36. Кавалер ордена Золотого Руна

36//1

Странный человек шел ночью в приднестровских плавнях. — Попытка Бендера перейти румынскую границу характерна для первой трети XX века, когда эта страна часто служила отдушиной и транзитным пунктом для беженцев из южной России — равно как и лазейкой для нелегального проникновения в СССР. Восставший броненосец "Потемкин" в 1905 ушел в Констанцу (Румыния), где часть матросов получила временное убежище. В конце Гражданской войны днестровские плавни становятся театром драматического исхода частей Белой армии, отступающей от большевиков.

Румынские власти и пограничники были известны недружелюбным отношением к русским беженцам, которых они часто прогоняли назад, на русский берег Днестра, как это случилось и с Бендером [В. Янковский, Кандель, Возрождение 30.1953: 102 сл.; Вертинский, Дорогой длинною..., 141]. Участник этого исхода В. В. Шульгин описывает случаи ограбления русских румынами:

"Когда наступил вечер, румыны развернули свою настоящую природу. Они приступили к нам с требованием отдать или менять то, что у нас было, т. е. попросту стали грабить. Сопротивляться было бесполезно. Один толстый полковник пробовал устроить скандал, вырывался, но его схватили, побили и отняли все, что хотели. Брали все, что можно. У одних взяли сапоги, дав лапти, у других взяли штаны, у третьих френчи, не говоря о всевозможных мелочах, как-то часы, портсигары, кошельки, деньги... Разумеется, поснимали кольца с рук. Словом, произошел форменный грабеж... Затем вывели на берег Днестра и показали жестами, что следует возвращаться в Россию" [Шульгин, 1920 г., 94-95].

Экспозиция главы имеет некоторое сходство с началом романа Ж. Верна "Драма в Ливонии", где герой, пробираясь через льды и снега, бежит из России и подходит к литовской границе ("Этот человек был один в ночи" — первые слова романа).

36//2

Он был огромен и бесформенно толст. — Отягощенный драгоценностями Бендер — фигура, заведомо имеющая типологические параллели. В качестве первого приближения можно указать на рассказ Геродота об афинянине Алкмеоне, которому лидийский царь Крез в награду за услуги разрешил взять столько золота, сколько тот мог унести на себе. Тот облекся в длинный хитон с глубокой пазухой, надел на ноги огромные сапоги и наполнил все это золотом, а также насыпал золотого песку в волосы и набил им рот. "Выйдя из сокровищницы, он еле волочил ноги и был похож скорее на какое-то другое существо, чем на человека". При виде его Крез расхохотался и дал ему еще больше золота [История, VI. 125].

36//3

[Крест] ...был приобретен у бывшего иподиакона кафедрального собора гражданина Самообложенского. — Скрещение фамилии "Преображенский" с "самообложением", т. е. "формой добровольного привлечения средств населения в сельской местности и дачных поселках для проведения работ местного характера по благоустройству..." [БСЭ, 3-е изд., т. 22]. "Самообложение — рычаг культурной революции", — заявляла пресса [заголовок в Пр 27.09.29].

36//4

Он строил ее [шубу] четыре месяца, строил как дом, изготовлял чертежи, свозил материалы. — "Строительство" шубы, затем отнимаемой у героя, имеет параллели с историей Башмачкина из гоголевской "Шинели" [см.: Bolen, 68]. Текстуальные сходства: "Он [Бендер] опомнился на льду... без шубы..." — "...[Акакий Акакиевич] опомнился и поднялся на ноги... Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет..."

36//5

— Теперь несколько формальностей с отзывчивыми румынскими боярами — и путь свободен. — Бояре (румынские помещики) — один из знаков буржуазно-помещичьей Румынии в советской политической мифологии. В прессе упоминается "боярская оккупация Бессарабии" [КН 05.1929]. О писателе Панаите Истрати — любимце советских средств информации, в которых он назывался не иначе как "балканский Горький", мгновенно впавшем в немилость за опубликование нелицеприятной книги о Советском Союзе, — говорили, что он хочет стать "опорой белого террора румынских бояр" [Бор. Волин, Литературный гайдук, Пр 20.10.29]. Аналогичное место занимало понятие "паны" в материалах о Польше, так что Демьян Бедный мог суммарно написать: Ну что ж, бояре и Панове, / Мы держим ружья наготове [подпись под карикатурой, КН 06.1929].

