28. Потный вал вдохновенья

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

28//1

Заглавие. — Метафора, по-видимому, принадлежит Ильфу. "Его окатили потные валы вдохновения" [ИЗК, 151]. До ЗТ использована соавторами в повести "Новая Шахерезада" — в новелле "Преступление Якова" [1929; Собр. соч., т. 1: 515]. ...Бросая трепетную тень на горные ручьи... (в первом абзаце) — явная стихотворная цитата (четырех- и трехстопный ямб), источник которой пока выявить не удалось.

28//2

Вечер... был настолько хорош, что старожилы, если бы они здесь имелись, конечно, сказали бы, что такого вечера они не запомнят. — Клише о "старожилах" — одно из самых старых и затертых в журналистике, здесь комичное ввиду противоположности "старожилов" и советской новостройки. "Старожилы не могли запомнить ничего подобного" [М. Щедрин, История одного города: Голодный город]. "Здесь со вчерашней ночи поднялась такая буря, какая в октябре, по словам здешних старожилов, редко обрушивалась на этот благодатный уголок" [корреспонденция из Ливадии о кончине Александра III; Всемирная иллюстрация 05.11.94].

Выражение это в свое время подхватили чуткие на штампы сатириконовцы: "Увел жену домой и закатил ей сцену, какой, как говорится, и „старожилы не запомнят”" [Тэффи, Забытый путь]; "И почти каждый день у них [мексиканцев] резня, которой „старожилы не запомнят”" [А. Аверченко, Мексиканец, НС 03.1913].

28//3

ТОРЖЕСТВЕННЫЙ КОМПЛЕКТ: незаменимое пособие для сочинения юбилейных статей, табельных фельетонов, а также парадных стихотворений, од и тропарей. — Состоящее из избитых штампов "пособие" для механического сочинения стихов и прозы — идея не новая. Оно фигурирует, в частности, у А. Фюретьера (1666): "Поэтический словарь для составления стихов, или Сборник слов и фраз, например, прелести, чары, стрелы, страсть, несравненная краса, неповторимое чудо и т. д. С предисловием, где показано, что поэтические дрожжи состоят в общем из трех десятков слов, которых вполне достаточно, чтобы выпекать пышные романы и поэмы" [Мещанский роман, 274].

В "Сатириконе" соавторы могли читать юмореску "Как писать рассказы (опыт руководства)" [подпись: Медуза-Горгона, Ст 22.1908]. Словарики для писателей и бюрократов нередки и в советской сатире — ср.: "Стертые пятаки" [КН 18.1929], "Слова и выражения, которые нужно выучить ответственному работнику" [Савелий Октябрев, Кр 46.1927] и пр.

28//4

§ 2. Художеств, очерк-фельетон. — Виртуозный "Художеств, очерк-фельетон" (далее ХОФ) содержит, в пародийном отражении, элементы популярной в начале XX в. урбанистической и индустриальной поэзии (а также декламационной прозы того же содержания), одним из зачинателей которой был Э. Верхарн. Характерными ее чертами являются восклицания, призывы, пророчества, а также изображения индустриальных пейзажей и массовых шествий на фоне грандиозных, устремляющихся вширь и ввысь механических конструкций.

Разумеется, ХОФ стоит в конце разветвленной линии эпигонов этого стиля и пародирует не непосредственно Верхарна, а его отзвуки в советской литературе и журналистике 20-х гг. Ср. все же такие прямые параллели, как: "— Последний вал! — Девятый час! — Двенадцатый Ваал!" [ХОФ] — Чу! бьет предназначенный час! [Э. Верхарн, Мятеж; пер. В. Брюсова]; "Вперед!.. Вершится историческая поступь" [ХОФ] — Бессчетных шагов возрастающий топот / Все громче и громче в зловещей тени / По дороге в грядущие дни [Э. Верхарн, там же]; "Это — „железный" „конь"!.. Это: — Восточная! — Магистраль!" [ХОФ] — Это Город-спрут / Дыбом взметнулся... / Это Город-спрут [Э. Верхарн, Город; пер. М. Волошина].

Черты данного стиля можно разглядеть во многих произведениях начала XX века, например, в "Песне о буревестнике" М. Горького: Это смелый Буревестник... — Пусть сильнее грянет буря! и т. п., в стихотворениях в прозе Г. Гершуни: "Мы идем, мы идем, мы идем свободу спасать, свободу спасать, свободу спасать!.. Павшим на смену волны несутся... Как они грозны, как они мощны!.." [Разрушенный мол // Чтец-декламатор, 31-37], в пародиях на Л. Андреева: "Чу! Слышен топот! Слышен ропот! Слышен шепот! Идут!..." [Венский, Мое копыто, 9] и т. д.

Для нас, однако, интересны более поздние, уже советские отголоски этого космоиндустриально-декламационного стиля, которые могли служить непосредственным фоном для пародии соавторов. Одно из важных промежуточных звеньев на пути от Верхарна к ХОФ — ритмическая проза А. Гастева, видного пролетарского поэта и публициста, одного из основателей Лиги времени [см. ДС 13//9; ЗТ 6//19]. Произведения Гастева, написанные до революции и в первые советские годы, проникнуты космическим пафосом того же типа, что и "Театральный Октябрь" Мейерхольда, "Мистерия-Буфф" Маяковского, архитектурные фантазии Е. Татлина или монументальные фрески и декорации на темы вселенского торжества пролетариата, украшавшие стены российских городов в годы военного коммунизма. Несмотря на сравнительную уже отдаленность поэзии Гастева от эпохи ЗТ, параллели между ней и "Торжественным комплектом" весьма явственны. Приведем хотя бы некоторые из перекличек лексико-тематического плана. (Цитаты из А. Гастева даются по его книге "Поэзия рабочего удара". Новые строки мы ради экономии места заменяем косой разделительной чертой.)

