13. Дышите глубже: вы взволнованы!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

13//1

Грузовики Старкомхоза и Мельстроя развозили детей... Несовершеннолетнее воинство помахивало бумажными флажками и веселилось до упаду. — В начале главы описана первомайская демонстрация 20-х гг. в ее характерных моментах, включая и детей на грузовиках. М. Кольцов говорит о "среднестатистическом" советском ребенке, родившемся в год революции: "Он умело завязывает красный пионерский галстук, оглушает медной трубой, он катается Первого мая на грузовиках..." [Сановник с бородой, 1928]; окончание цитаты см. в ЗТ 6//1. Аналогичные детали дает Э. Э. Киш в своем репортаже о московском Первомае 1927 (тот самый день, что и в ДС13!): "Для них [детей] освобождаются все автомобили, грузовики, дрожки; эти средства транспортировки украшаются гирляндами и лентами; каждый из детей держит в руке флажок и может махать им и кричать вдоволь; этим машинам разрешено разъезжать везде, им дают дорогу даже колонны демонстрантов, не говоря уже о кордонах милиции" [Kisch, Zaren..., 151-152; совпадение с ДС выделено нами].

13//2

Чтобы скоротать время в заторе, качали старичков и активистов. — Обычай "качать", т. е. чествовать подбрасыванием в воздух, существовал в русском народе с давних времен. Он упоминается у Некрасова [Мороз, Красный нос, XIX] в связи с обрядом "отряхивания мака". Качание на качелях или на руках имеет архаичную магическую подоплеку [см. Фрезер, Золотая ветвь, вып. 2:131]; о другой магической церемонии в данной главе ДС см. ниже, в конце примечания 3. Качание встречается у Некрасова и в его более современной, уже внеобрядовой функции: крестьяне качают помещика [Кому на Руси жить хорошо: Последыш, гл. 3]. В. Набоков вспоминает, как "по старинному русскому обычаю, дюжие руки раскачивали и подкидывали [отца] несколько раз" [Другие берега, 1.5]. Из народа обычай перешел в "образованную" и чиновничью среду: у Гоголя игроки качают Глова; у Тэффи учителя провинциальной гимназии качают понравившегося оратора [Игроки, явл. 18; Тэффи, С незапамятных времен]1. В советские годы качанье продолжало быть элементом массовой культуры: им чествуют партийных руководителей, перёдовиков производства, почетных гостей. "После пения „Интернационала".. . партийцы гурьбой двинулись к новому организатору с намерением качать его" [Семенов, Наталья Тарпова, кн. 1:197]. "Внезапно пионеры набрасываются на тов. Клемана, чья солидная комплекция их нимало не устрашает, несколько раз подкидывают его в воздух и ловят вытянутыми руками — видимо, это русский обычай чествовать народных героев" [Wullens, Paris, Moscou, Tiflis, 69]. Качанье — способ поздравлять с праздником, с успехом: "Рабочие фабрики Москвошвея, после митинга в честь занятия китайскими революционными войсками Шанхая, качают своего товарища по работе — китайца Сан-Чу-Фана" [обложка Ог 03.04.27].

Праздничная демонстрация 20-х гг. была во многом спонтанным действом, оставлявшим время для веселья и развлечений. Качанье во время заторов упоминается многими современниками: "Если случалась задержка, а случалась она часто, нынешнего жесткого порядка тогда еще не было, демонстранты танцевали на мостовой, пели „Кирпичики" или еще что-то про первого красного офицера" (т. е. "Мы красная кавалерия..."; о "Кирпичиках" см. ЗТ 9//2); "Когда движение останавливалось, в группах закипала чехарда, друг друга качали, боролись, хохотали..."; "Песни и подкидывание товарищей в воздух на вынужденных остановках шествия..."; "Вместе с другими студентами [Трубачевский, на демонстрации] качал военного инструктора" [Липкин, Квадрига, 89; Булгаков, Ноября 7-го дня (1923), в его кн.: Забытое; Герштейн, Новое о Мандельштаме, 16; Каверин, Исполнение желаний, 1.6.5]

13//3

Понесли чучело английского министра Чемберлена, которого рабочий с анатомической мускулатурой бил картонным молотом по цилиндру. Проехали на автомобиле три комсомольца во фраках и белых перчатках... — Васька! — кричали с тротуара. — Буржуй! Отдай подтяжки! — Пестрая площадная образность в виде масок, карикатур, гигантских буквализованных тропов и аллегорий была непременной частью манифестаций и праздничного убранства городов. 1-е мая и 7-е ноября были днями карнавальных действ, когда по городским улицам двигались конструктивистски оформленные конные повозки и грузовики с веселящимся народом, механизированные макеты и модели достижений (фабрика, изба-читальня, сберкасса), корабли ("большевистский" и "империалистический", ср. сон протопопа Аввакума), маяки (символ значения СССР для других народов), трехмерные диаграммы (например, успехов пробкового завода — из пробки), передвижные мастерские и выставки продукции (стенды с резиновыми изделиями фабрики "Треугольник" или с инструментами завода "Большевик"), увеличенные бытовые предметы (телефон, галоша, вилка, чайник), огромный золотой червонец, бутафорские паровозы (один из которых упомянут выше в настоящей главе) и настоящие танки. Такая же гиперболика пускалась в ход для пропаганды разнообразных "горячих" тем дня, для критики недостатков. Проезжали на высоких постаментах фигуры лодыря, "бюллетенщика", прогульщика; проезжал макет пивной, где два завсегдатая в кольце бутылок играли в карты. В Международный юношеский день (МЮД) 1928 г. комсомольцы провозили на грузовике через Красную площадь огромную водочную бутыль с надписью: "Ори во всю глотку — долой самогон и водку". Непременны были живые картины, обличающие жестокости империалистов в колониях (Англия — Китай, Индия, Египет); объемные карикатуры на недругов СССР (О. Чемберлен, Э. Примо де Ривера, Ю. Пилсудский, Цанков); большие весы, на которых социализм перевешивал капитализм; образы капстран, где Америка представлялась как большое судно, составленное из грузовиков, на коем ехали статуя Свободы и фигуры всевозможных "королей" (нефти, мяса и проч.), Италия — как свадебная процессия "короля фашистов" и папы, а Франция — как распутная девица с запавшим носом, заигрывающая с гигантским знаком доллара, и т. д.

