XXXII

XXXII

Недвижим он лежал, и странен

Был томный мир его чела.

Под грудь он был навылет ранен;

⁴ Дымясь, из раны кровь текла.

Тому назад одно мгновенье

В сем сердце билось вдохновенье,

Вражда, надежда и любовь,

⁸ Играла жизнь, кипела кровь;

Теперь, как в доме опустелом,

Всё в нем и тихо и темно;

Замолкло навсегда оно.

¹² Закрыты ставни, окна мелом

Забелены. Хозяйки нет.

А где, Бог весть. Пропал и след.

1—2 Ср.: Браунинг, «После» (1855), монолог дуэлянта, убившего своего противника:

How he lies in his rights of a man!

Death has done all death can.

And, absorbed in the new life he leads,

He recks not, he heeds

Nor his wrong nor my vengeance; both strike

On his senses alike,

And are lost in the solemn and strange

Surprise of the change.

(Как он лежит с правом, данным человеку!

Смерть совершила все, что могла.

И, поглощенный своей новой жизнью,

Он не заботится, он не замечает

Ни содеянного им зла, ни моего возмездия,

И то и другое одинаково

Отражается на его чувствах

И теряется в торжественном и странном

Удивлении перед преображением.)

8 <…>

9—14 См. коммент. к гл. 6, XXXI, 10–14.

12—14 К 6 января 1827 г. Вяземский прочел шестую главу (привезенную Пушкиным в Москву) и сразу же пришел в восторг. С редким художественным чутьем он восхищался сравнением с покинутым домом (см. его письмо от того же числа Александру Тургеневу и Жуковскому, которые тогда были за границей).

<…>