Глава третья
Глава третья
Глава третья включает сорок одну строфу и отрывок со свободной схемой рифмовки в семьдесят девять стихов — «Письмо Татьяны к Онегину», а также «Песню девушек» из восемнадцати хореических стихов. Центром главы является письмо Татьяны. Письмо предваряют двадцать пять строф (VII–XXXI), постепенно подводящие к нему читателя, далее следуют шесть строф, где говорится о его отправке и последующем ожидании. Таким образом, тридцать одна строфа и центр главы, письмо, посвящены описанию любви Татьяны к Онегину, и эта основная часть песни симметрично обрамлена двумя приездами Онегина в имение Лариных. Посещение, с которого начинается глава, занимает первые шесть строф (I–VI), а посещение, которым она заканчивается, охватывает заключительные четыре строфы (XXXVIII–XXXIX, XL–XLI) с песней в середине последнего пассажа.
Следует отметить, что проповедь, прочитанная Онегиным Татьяне во время его второго визита, приводится только в середине следующей главы (гл. 4, XII–XVI)
Надобно обратить внимание на то, что в третьей главе впервые даны диалоги: всего их пять — две беседы Онегина с Ленским, два разговора Татьяны со старой няней и небольшой обмен репликами между госпожой Лариной и Ленским.
Развитие тем третьей главы
I–II и начало III, 1: Мы уже слышали онегинский голос, звучавший во внутреннем монологе, с которого начинается первая глава, в выражении скуки, которую вызывает у него театр (гл. 1, XXI, 12–14), и в размышлениях о восторженности Ленского (гл. 2, XV, 8—14). Мы слышали и голос Ленского в небольшом монологе, произнесенном на могиле отца своей невесты. Теперь два эти голоса звучат вместе в первом диалоге романа. Но здесь и завязка печальной судьбы Ленского: затягивается первый роковой узел. Онегин, чтобы разогнать скуку, решает отправиться вместе с другом в гости к Лариным, а уж далее за дело берется судьба. Время действия — середина лета 1820 г.
III: Описание их визита. Пушкин, по каким-то ему одному ведомым причинам, вычеркнул последние шесть стихов строфы.
IV–V: Второй диалог между Онегиным и Ленским по дороге домой. Онегин скучает ничуть не меньше Ленский сравнивает Татьяну со Светланой Жуковского. Онегин ужасающе грубо отзывается об Ольге. Ленский оскорблен. Предполагается, что это первое небольшое разногласие вскоре будет улажено (ни следа не останется от него шесть месяцев спустя, в конце четвертой главы, когда в другом разговоре двух молодых людей вновь свободно упоминается имя Ольги).
VI: Общее впечатление, произведенное появлением Онегина у Лариных.
VII–VIII: Впечатление, произведенное им на Татьяну. Это страстная любовь с первого взгляда. Заметим, что Татьяна даже не говорила с ним, а молча сидела у окна.
IX–XIV: Эти шесть строф образуют важное «профессиональное» отступление. Пушкин использует состояние мыслей и души Татьяны как естественный переход (IX, 1. «Теперь с каким… вниманьем») к рассуждению о романах. В строфе X вводится тема письма к герою (она будет отдельно рассмотрена в XXI–XXXVI). В IX–X перечисляются книги, которые Татьяна читает во французском оригинале или переводе (тема, уже открытая в гл. 2, XXIX) Ее любимые романы — «Юлия» Руссо, «Матильда» госпожи Коттен, «Валери» баронессы Крюднер, «Дельфина» госпожи де Сталь, «Страдания молодого Вертера» Гёте и два романа Ричардсона — «Грандисон» и «Кларисса» (последние уже упоминались в гл. 2, XXIX–XXX).
Юная читательница Татьяна отождествляет себя с героинями, а Онегина — с героями этих романов. Но автор ЕО отмечает, что его Онегин совсем не похож на сэра Чарльза Грандисона (X, 13–14).
После перечня всех этих персонажей в строфах IX–X Пушкин (в строфе XI) сжато характеризует сентиментальные романы XVIII в., которые все еще читает уездная барышня Татьяна в 1820 г., и переключает свое внимание (в XII) на произведения романтические, популярные «нынче», то есть в 1824 г., у более искушенных молодых девиц. Речь идет о сочинениях Байрона во французском переводе, о романе «Мельмот-Скиталец» Мэтьюрина, также во французском переводе, и романе «Жан Сбогар» французскою подражателя Байрона — Нодье. В следующих строфах, XIII–XIV, Пушкин обещает читателям, что на закате своих дней напишет семейный роман в прозе с русским (а не заимствованным у чужеземцев) сюжетом. В конце XIV лирическое воспоминание автора о прошлой любви завершает отступление о романах.