С платформ и грузовиков разыгрывались — при активном участии зрителей — театрализованные сцены, в которых капиталистов и их приспешников можно было узнать по цилиндрам, перчаткам, фракам, белогвардейцев — по мундиру, эполетам, сабле, а попов — по рясам и кадилам, зачастую конфискованным у церкви. В заметках французской журналистки описываются ряженые в Москве в Международный юношеский день (МЮД) 1926:

"Грузовик полон молодежи. С одного борта — фигуры рабочих в кепках, крестьян в тулупах, солдаты, матрос. Но что это за маскарад напротив? Два-три „буржуя“ — вроде тех, которых мы только что видели дергающимися на нитках — в заломленных цилиндрах, расхристанных черных костюмах и затертых манишках. Какие страшные пьяные рожи, какие чудовищные отвислые губы! Один размахивает бутылкой шампанского, другой пошатывается, икает, третий совсем не держится на ногах. За ними — монах, царь в пурпуре и в картонной позолоченной короне, поп в коричневой рясе и в тиаре с черным крестом, генерал в треуголке с плюмажем, расфуфыренный, как попугай. Поп благословляет всех мановениями руки; генерал машет мамелюкской саблей; царь потрясает скипетром в одной руке, крестом и орденами — в другой. Резкий диалог, презрительные и угрожающие жесты рабочих и крестьян — и вот уже с попа сваливается тиара, с царя корона, генерал роняет саблю и все они валятся на мертвецки пьяных буржуев, под ноги торжествующему пролетариату. Мохнатый и рогатый дьявол простирает над их трупами свои нетопыриные крылья".

Из свидетельства Эгона Эрвина Киша видно, что плакаты и пантомимы тогдашних демонстраций в Москве не ограничивались лозунгами общедоступного характера, но отражали текущую международную хронику с газетной подробностью, с расчетом на политграмотность более высокого класса, кое-где даже с фразами на иностранных языках:

"Есть там и карикатуры против Фёлькербунда, фашизма и Второго Интернационала. На одном плакате представлен Муссолини в черной рубашке, он убивает Матеотти. Карикатура на Каутского, под которой написано: „Когда я умру, вся капиталистическая пресса скажет, что я был лучшим из социалистов". Толстая кукла с табличкой: „Когда меня рассердил римский папа, я на четверть часа стал революционером"; подпись — Фридрих Адлер. Чехословацкий министр иностранных дел Бенеш, недавно протестовавший против русско-германского соглашения, изображен как марионетка, нитки от которой держит Шнейдер-Крёзо. Макдональд с подвязкой, которую несут три человека; надпись: „Ноппу soit qui mal у pense"".

Еще один иностранный наблюдатель описывает живые картины в антирелигиозном шествии в Ростове: на грузовике восседает кардинал, который одной рукой благословляет распростертого у его ног рабочего, другой — передает капиталисту пару наручников, предназначенных для этого рабочего, принимая в награду мешок с золотом. На одной из праздничных октябрьских колесниц в Москве ехал земной шар, закованный в цепи, которые ребенок разбивал молотом.

Особенно популярным — по-видимому, не без магической подоплеки — было нанесение физического ущерба изображениям классовых и внешних врагов, например, избиение "буржуев" по голове молотом или гигантским кулаком (наиболее частая форма) или поджаривание "польского пана" на огромной сковороде, экспонируемой заводом кухонной утвари. В витринах московских магазинов в рождественские дни 1929 были установлены механизированные фигуры рабочих, спускающих с лестницы богов всех религий. В антипасхальных живых картинах 1930 римского папу ударом сапога прогоняли с престола. Обязательный момент всех празднеств — чудовищные фигуры противников Советской страны, "картонные Чан Кайши и Макдональды, вся сложная бутафория наших демонстраций". Одно из первых мест занимал здесь Остин Чемберлен с его характерным моноклем и ястребиным носом. На одной из фотографий мы видим над колоннами харьковских демонстрантов его объемно исполненную голову, пронзенную десятками стрел, на которых написано: "Коминтерн", "Пятилетка в четыре года", "Соцсоревнование", "Колхозы", "МТС", "Экономический кризис", " Капиталистическая безработица" и проч.

Имея возможность в ретроспективе сравнивать 20-е гг. со всеми последующими периодами "холодных войн", мы склонны не слишком верить в глубинный характер тогдашних антибуржуазных пантомим. Чисто карнавальный задор, стихия политического мифотворчества явно преобладали над сколько-нибудь реальной ксенофобией, грубостью и угрозой. Последние не вяжутся с тем духом веселой театральности, который царит в этих массовых политдействах. Резкость политических карикатур сдобрена артистизмом, циркачеством, в чем-то родственным эпатажным парадам футуристов и клоунаде немых комических фильмов. За балаганными шаржами политкарнавалов, за издевками речей и фельетонов угадывается нечто другое, а именно: ревнивый, но большой и здоровый интерес советских жителей к Западу, жадное любопытство к тамошним политическим лидерам, восхищение западным уровнем жизни и технологии, готовность учиться у Европы и Америки, взаимодействовать и двигаться с ними в единой культурной струе. Поколение тогдашних вождей было лично знакомо с Европой и исподволь внушало населению дух конструктивности и терпимости в отношениях с нею, резко отличный от параноидной ксенофобии позднейших поколений руководства. Думается, что Запад был тогда в целом гораздо более настороженно, отчужденно и враждебно настроен по отношению к СССР, чем наоборот; тайной тяги русских людей к капиталистической загранице не могли искоренить никакие догмы о мировой революции и классовой борьбе. Недаром каждый новый шаг по признанию Союза зарубежными государствами, по установлению отношений становился поводом для массовых демонстраций как еще один радостный триумф советской политики. Отсылая по долгу службы на свалку истории Гуверов, Сноуденов и других как рыцарей исторически обреченного дела, фельетонисты и обозреватели почти на том же дыхании не стесняются высказывать свое уважение к деловым и государственным качествам этих людей, к культуре, силе воли, личной колоритности многих из них. Начиная с середины 30-х гг. и до самого падения коммунизма публично высказывать такое "двоемыслие" стало уже невозможным.

Пантомима, близкая к изображенной в ДС, хотя и производимая над другим английским министром, засвидетельствована М. Булгаковым в 1923: "Медные трубы играли марши... Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре металась беспомощно в разные стороны". (В "Повести временных лет" почти так же описывается расправа князя Владимира с языческими идолами: "Перуна... приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы... и приставил 12 мужей колотить его палками".)