36//6

Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение. — Соавторы до самого конца относятся к своему герою двойственно: только что приравняв его к выдохшемуся конферансье [см. ЗТ 35//20], они под самый занавес снова возвышают Бендера до уровня начала романа, вкладывая в его уста некоторые из собственных сарказмов по поводу советского идеологического конформизма. Фигура "первого ученика" — критика-проработчика, держащего нос по ветру, — высмеяна в фельетоне "Три с минусом", где обсуждение писателями "антисоветских" действий Б. Пильняка изображается как урок в гимназии [Чу 41.1929; фельетон и комментарий к нему см. в кн.: Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 214, 462; см. также Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 98-99]. Образ "зубрилы", "первого ученика" вновь появляется в этом же значении в известном фельетоне "Отдайте ему курсив" (1932).

36//7

Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. — Силос — важная тема агитпропных кампаний в 1930. Нарком земледелия СССР обратился к комсомолу с призывом взять на себя руководство и ответственность за постройку миллиона силосных ям и траншей [КН 15.1930]. "Правда" посвящает этому целую страницу под шапкой: "За силос, за социалистическое животноводство", с подзаголовками: "Голос за силос" (стихи А. Жарова ¹), "Тонна силоса — полтонны молока". Лозунги "за силос" часто сопрягались с характерными призывами бить, душить, давить, увечить всех, кто ему враждебен (о такого рода риторике см. ЗТ 18//19): "Окружить кулака силосными траншеями, бить в два удара — по хребту кулака и по бесхребетным правым оппортунистам, забывающим о силосе — тракторе животноводства" и др. [Пр 31.07.30]. Из юморесок: эстрадного чтеца прорабатывают за устарелые стихи о башне Тамары, артист парирует, что башня, по всей вероятности, силосная; критики стушевываются [Ог 10.12.30].

Сберегательные кассы были еще одной большой темой начала пятилеток, нашедшей отражение в знаменитом плакате: "Кто куда, а я в сберкассу" и в сотнях других лозунгов и заголовков: "Водка — враг, сберегательная касса — друг тебе", "Сберегательная касса — верный друг и кассир трудящихся", "Лишний рубль в сберкассе крепит финансовую мощь страны", "Все на борьбу с расточительностью в личном быту, за разумную бережливость" и др. В прессе преподаются многочисленные советы о том, как лучше организовать личный бюджет, "самую хаотическую часть нашего бытия". Например, вернейший путь разбогатеть — это класть всю получку в сберкассу и ежедневно брать оттуда сколько нужно на жизнь. Отмечается, что с ростом сбережений "уменьшается кривая пьянства". Как и в случае с непрерывной неделей, подвергаются охаиванию и поношению прежние методы ведения дел. Граждане призываются "сдать кошельки с грязными и мятыми бумажками в музей, как исторический пережиток". Вполне вероятно, что где-то к старым формам накопления применялась и вездесущая метафора похорон [см. ЗТ 18//19]. В феврале 1930 число вкладчиков в советские сберкассы составляет, по сообщениям газет, более 8 млн. [Л. Сергеев, Миллионы живые и мертвые, КН 08.1930; фото в КП 11.1929; Е. Сергеева, О личном бюджете, Пж 08.1930 и др.]

36//8

Я на вас буду жаловаться в Сфатул-Церий, в Большой Хурулдан! — Остап, как всегда, проявляет дар бравурного скрещения слов, но у него весьма приблизительное представление о румынских органах власти. Если Сфатул-Церий — это учредительное собрание в Кишиневе, передавшее в 1918 Бессарабию под власть Румынии (и часто поминаемое в печати как одна из голов гидры зла и враждебности к СССР), то Большим Хурулданом называлось дружественное СССР собрание народных представителей в Монголии, Тан-ну-Тувинской республике и советской Бурятии: "В Бурят-Монгольской республике собирался съезд делегатов, "Великий Хурулдан" " [Талызин, По ту сторону, 181].

Вопрос огоньковской "Викторины": "28. Что такое Сфатул-Церий?" Ответ: "Бессарабское учредительное собрание, утвердившее захват края румынами" [Ог 16.09.28]. Вопрос огоньковской "Индустриалы": "15. Что такое Великий Хурулдан?" Ответ: "Съезд народных представителей — верховный орган власти Монгольской республики" [Ог 20.06.30].