XV–XVI: «Татьяна, милая Татьяна!» — этим риторическим обращением Пушкин вновь возвращается к своей героине и описывает ее блуждания по аллеям сада, ее мечты, ее одержимость Онегиным. Далее следует картина наступившей ночи и третий диалог главы.
XVII–XXI: Татьяна разговаривает со старой няней в своей комнате; в конце она просит дать ей перо и бумагу. Все очевиднее начинает вырисовываться письмо к Онегину. В ходе разговора резко очерчивается контраст между романтической влюбленностью Татьяны и воспоминаниями овдовевшей няни о своей прозаической свадьбе, сыгранной по крестьянским обычаям. (Отметим, что с чисто психологической точки зрения нет большой разницы между няниной свадьбой и таким же «традиционным» союзом Полины и помещика Ларина, как он описывается в гл. 2, XXXI, или великосветским браком Татьяны и богатого князя N в конце романа.) Письмо к Онегину фактически написано к концу строфы XXI. «Для кого ж оно?» — задает Пушкин риторический вопрос и переходит к длинному «профессиональному» отступлению.
XXII–XXXI: Десять строф, ведущие к тексту письма Татьяны, составляют одно из самых длинных отступлений в романе. Оно имеет двойную цель и поднимает две проблемы: проблему содержания и проблему формы. Цель XXII–XXV строф — объяснить поступок Татьяны, сравнив ее искреннюю и пылкую душу с душой холодных светских красавиц (XXII) или капризных кокеток (XXIII), которых Пушкин и Онегин знавали в Петербурге (автобиографическая нота, напоминающая гл. 1, XLII, в которой Онегину наскучили причудницы большого света); а цель XXVI–XXXI строф — объяснить, что текст письма, который будет вскоре представлен на суд читателю, есть лишь пересказ русскими стихами французской прозы Татьяны.
Обсуждаются «профессиональные» проблемы перевода (XXVI–XXXI). Татьяна, как и другие дворянские дочери ее времени, «по-русски плохо знала», ее речь была «небрежным лепетом» с примесью галлицизмов, которую наш поэт находит гораздо более очаровательной, чем педантизм «синих чулков». В XXIX в памяти поэта возникают «Душенька» Богдановича, писанная в виде подражания легкой французской поэзии, и нежные пьески Эвариста Парни (которому Пушкин явственно подражает в строфе XXV). Строфа XXX посвящена поэту Баратынскому, коего Пушкин (совершенно необоснованно) полагает лучшим специалистом, чем он сам, по части переложения девических галлицизмов на русский ямб. И наконец, в XXXI обе проблемы — содержания и формы — сливаются, и текст письма вводится посредством изящной метафоры (великая музыка и ее исполнение заплетающимися ученическими пальцами).
«Письмо Татьяны к Онегину» содержит семьдесят девять стихов. Его текст расположен между строфами XXXI и XXXII. Татьяна имитирует стиль любовных посланий ее любимых романов, а Пушкин перелагает его на русский четырехстопный ямб.
XXXII: Прелестное описание обнаженного плеча Татьяны и рассвета. Ночь прошла под знаком написанного любовного письма (в пятой главе через полгода другая ночь пройдет в ужасном пророческом сне).
XXXIII–XXXV: Еще один разговор со старой няней, которую Татьяна просит отослать письмо к Онегину.
XXXVI: Ответа нет. (Отклик прозвучит в главе восьмой, когда на свое письмо будет ждать ответа Онегин.) На следующий день приезжает Ленский, и происходит короткий разговор между ним и госпожой Лариной, которая справляется об Онегине.
XXXVII: Вечерний чай. Татьяна стоит, задумавшись, перед окном и чертит на запотевшем стекле вензель «ОЕ».
XXXVIII–XXXIX: Приезжает Онегин, но, прежде чем он входит в дом, Татьяна через другие сени бросается на двор, оттуда — в сад и (в изумительном межстрофическом переносе) падает на скамью (XXXIX, 1). Неподалеку крепостные девушки собирают ягоды, звучит их песня (восемнадцать стихов трехстопного хорея с длинными стиховыми окончаниями).
XL: Татьяна ждет с трепетом, предчувствуя ужасное, но Онегин не появляется.
XLI: Наконец, она вздыхает, встает со скамьи, поворачивает в липовую аллею — и тут прямо перед ней возникает Евгений. Строфа и вместе с ней песнь оканчиваются «профессиональным» замечанием, заимствованным из западных рыцарских романов в стихах: «Мне должно после долгой речи / И погулять и отдохнуть: / Докончу после как-нибудь».