Традиция живых картин и овеществленных аллегорий 20-х гг. сохраняет связь с дореволюционными народными празднествами и гуляньями, включавшими лубочный театр, "пословицы в лицах" и т. п. Преемственность была тем естественнее, что некоторым из профессиональных устроителей этих гуляний после Октября поручалась организация советских манифестаций и политпроцессий.

В разговорах комсомольцев — отзвуки "Двенадцати" Блока:

Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,

Мою, попробуй, поцелуй! [гл. 2].

[Viollis, Seule en Russie, 34-35; Douillet, Moscou sans voile, 138; Istrati, Vers Г autre flamme, 100-102; Piccard, Lettres de Moscou, 82, 96; КП 20.1925; KH 34.1929; Glaeser, Weiskopf, La Russie au travail, 90; Tolstoy et al., Street art... Московский пролетарий, 22.09.28; Карнавал на снегу, КН 02.1928; С. Марголин, Карнавал в Москве 1 мая 1929; КН 27.1929; Булгаков, Бенефис лорда Керзона, Ранняя неизданная проза; Алексеев-Яковлев, Русские народные гулянья, 124,164, и др.]

13//4

Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней!.. — Широко популярная революционная песня (1920): Белая армия, черный барон / Снова готовят нам царский трон. /Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней. "Мальчишки высыпали на дорогу, маршировали: Красная Армия всех сильней!" [Добычин, Лидия, 1925]. Автор слов — Павел Григорьев (П. Горин), писавший впоследствии, среди прочего, конферансы для сатирического дуэта Ю. Тимошенко и Е. Березина. Композитор — Самуил Покрасс, брат советских Дм. и Дан. Покрасса, эмигрировавший в США и известный русской аудитории музыкой к фильму "Три мушкетера".

13//5

...Городская управа проект [трамвая] отвергла. — Городская управа — исполнительный орган городской думы; состояла из председателя — городского головы — и 2-6 членов.

Пуск трамвая на смену конке в крупных провинциальных городах носил в те ранние советские годы характер торжества, широко отражаемого печатью и кинофотохроникой. Всесоюзные железнодорожные магистрали, подобные Турксибу, открывались не каждый день, так что роль символа социалистической модернизации каждодневной жизни, наряду с фабрикой-кухней и другими новшествами [см., например, ЗТ 4//9], отводилась трамвайной линии. Движение по рельсам выступает на видном месте в обоих романах: старгородский трамвай в начале дилогии может рассматриваться как набросок и предвестие "литерного поезда" в ее конце. В ДС 13 это событие проходит в особенно мажорном и карнавализированном духе, так как совпадает с Первомаем (очередной пример того сгущения признаков эпохи, которое мы многократно отмечаем в ДС/ЗТ). Пуск трамвая в Старгороде — событие, которое для соавторов могло звучать ностальгически, вызывая воспоминания о ранних годах XX столетия (типичные, заметим, для всех без исключения советских писателей южной школы). В самом деле, набросок детских воспоминаний Е. Петрова в числе других знаменательных вех упоминает пуск первого трамвая в Одессе: "Детство. Цирк, чемпионаты борьбы. Мориц 2-й, циклодром, Уточкин, выставка с павильоном-самоваром фирмы Караван, Аида за кулисами, первый трамвай, первый аэроплан" [см.: Петров, Мой друг Ильф..., 2001: 236-237]. Эту коннотацию "начала новой эры" соавторы теперь переносят на романтизируемую ими начинающуюся советскую эпоху.

Вопрос огоньковской "Викторины": "5. В каком из городов СССР был раньше всех проложен трамвай?" Ответ: "В Киеве" [Ог 15.01.28].

13//6

...Известный всему городу фельетонист Принц Датский, писавший теперь под псевдонимом Маховик. — Оба псевдонима принадлежат к числу наиболее избитых штампов соответственно дореволюционной и советской журналистики. Фельетонисты и поэты-сатирики рубежа столетий любили выбирать в качестве noms de plume звучные иностранные и литературные имена: Дон-Аминадо, Калиостро, Роб Рой, Чайльд-Гарольд, Аббадона, Дон Валентинио, Дон-Лопец, Фарлаф, Ринальдо Ринальдини, Граф Бенгальский, Человек, который смеется, Атта Троль, Уэллер, Калиф на час и т. п. Был довольно обширен репертуар шекспировских псевдонимов, как Дух Банко, Иорик, Ариэль, Просперо, Жак-Меланхолик, Фальстаф, Ткач Основа, Мэтр Пук и т. п. Именами "Гамлет" и "Принц Гамлет" пользовались не менее пяти авторов [см. Масанов, Словарь псевдонимов]. Сотрудник газеты с псевдонимом "Принц Датский" упоминается в фельетоне Б. Левина "Пятна" [См 34.1928, сентябрь]

В советское время не меньшее распространение получили псевдонимы с производственной тематикой, среди них — названия машин, инструментов и их частей, например, Зубило (Ю. Олеша), Напильник (Л. Никулин), Товарищ Рашпиль (Б. Катаев) и др. Псевдонима "Маховик" нам найти не удалось, однако был киножурнал под таким названием, выпускавшийся Одесской студией в 1924-1926 [Советские художественные фильмы, т. 1]. В известном смысле Маховик — то же, что Принц Датский, и смена псевдонима означает, что люди мимикрируют, навешивая на себя новые ярлыки, но не меняясь по сути.

Ср. пародийные псевдонимы халтурных литераторов в других произведениях соавторов: Усышкин-Вагранка [Их бин с головы до ног], Форсунка, Винтик [Гибельное опровержение], Поршень [ЗТ 29].

13//7

Третья полоса газеты... стала дарить читателей солнечными и бодрыми заголовками очерков Маховика: "Как строим, как живем", "Гигант скоро заработает", "Скромный строитель" и далее, в том же духе. — Штампованный характер цитируемых заголовков был всем ясен: "Как любят писать в газетах, миллионы ржавеют" [Заколдованная дорога, Чу 04.1929] — ср. "15 000 рублей ржавеют" среди названий новой серии статей Маховика. По словам И. Кремлева, заголовки, приписанные Маховику, сочинялись в газете "Гудок" халтурными литераторами старшего поколения, теле называемыми спецами, "прикомандированными к наивным и честным профсоюзникам, выдвинутым на работу в газету". Среди этих лиц мемуарист называет одессита "М." и петербуржца "Д." Их деятельность отразилась и в образе Никифора Ляписа — автора стихов о Гавриле [Кремлев, В литературном строю, 197].