36//9

Сигуранца проклятая! — Сигуранца ("безопасность") — тайная полиция, еще один постоянный атрибут буржуазно-помещичьей Румынии: "Бессильны сигуранца и белый террор в борьбе против всепобеждающей стойкости борцов пролетарской революции" или "...[П. Истрати] припал жадными устами к румынской сигуранце". С нею связываются варварские пытки и избиения. Параллельна польской "дифензиве", часто упоминавшейся в тех же контекстах [Под гнетом румынской буржуазии (к годовщине захвата Бессарабии), КН 04.1930; Бор. Волин, Литературный гайдук, Пр 20.10.29; В. Дембо, Между Днестром и Дунаем, КН 05.1928].

36//10

Разжав руку, Бендер увидел на ладони плоскую медную пуговицу, завиток чьих-то твердых черных волос и чудом сохранившийся в битве орден Золотого Руна. — Орден Золотого Руна, единственный остаток бендеровского богатства, — символическая виньетка в конце романа, посвященного погоне за сокровищами. Золотое руно — драгоценный объект поиска в мифе об аргонавтах; согласно некоторым толкованиям, оно выражает одновременно идеалистические устремления, "поиск истины и духовной чистоты", и неверный путь к достижению идеала [Chevalier et Gheerbrant, Dictionnaire des symboles: Toison d’or]. Подобная интерпретация созвучна образу Бендера, который, по замыслу соавторов, является героем целенаправленным и по-своему идеалистичным, но в более высоком смысле заблуждающимся. Обратим внимание на изящество и смысловую емкость заключительной виньетки: в ордене Золотого Руна воспроизводятся важные темы романа ("золотой телец", ancien regime, "королевское" превосходство Бендера над окружающими), но в абстрактно-метафорическом и "облегченном" виде, как это и подобает концовке, функция которой — снятие напряженности, переход от "mediae res" сюжетного действия к дистанцированному от него неподвижному символу.

36//11

Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы. — Фраза "Не надо оваций" встречается в фельетоне В. Катаева "Искусство опровержений" (1926).

Граф Монте-Кристо, с его интеллектуализмом и магнетической властью над окружающими, несомненно, является (наряду с Шерлоком Холмсом, Воландом и др.) одним из главных воплощений того архетипа, к которому принадлежит и Бендер в своей "высокой" ипостаси (о глубинной идентичности этих героев см. Введение, раздел 3, а также ЗТ 2//25; ЗТ 6//10; ЗТ 14//5). От героя Дюма идет, между прочим, конкретная тактика преследования Бендером Корейко: сбор компрометирующих материалов о прошлом противника. К концу романа один за другим отпадают все примерявшиеся к Бендеру роли высокого плана — ср. его собственное признание в несходстве с Христом и развенчание его полководческих претензий [ЗТ 35//17 и 20]. Финальная его сентенция, таким образом, более широка по значению, она подытоживает целый ряд линий, в которых из Бендера "не вышло" то высокое, к чему он полушутливо примерялся и о чем всерьез мечтал.

А. Д. Вентцель очень метко усматривает "антипараллель" к этому финалу похождений Бендера в мотиве Роальда Амундсена [ЗТ 30//5]. Там итог жизни исследователя также подводится на фоне льдов: "...Проносясь в дирижабле „Норге“ над Северным полюсом, к которому [Амундсен] пробирался всю жизнь, [он] без воодушевления сказал своим спутникам: „Ну, вот мы и прилетели". Внизу был битый лед, трещины, холод, пустота. Тайна раскрыта, цель достигнута, делать больше нечего, и надо менять профессию" (ср. последнюю фразу романа: "Придется переквалифицироваться в управдомы") [Вентцель, Комм, к Комм., 360]. Такое повторение мотива в инвертированном и увеличенном виде вполне типично для сгущенной техники классического романа, которую используют Ильф и Петров.

Последняя фраза романа построена по знакомой схеме. Ср., например, в письмах Чехова: "Деньги мои, как дикие птенцы, улетают от меня, и через года два придется поступить в философы"; и особенно "Если я куплю дом, то у меня уже окончательно не останется ничего — ни произведений, ни денег. Придется поступить в податные инспекторы" [Л. А. Авиловой, 23 марта и 6 апреля 1899; есть в дореволюционном собрании писем Чехова; ср. ЗТ 11//10].

Примечание к комментариям

¹ [к 36//7]. По правдоподобному предположению Я. С. Лурье, это название стихов А. Жарова спародировано в известном рассказе соавторов "Разговоры за чайным столом" (1932), где упоминается стихотворение " Звонче голос за конский волос " пролетарского поэта Аркадия Парового [Кур-дюмов, В краю непуганых идиотов, 221].