность, "Зазеркалье". Ведь "Молчание" заключает "трилогию веры", начатую фильмами "Как в зеркале" и "Причастие". Его герои уже ни во что не верят, оказываясь "с той стороны зеркального стекла", отчаившись преодолеть грань, которая отделяет мрак от света, прошлое от будущего. Они помещены в вывернутое наизнанку настоящее, в некое Чистилище, откуда ведом путь не в Рай, а лишь в Ад. И все-таки гений шведского искателя Абсолюта не столь сумрачен и жесток, чтобы окончательно изувериться в феномене самой жизни, которая мучительно преодолевает свое "низкое", натурное происхождение и
устремляется к высотам Духа. Конфликт тела и души, чувства и разума, Жизни и Истины, представленный на бытовом, житейском уровне (пусть и в форме притчи) в истории двух сестер, Анны и Эстер, принимающий порой обостренное, доведенное до крайности внешнее выражение и разрешающийся отъездом-бегством носительницы живого начала из душного, затхлого, замкнутого мира, понят И.Бергманом и в качестве извечного дуализма Бытия, что отражено также в гениальном умозаключении апостола Павла. Гадательность познания — это безуспешная, но вновь и вновь повторяющаяся попытка преодоления разрыва между плотским и духовным, низменным и горним, обычным продлением человеческого рода и высшим, смутно предполагаемым предназначением человечества. Но познать Дух можно только тогда, когда будет познана Жизнь. Нельзя понять Слово, не ведая Молчания. Вот почему философская трагедия о молчании завершается почти по-библейски просто — мальчик, сын Анны, силится узнать значение записанных Эстер слов на чужом языке. Достаточно желания знать, чтобы от молчания перейти к речи, постичь еще непознанное. А внезапный дождь — всего лишь надежда на выход из тупика.
В последующей ленте "Персона", которая во многом перекликается с "Молчанием", возврат из бездны тоже проблематичен, так как первое слово, сказанное молчавшей на всем протяжении действия актрисой Элизабет, это — "ничего". Но знаменательно, что не менее трагичную "Персону" сразу же восприняли как "победу над "Молчанием", в немалой степени из-за того, что художник максимально ограничил самого себя, сосредоточившись на власти слов, на жизни духа. А ведь, если разобраться, "Персона" куда безжалостнее и воздействует сильнее, шоково, нежели "Молчание". Возможно, это происходит потому, что "Молчание" развертывается по принципу классической трагедии с подобием катарсиса в финале. Само выверенное, контрастное по противопоставлению света и тени, четкое, проясненное изображение, богатство кинематографической палитры, антологичность стиля заставляют воспринимать происходящее как ровный, спокойный, постепенно избавляющий от напряжения и раздражения сон о реальности.
Более лаконичная по средствам, резко засвеченная, ослепляющая по операторской манере "Персона" к тому же имеет ряд "взрывных" кадров, которые разрушают иллюзию, принуждают нервно, психически остро реагировать на вроде бы суперкамерную историю. Кстати, в одном из таких ассоциативно-эпатажных кадров мелькает мальчик из фильма "Молчание", вновь читающий "Героя нашего времени" Лермонтова: то ли это знак всеобщности сюжета, то ли очередной намек на стремление детского, еще не замутненного сознания проникнуть в иную культуру, чужой мир. Ведь именно этот мальчик — единственный герой "Молчания", кто готов к контакту, расшифровке незнакомых слов посреди гнетущей тишины, неразличимых шепотов и нечеловеческого крика, возгласа Смерти.