13//8

Треухов с дрожью разворачивал газету и, чувствуя отвращение к братьям-писателям, читал о своей особе бодрые строки... — Заезженная журналистами цитата из Некрасова: Братья-писатели! в нашей судьбе / Что-то лежит роковое... [В больнице].

13//9

"...Подымаюсь по стропилам. Ветер шумит в уши... / Вспоминаю: „На берегу пустыных волн стоял он, дум великих полн". / Подхожу. Ни единого ветерка. Стропила не шелохнутся... / Он пожимает мне руку... Позади меня гудят стропила..." — В статье Маховика в вульгаризованном виде отражены штампы "индустриально-космического" стиля начала 20-х гг., отклик на которые мы находим также в "Торжественном комплекте" Остапа Бендера [см. ЗТ 28//4]. Подъем к небу по строительным конструкциям воспевается в стихотворениях в прозе А. Гастева: "Я вырос еще... / Поднялся. / Выпираю плечами стропила, верхние балки, крышу... / Железное эхо покрыло мои слова, вся постройка дрожит нетерпением. / А я поднялся еще выше, я уже наравне с трубами..." [Мы растем из железа]. Упоминания о стропилах, равно как и о пении, гудении и гуле механических конструкций, постоянны у Гастева: "Мы — приверженцы стального гула... Наши волны дышат сожжением. / Но они же гудят и созданьем... / Загудим — и начнется" [Ноша]; "Железо — железо!.. Гудят лабиринты" [Ворота]; "Загудят, запоют заунывно по свету, тоскуют в ущельях холодные рельсы" [Рельсы]; "Стропила раздвинулись. / Железная арка поднялась еще выше и стала теснить небо" [Кран]; "Запели блоки... / — Стропила! / Колонны, рамы, трубы, эллинги" [Мост]; "На полюсе созданы стропила. Выше гор... / Сильнее... Сильней по стропилам... / Гудим враз на весь мир" [Чудеса работы. Цитаты из Гастева — по его кн.: Поэзия рабочего удара].

Треухов язвительно заметит Маховику, что "стропила гудят только тогда, когда постройка собирается развалиться". Халтурные произведения, в которых "гудят" самые неподходящие для этого предметы, неоднократно пародировались. В рассказе В. Катаева "Ниагаров-журналист" очерк на железнодорожную тему кончается словами: "Где-то далеко за водокачкой грустно гудел шлагбаум" [1924, Собр. соч., т. 2]. В романе И. Эренбурга "Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца" (1928) выведен квазипролетарский писатель Архип Стойкий, в чьем романе "Мыловаренный гуд" встречаются фразы вроде: "Мыло гудело, как железные пчелы... Гуди, мыло, гуди!" и т. п. [гл. 15]. Несообразные звуки, приписываемые промышленным объектам, высмеивались в обозрении "Рельсы свистят" (М. Левитин, театр "Кривое зеркало", 1927 [Уварова, 176]; название обозрения — аллюзия на известнейшую пьесу В. Киршона "Рельсы гудят", по которому был снят одноименный фильм в 1929).

На берегу пустынных волн... — из вступления к "Медному всаднику" Пушкина (слова относятся к Петру I).

13//10

"Наверху — он, этот невзрачный строитель нашей мощной трамвайной станции... Некрасивое лицо строителя, инженера Треухова оживляется... Кто может забыть этих кипений рабочей стройки, этой неказистой фигуры нашего строителя?" — Синтаксис в последней фразе отчетливо отдает одесской речью. Ср.: "Я прочел всего энциклопедического словаря" [Л. Славин, Интервенция]. "Устройте мне ремесленного экзамена, если не верите" [персонаж по фамилии Юдельсон; Н. Евреинов, Кухня смеха // Русский театр, пародия]. Мотькэ-Малхамовес считался за монарха / И любил родительного падежа [И. Сельвинский, Мотькэ-Малхамовес, 1923]. В сатириконовском "Почтовом ящике" цитируется полученный журналом рассказ: "Она смеялась только тогда, когда хотела показать своих, действительно чудных, зубов" — с редакторским замечанием: "Трудно писать рассказы русскому человеку" [НС 05.1915].

Что этим оборотом грешила и советская печать, особенно в "глубинке", подтверждает цитата из можайской газеты "Новый пахарь": "Селькоры стали забывать своего высокого назначения" [Смирнов-Кутачевский, Язык и стиль современной газеты]. У Ильфа и Петрова он встречается в пародиях на литераторов-приспособленцев, например: "Батрачка Ганна кует чего-то железного", "Пролетарии говорят чего-то идеологического" [Пташечка из Межрабпромфильма].

Бестактные замечания Маховика о невзрачной внешности его героя навеяны, по-видимому, Чеховым. В рассказе "Оратор" один из персонажей произносит надгробную речь, в которой, среди прочего, говорится: "Прокофий Осипыч!.. Твое лицо было некрасиво, даже безобразно, ты был угрюм и суров, но все мы знали, что под сею видимой оболочкой бьется честное, дружеское сердце!" Оратор ошибается: умершего звали по-другому, между тем как мнимо покойный стоит среди слушателей. После похорон он выговаривает оратору: "Нехорошо-с, молодой человек!.. И никто, вас, сударь, не просил распространяться про мое лицо. Некрасив, безобразен, так тому и быть, но зачем всенародно мою физиономию на вид выставлять? Обидно-с!" Заметим, что и Треухов делает выговор журналисту (см. следующее примечание).

13//11

Один раз Треухов не выдержал и написал тщательно продуманное язвительное опровержение. — Писатели и журналисты, осваивая в срочном порядке производственную тему, часто попадали впросак из-за отсутствия специальных знаний. Б. Пильняк, напрмер, опубликовал очерки о бумажном комбинате, вызвавшие критику инженера М. Воловика в популярной газете "Читатель и писатель", или "ЧИП" [14.1928]:

"Б. Пильняк, — пишет инженер, — зашел в „цех, где печи будут превращать медный колчедан в азотную кислоту и будут возникать иные кислоты". Но — в печах не медный, а серный колчедан, каковой не превращается ни в какие кислоты, а сжигается и превращается в огарки и сернистый газ. Далее, по Пильняку, „древесная масса, смешанная с азотной кислотой, придет в котлы, которые называются варочными". И не древесная масса, а дерево в виде щепы, и смешивается оно не раньше, а в самом котле, и не с азотной кислотой".

Критик П. Незнамов, сочувственно цитирующий письмо инженера, отмечает, что главная вина новоиспеченных производственных авторов — нежелание поступиться привычной литературной бутафорией, "стилизация живой действительности под роман" [НЛ 05.1928].

13//12

Новое здание депо обвивали хвойные дуги... — О хвойном оформлении въездов, арок и других сооружений см. ЗТ 1//10.

13//13

...Не сговариваясь, записали в свои записные книжки: "...Толпа обратилась в слух — ... "В день праздника улицы Старгорода стали как будто шире..." "Шумные аплодисменты, переходящие в овацию..." — Шутка по поводу синхронного писания штампами встречается у сатириконовцев: "И когда они [неоперившиеся провинциальные литераторы] придвигают к себе кусок белой, многострадальной бумаги, все вместе пишут тихо и примиренно: „Вечерело“" [С. Горный, Вечерело, Ст 15.1912].

К непременным репортажным штампам относится и фраза "...улицы стали как будто шире", и следующая за ней. Одинаковые записи, делаемые одновременно и независимо друг от друга многими корреспондентами, отражают засорение штампами журналистской и ораторской речи 20-х гг. Наиболее дальновидные современники видели в этом компрометацию революционных идеалов и опасность для всего дела строительства социализма. Как писал в 1929 г. известный лингвист Г. О. Винокур:

"Примеров таких истрепанных формул, выветрившаяся словесная оболочка которых лишает их всякой впечатляющей силы, можно привести сколько угодно... И правда ведь: мне по крайней мере достаточно увидеть статью, озаглавленную: „Больше внимания сельскому хозяйству" или „Больше внимания Красному флоту", чтоб ни за что не прочесть этой статьи. Мне достаточно увидеть напечатанное жирным шрифтом „Балканский костер грозит вспыхнуть", чтобы усомниться, в самом ли деле существует такой костер? Да, подлинно, существуют ли и Балканы?.. Невыносимы тысячекратно повторяемые „лицом к деревне", „даешь культкомиссию", „крепи красный флот", „режим экономии"... Все эти „да здравствует" и „долой", попеременно обращаемые к „передовому авангарду рабочего класса", „победе рабочих и крестьян", „международной солидарности" и, с другой стороны, к „взбесившимся империалистам", „акулам мирового капитала", „реформистским лакеям" и т. п., и т. п. стали в такой степени конвенциональными, что стилистически они звучат как печати и надписи секретаря, заверяющего копию с подлинником... Это своего рода обязательная формула вежливости, сходная с заключительным „Yours very truly" на английском деловом письме... Все почти материалы нашей фразеологии — это изношенные клише, стертые пятаки... За этим словесным обнищанием, за этим катастрофическим падением нашей лингвистической валюты кроется громадная социальная опасность. Нетрудно видеть, что [при инфляции языка] уродливым, ничего не значащим становится и наше мышление" [в его кн.: Культура языка, 152-158].

13//14

Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил о международном положении. — Доклад о международном положении — обязательный зачин любых массовых мероприятий в 20-е гг.: вечеров, концертов, торжественных открытий чего-либо, киносеансов, автопробегов и т. п. Как правило, в докладе рассматривались последние мировые события под углом зрения классовых боев и подчеркивалась необходимость крепить экономическую и оборонную мощь СССР. Последняя тема с особой силой пропагандировалась в 1927, когда страна жила апокалиптическим ожиданием новой войны.

Интерес к международным делам в 20-е гг. был большим, и обсуждали их, хоть с неизбежной тенденциозностью, но и со знанием дела, без снижения до примитивных формул и грубой агитки. Достаточно полистать тогдашние популярные журналы — "Красную ниву", "Красную панораму", "Огонек", чтобы убедиться в профессионализме и информативности большинства политических обзоров, соперничающих по занимательности с отделами шахмат, театра или науки. В то же время участие в политпропаганде навязывалось и простым гражданам, порождая мощную стихию невежественного разглагольствования на политические темы. Именно это массовое измерение агитпропа (и в особенности пресловутые доклады о международном положении) навлекало на себя наибольшее число насмешек и пародий.

В прессе критиковалось засилье маловразумительных докладов. "Только и слышны выкрики докладчиков: либералы, консерваторы, соглашатели, Керзоны, Ллойд Джорджи. Ну что тут поймет беспартийный рабочий или крестьянин? Тут и партийные-то многие не понимают, в чем дело" [Пр 1924; цит. по кн.: Селищев, Язык революционной эпохи].

В литературе 20-х гг. ритуал доклада о "международном" становится частой мишенью сатиры. Подчеркиваются несоответствие доклада целям собрания, его непонятность, длиннота и усыпляющее действие, невежество и косноязычие докладчика. Типичный сюжет рассказов и фельетонов: простому человеку, пришедшему искать помощи по практическому вопросу, до умопомрачения толкуют о финансовом крахе Франции, Базельской резолюции, Макдональде и других малопонятных вещах. В фельетоне М. Булгакова фигурирует программа "музыкально-вокального общего собрания": "1. Доклад о международном положении. 2. Вальс из "Фауста". 3. Водевиль... 5. Отчет о деятельности бывшего месткома" и т. п. [Музыкально-вокальная катастрофа (1926), Ранняя несобранная проза]. Другой доклад приводится in extenso:

"...[Докладчик] подъезжал на курьерских к концу международного положения. — Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать Советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности, вплоть до того, что прибегают к диффамации, то есть сочиняют письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! Это, товарищи, с точки зрения пролетариата, — моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев из Второго Интернационала. — Оратор выпил пол стакана воды и загремел, как труба: — Удастся ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им не удастся! Капиталистическая вандея, окруженная со всех сторон волнами пока еще аморфного пролетариата, задыхается в собственном соку, и перед капиталистами нет другого исхода, как признать Советский Союз, аккредитовав при нем своих полномочных послов!!" [Они хочуть свою образованность показать (1926), там же].

Ефим Зозуля с удовлетворением отмечает реализм иных докладчиков: "Сколько вечеринок бывает у нас в разных клубах, в учреждениях — по поводу разных праздников, годовщин, а то и просто так. Чем не интересно? На вечеринке всегда бывает доклад, очень короткий, — докладчики пошли умные, сами понимают, что долго размусоливать нечего. Потом идет концерт" [Интересная девушка, 1927, в его кн.: Я дома]. Напротив, соавторы в рассказе "Их бин с головы до ног" заостряют тему докладомании до карикатурности. Репертком, редактируя номер дрессированной собаки, навязывает ей доклад: "Шпрехшталмейстер объявляет выход говорящей собаки. Выносят маленький стол, покрытый сукном. Появляется Брунгильда... и читает небольшой, двенадцать страниц на машинке, творческий документ..." [Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 226].

Привычка ораторов к политическим зачинам изображается сатириками как непреодолимая сила. Комсомолец начинает речь о ремонте мостов с "кабинета Тардье"; его дергают за рукав: "С ума ты сошел! Почему про международное? Давай сразу про мост!"; он отбивается: "Я не могу без международного. Не выходит..."[Ильф, Петров, Однажды летом, в их кн.: Необыкновенные истории..., 363]. Как некий неконтролируемый глубинный позыв предстает "международное" и в ДС: "Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил..." Так же трактуется оно в фельетоне А. Долева "Помешательство Сюськова":

".. .Выходит [председатель завкома] Сюськов и сразу начинает о текущем моменте запузыривать:

— Товарищи, теперь, когда международные хищники мирового капитализма берут за горло трудящихся Китая и других окрестностей, а также угрожают нам германским пактом, я должен...

— К делу!.. — закричали ребята. — Об этом в газете прочитаем. А ты о прозодежде доложи. Скоро ли выдадут?

— О прозодежде? — замялся Сюськов. — Что ж, можно и об этом, раз такая ваша рабочая воля. — И начал еще горячей: — Вопрос о прозодежде в наши дни, когда хищники мирового фашизма собираются затеять новую бойню и напасть на наши границы...

— Не уклоняйся! Скажи лучше, почему культработа хромает? — спросил громко Сенька Яровой.

— Культработа? — удивился Сюськов. — Хромает? Очень просто. В то время, когда проклятые хищники мирового фашизма строят в Германии пакты и прочие факты, когда среди арабского населения в Марокке нет ликбезов и...

Опять зашумело собрание:

— Довольно по текущему! Даешь о задержке зарплаты!

Откашлялся Сюськов для большей звучности и подхватил:

— Вы правы, товарищи! Вопрос о зарплате особенно важен теперь, когда мировые хищники хищно смотрят на международную ситуацию фашистского режима...

Разъярились тут наши парни. Ванька Шагалов даже матом пустил.

— Перейдешь ты, — говорит, — к заводским делам или нет, статуй испанский? Говори про наш конфликт с дирекцией!

— Хорошо, хорошо, товарищи! — заторопился Сюськов. — Этот мелкий конфликт будет скоро улажен, потому что ссориться нам теперь, когда мировые хищники готовы броситься с международным фашизмом во главе и готовят ситуацию, которая...

Долго говорил парень. До тех пор, пока из месткома не выперли. Теперь его хотят на зимний курорт отправить, чтобы вылечился от международного положения" [Сатирический чтец-декламатор].

У М. Зощенко заводской сторож, взявшись рассказать односельчанам об авиации, забирается в дебри политики:

"— Так вот, этого... сказал Косоносов, — авияция, товарищи крестьяне... Как вы есть народ, конечно, темный, то, этого, про политику скажу... Тут, скажем, Германия, а тут Керзон. Тут Россия, а тут... вообще... — Это ты про что, малый? — не поняли мужички. — Про что? — обиделся Косоносов. — Про авиацию я. Развивается этого, авияция. Тут Россия, а тут Китай. — Не задерживай! — крикнул кто-то сзади" [Агитатор].

В рассказе В. Федоровича ситуация напоминает о чеховском "Злоумышленнике". Мужика общественно судят за якобы дурное обращение с коровой, в связи с чем обвинитель пускается в непонятные речи "о заграничных правителях... Никак не мог Есин разобрать, заклепают ли его с этим самым Чемберленом, с разными французскими и „мериканскими“ господами или выйдет ему облегчение за Пеструху [т. е. за хорошее, вопреки обвинению, обращение с нею...]" [Ог 01.07.28]. Комичен фельетон, где на доклад о "международном" забредает мужик, пришедший в сельсовет искать "коровьего доктора" [Р. Волженин, Насущный доклад, См 01.1926].

В том же духе — как некий неконтролируемый, идущий из глубин позыв — представлена тема "международного" и в ДС ("Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил...").

Подобно многим советским элементам в ДС/ЗТ, мотив неуместного доклада имеет дореволюционный субстрат, в частности, сатириконовский. У Тэффи председатель городской управы, открывая здание гимназии, ударяется в обзор истории России от языческих времен и не успевает сказать о гимназии [С незапамятных времен]. Вероятное подражание Тэффи — рассказ В. Катаева "История заела" (1926), где отчет председателя кассы сводится на нет экскурсом о страхкассах в Вавилоне, Греции, Риме и т. п.

Мотив речи с неоправданными отступлениями в мировую историю, с призыванием громких имен, представлен в классике. Ср. у Марциала: Все-то дело мое в трех козах... / Ты ж о битвах при Каннах, Митридате, / О жестоком пунийцев вероломстве /И о Муциях, Мариях и Суллах /Во весь голос кричишь,рукой махая [VIЛ 9, пер. Ф. Петровского].

13//15

После Чемберлена, которому Гаврилин уделил полчаса... — Остин Чемберлен (1863-1937) — британский министр иностранных дел в 1924-1929, разорвавший в мае 1927 отношения с СССР. Подобно Дж. Керзону, Чемберлен в советской мифологии превратился в демона, персонифицирующего враждебное окружение. "ЧЕМБЕРЛЕН — дежурное блюдо сатирической кухни. Стародавний кормилец карикатуристов. Легко изобразим, так как состоит всего-навсего из трех элементов: цилиндра, монокля и коварной интриги" [из словарика в См 37.1928]. Его злобная физиономия с непременным моноклем смотрит с тысяч карикатур, плакатов, агитационных кукол. Портрет Чёмберлена служит первым упражнением на курсах начинающих карикатуристов [очерк Б. Ефимова, Ог 21.08.27]. "Чучело Остина Чемберлена, — свидетельствует американский специалист, бывший в СССР летом 1927, — можно видеть везде, даже в тирах, где целятся в его монокль" [Noe, Golden Days..., 120]. Лицо его — по известному методу портретов художника Арчимбольдо, составленных из овощей, — изображают сложенным из пушек, крейсеров, самолетов, танков, колючей проволоки [Чемберлен как он есть, КН 25.1927]. Материалом для шуток и каламбуров, часто натянутых, служили его имя и атрибуты: "На монокле далеко не уедешь" [Г. Рыклин, КН 22.1927]. "Лучше Берлин, чем Чемберлен" [Советские лозунги; London, Elle a dix ans..., 216].

Был фонд "Наш ответ Чемберлену" для постройки самолетов [КП 13.1928]. "Товарищи! Голосуйте еще дружнее на зло Чемберлена" (sic) — призывали плакаты в дни выборов в Моссовет [КН 12.1927]. Обычай притягивать за уши Чемберлена к любой теме и трактовать любой успех СССР на домашней или мировой арене как "ответ Чемберлену" породил, в свою очередь, обильную индустрию шуточных и пародийных применений. "На зло Чемберленам мы будем разводить самые лучшие английские породы свиней". "Вы действуете на руку Чемберленам и Баранову" (фамилия местного кулака) [Б. Левин, Свинья, Ог 20.08.30; Б. Левин, Одна радость // Б. Левин, Голубые конверты]. Как непременная часть массовых действ и праздников, "античемберленство" имело веселый карнавальный характер; ср., например, транспарант на книжной ярмарке: "Трудовой народ, взявшись за книжицу, всем Чемберленам пропишет ижицу" [М. Кольцов, Листы и листья // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира]. В стихотворении М. Исаковского "Ответ" (1927) отражена известность Чемберлена в деревне, где ..мужики спешат наперебой / Хоть чем-нибудь ответить Чемберлену... // Один везет до срока сдать налог, / "Чтоб Чемберлену не было обидно"... // И даже школьники, играя в городки, / Кричат: "А ну! Ответь-ка Чемберлену!"

Имя британского противника до предела затерто и заезжено сотнями ораторов и передовиков. "Вследствие многочисленных речей о международном положении популярным стало имя Чемберлена", — замечает А. М. Селищев, цитируя "Правду" за 1926: "В переносном смысле у нас Чемберленом стали крестить все, имеющее касательство к иностранной жизни. Иные докладчики о „международном положении" набили такую оскомину, от которой и лечиться-то неизвестно чем. Как неизбежная месть за это изобилие, звучит пренебрежительный окрик: — Ну, это Чемберлен. Это надоело!" Селищев отмечает новый глагол "чемберленить", цитируя "Правду": "Они уже нам головы прочемберленили, а о посевной кампании ни слова" [Язык революционной эпохи, 191]. "Каждый день Чемберлен в газете и каждый день битки на обед — от этого уже тошнит самого привыкшего рабочего" [М. Кольцов, Битки с макаронами // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира]. Мать пугает младенца: "Усни, деточка, усни! Не то я Чемберлена позову!" [карикатура в См 32.1927].

Имя Чемберлена стало бранной кличкой, как, например, в словах железнодорожника, записанных В. Инбер в октябре 1930: "Я одному так и сказал: ты не заведующий, а Чемберлен", или в разговорах комсомольцев в 1925: " — Чего ты орешь, Ванька? — спрашиваю. — Дай вообще ты в последнее время держишь себя форменным Чемберленом" [Инбер, За много лет, 306; Огнев, Исход Никпетожа, 32]. Универсальность "Чемберлена" как средства поношения и уязвления отражена в фельетоне "Караул! Спасите!":

Вечер в клубе. Ждут доклада

(Вновь - докладов полоса!)

Знаю: чемберлениада

Будет длиться три часа!..

...И когда в семейной сцене

Оскорбленьям нет конца,

Слышишь: "Что-то чемберленье

В складках вашего лица!"

Даже дети, наша смена,

В играх ткут интриги нить:

"Поиграем в Чемберлена,

Только, чур, его не бить!"

Пляж. Мостки перед купальней.

Разговор - без перемен:

"Не толкайтесь! Вы нахальней,

Чем... Известно: Чемберлен!" [Скорпион, Бу 27.1927]2.

Помимо имени Чемберлена, употреблялись в бранном смысле и всякие другие негативно окрашенные термины из политики, порой вытесняя вековые русские ругательства (см. ЗТ 9//8, ЗТ12//8 с замечательной цитатой из В. Ардова).

Отметим, что мифический персонаж по имени "Чемберлен" был известен русской публике задолго до революции. Отец "антисоветского" министра Джозеф Чемберлен, один из строителей Британской империи, часто упоминался в русской печати (ср., например, моду на костюмы а lа "Джое Чемберлен" в Ст 46.1912). По ряду причин, в том числе в связи с англо-бурской войной, его образ был непопулярен уже тогда: "Кухарка Акулина читала в „Листке" про буров и ругательски ругала Чемберлена" [Дорошевич, История одного борова, Собр. соч., т. 2]. Имя отца, как впоследствии и сына, стало нарицательным — Чемберленом называли человека хитрого, склонного к интригам [см.: А. Толстой, Егор Абозов, 517].

Другие штрихи к "чемберленомахии" см. в примечании 3 выше и в ДС 5//17; ЗТ 8//36.

13//16

Стали искать Треухова, но не нашли. — Можно предположить отголосок знаменитой автобиографической заметки Пушкина об экзамене в Царскосельском лицее, где юный поэт в присутствии Г. Р. Державина читал свои "Воспоминания в Царском Селе". "Меня искали, но не нашли..." — так вспоминает Пушкин триумфальную реакцию публики на его чтение [Поли. собр. соч., т. 12:158]. Эти "крылатые слова" Пушкина часто цитировались ("Искали гейшу, но уже не нашли" [Сологуб, Мелкий бес, гл. 30], "Искали вас, но не нашли" [Кольцов, Пустите в чайную, Избр. произведения, т. 1] или данное место о Треухове).

Отмеченность данной фразы как некоёго стереотипа прослеживается и на более широком материале, с евангельскими, в конечном счете, коннотациями. Она часто встречается в древнерусской литературе: "...взыскан же бысть таковый — не обрЬтен", "Ис-каше же его и не обрЬтоша..."[Киево-Печерский патерик (О преподобном Моисее Угрине. Слово 30; Сказание об Евстафии Плакиде" (XII в.)].

13//17

[Треухову] вспомнилась речь французского коммуниста... [который]говорил о буржуазной прессе. "Эти акробаты пера, — восклицал он, — эти виртуозы фарса, эти шакалы ротационных машин....... [Ниже подвыпивший Треухов кричит]: — Эти акробаты фарса, эти гиены пера! Эти виртуозы ротационных машин! — "Ругательная" разновидность формул типа "работник иглы" (Гейне о портном), "работник метлы", "пролетарий умственного труда" (в ДС 6, Бендер о дворнике). В 70-80-е гг. XIX в. получила хождение фраза "разбойники пера, мошенники печати", введенная Б. М. Маркевичем по адресу леворадикальных журналистов; "бандитами пера" назвал их позже М. Н. Катков. Ругань Маркевича цитируется Чеховым в письме к брату: "Разбойник пера и мошенник печати!" (24 октября 1887). Левые журналисты, в свою очередь, переадресовали эти ярлыки своим критикам: "шпионы пера, доносчики печати" и т. п. В фельетонах В. В. Воровского [в газете "Одесское обозрение", 20.09.08] встречаются клички "бездарности пера", "проходимцы кисти". "Эти выражения перешли и в советскую печать" [Ашукин, Ашукина, Крылатые слова, 539-540]. "Куда идете, гангстеры пера?" — фраза, припомненная Л. Никулиным в воспоминаниях о гудковской среде [год примерно 1925; Воспоминания о Ю. Олеше, 66].

Подобного типа ругательства употреблялись и вне журналистской темы: "бандит зубного дела!" [о дантисте; Тэффи, Человекообразные], "бандиты двуспальной кровати" [клопы, Бе 1928] и т. д. См. ДС 6//7.

13//18

Спланировав в последний раз, Полесов заметил, что его держит за ногу и смеется гадким смехом не кто иной, как бывший предводитель Ипполит Матвеевич Воробьянинов. — Зачем было Воробьянинову ввязываться в советский ритуал качанья? Возможно, что для соавторов это способ объединить И. М. в одну сценку с Полесовым — проявление "сказочно-мифологической" тесноты, замкнутости мира, ради которой они кое-где жертвуют правдоподобием (см. Введение, раздел 5). Мало того, что Воробьянинов присутствует при пуске трамвая — он еще и участвует в качаньи, а в число качаемых им попадает Полесов! По тому же принципу в пятигорской главе концессионеры случайно встречаются с Альхеном, супругами Щукиными и Изнуренковым, причем последний даже дает своему бывшему мучителю Воробьянинову три рубля [см. ДС 23 и ДС 36].

13//19

...Подкатил фордовский полугрузовичок с кинохроникерами. Первым из машины ловко выпрыгнул мужчина в двенадцатиугольных роговых очках и элегантном кожаном армяке без рукавов... Второй мужчина тащил киноаппарат, путаясь в длинном шарфе того стиля, который Остап Бендер обычно называл "шик-модерн". — Соавторы следуют наметившемуся к этому времени шаржу-стереотипу кинематографиста — нагловатого молодого человека, одетого с ног до головы по западной моде (непременно в особых очках), охотящегося в автомобиле за объектами съемки и типажами для фильмов, выглядящего экстравагантно на фоне скромно одетой советской толпы, в которую он бесцеремонно врезается. Вот некоторые параллели (выделяем лишь черты, буквально совпадающие с ДС):

"Подкатил к ночлежному дому несколько расхлябанный автомобиль и выскочил из него бритый молодой человек с проворными глазами за круглыми очками и гладко, на пробор, причесанной головой, впрочем, прикрытой наимоднейшей кепкой. На плечах сего юноши, живописно задрапированных длинным шарфом, каким-то жидким колоколом болталось широченное пальто, из-под него торчали тоненькие ножки в коротеньких штанишках и в нелепых, вроде как бы плоскодонных, остроносых башмаках" [Антон Амнуэль, Киноудача, КП 06.1928]. — "Советские джентльмены в восьмиугольных и надменных роговых очках, в лиловых клетчатых пальто, джентльмены, похожие на иностранцев-туристов" [С. Гехт, Путь в Дамаск (очерк о кинофабрике), Ог 08.07.28].

Многоугольные или (под Гарольда Ллойда) круглые очки — в эти годы признак не только кинодеятеля, но и вообще мобильного, нацеленного на успех и шик молодого человека. В романе В. Каверина "Скандалист" (1928) начинающий карьерист от книгоиздательства Кекчеев имеет лицо "расплывчатое, но выразительное, затушеванное очками — тяжелыми, шестигранными, роговыми" [1.4].

13//20

Вы, Ипполит Матвеевич, не думайте ничего такого... Вы, Ипполит Матвеевич, ни о чем не волнуйтесь! Все будет совершенно тайно. — Поведение Полесова здесь и далее [ДС 19; ДС 27] в чем-то напоминает фанатическую преданность делу и манеру говорить конспиративными полунамеками, свойственные юному поручику Эркелю из "Бесов" Достоевского. Ср.: "Я пойму, Петр Степанович, я все пойму... Разве я не понимаю, что вы делаете только необходимое для общего дела..." [III.7.3]. Полесов ведет себя также отчасти в духе Чипулина из рассказа А. Аверченко "Дьявольские козни" — сверхуслужливого юноши, навязывающего знакомым щекотливые услуги вместе с заверениями в конфиденциальности ("Не беспокойтесь! Чипулины не говорят" и т. п.).

Примечания к комментариям

1 [к 13//2]. Неясно, почему Л. Успенский пишет: "„Качать" тогда [в 1910] не было принято, а то бы плохо ему [авиатору Латаму] пришлось; но вот „нести на руках" — это полагалось" [Записки старого петербуржца, 144].

2 [к 13//15]. Внедрение политических кличек и ярлыков в быт, клеймение ими по самым тривиальным поводам кажется специфически советским явлением. Однако сатирики отметили его уже в античности — например, в "Осах" Аристофана [488-502, пер. Н. Корнилова под ред. В. Ярхо]:

Вам мерещатся тираны, заговорщики во всем,

Обсуждаете ль вы дело важное или пустяк...

На базаре даже стали о тиранах все кричать.

Ты себе торгуешь карпа, не салакушку, — сейчас

Продавец дешевой рыбы тут же рядом заворчит:

"Этот, кажется, припасы выбирает, как тиран".

Ты приценишься к порею, чтоб приправить им сардель, —

На тебя взглянувши косо, зеленщица говорит:

"Ишь, порею захотелось! Иль тираном хочешь быть?..

В полдень к девке непотребной я зашел вчерашний день,

Оседлать ее собрался, а она озлилась вдруг

И вскричала: "Как! Ты хочешь Гиппием-тираном быть?"