ХОФ: "— Девятый час!"

Гастев: "Бьет час" [заглавие]; "Стрелка показывает три с половиной. Мы — люди этого четвертого часа" [Наш отряд].

ХОФ: "Это — „железный" „конь"!.. / Это: / — Восточная / — Магистраль! / "Поют сердца"..."

Гастев: "О чем же поют гудки? / — Это утренний гимн единства!" [Гудки].

ХОФ: "...Как взвиваются... эти стяги! Эти флаги!.."

Гастев: "Лапы взвились, крепко сцепились железным объятием, кряжем поднялись кверху..." [Башня]; "На железную молитву взвиваются кронштейны... / Взвиваются ракеты..." [Манифестация]; "Взовьемся всем веером" [Мост].

ХОФ: "Пусть!.." [заглавие]; "Пусть отдельные ошибки. Пусть, / ...Пусть — Ваал капитализма! Пусть — Молох империализма! Пусть! / ...Пусть клевещут! Пусть скрежещут! Пусть выявляется злобный зубовный враг!"

Гастев: "Пусть будут еще катастрофы... / Впереди еще много могил, еще много падений... / Пусть же!" [Башня]; "Рухнули сорок домн и свалились ажурные башни. / Пусть!" [Манифестация]; "Пусть не ты воплотил, но порывы труда боевого другим передай" [Рельсы]; "Может быть... тысяча лучших поэтов бросится в море... / Но пусть! /...Земля застонет. / Она... зарыдает. / Пусть! / Риск мы берем на себя" [Кран].

[Анафоры:] ХОФ: "Он пылает под клики трудящихся... / Он выявляет зарю новой жизни..."

Гастев: "Он несется... / Космос несется... Он не может стоять, он родится и умирает... / Он достигает, он торжествует!" [Мы посягнули]; "Он рушится, он падает... мир" [Чудеса работы].

Постоянная тема стихотворений в прозе Гастева (как и многих стихов Верхарна) — массовое шествие или движение к какой-то цели: шагающие, бегущие, взбирающиеся вверх толпы людей, несущиеся поезда — наиболее типичный их мотив. В ХОФ тоже подразумевается движение масс: "— Вперед! / ...Вершится историческая поступь. Пески прошлого взметаются скоком стали".

В формальном плане текст у Гастева и в ХОФ разбит на короткие абзацы, порой состоящие из одного-двух слов, иногда взятых в кавычки, как неизвестно откуда приводимая цитата, часто выделенных тире наподобие чьей-то прямой речи. См. причудливые системы тире и иерархии кавычек в следующих отрывках:

ХОФ: "— Маяк! / Индустриализации!"

или:

"— Пусть — Ваал капитализма! Пусть! Молох империализма! Пусть!"

или:

"Это: / — Восточная / — Магистраль! 1 / "Поют сердца"..."

Гастев: "Тысяча работников, необъятная площадь станков. / — Песню! / — Железную!" [Ворота]; "Мы падали. Нас поражали. / Но в муках отчаянных все ж мы кричали: / „Мы явимся снова, придем!"" [Мы идем].

Наряду с революционно-индустриальными поэмами Гастева, источниками ХОФ несомненно являются наводнявшие прессу панегирики пятилетке с их крикливыми, расплывчатыми призывами к движению вперед и ввысь, к борьбе с врагами, к трудовым подвигам. Ср.: Идут, ребята, года пятилетки, / Враг торопится, враг не ждет... [В. Гусев, МГ 23.1930], или: Углем страну /Мы двигаем вперед... / И волны тока, смерч пород, / Вредительства сжигая сор, / Как кровь во всем стучат! Зовет / Нас будущее! Гей, вперед! / Работу — первый сорт! [А. Кудрейко, МГ 21.1930], или: Слей в кулак / В девятый вал /И — вот так. / Ты в борьбе, / Щады нет! / О Интернационал! / Наш тебе привет! [Ив. Филипченко, Ро Со Фе Со Ре (1919), в кн.: Кузница, 54; ср. катахрезу Зардел девятый вал в "художественном стихотворении" Торжественного комплекта]. В связи со словами "...взметаются скоком стали" в ХОФ стоит упомянуть революционный балет С. Прокофьева "Стальной скок".

Этот громогласный и туманный стиль был подхвачен и очеркистами — ср. отклик известного тогда журналиста И. Бачелиса на процесс Промпартии: "...Они идут. Это они — творцы пятилетки. / Это они — зачинщики темпов. / Это они — победоносная армия труда. / ...Сотни! Тысячи! / Пронизанные светом прожекторов, горят знамена боевых решающих побед. / ...Пятилетка в четыре года! / ...Революция идет мимо — колоннами демонстрантов, тысячи тысяч..." [Вредительский чад, ТД 12.1930; цит. по: Б. Брикер, Пародия и речь повествователя...].

Молох и Ваал, входящие в словарную часть "Комплекта", были общими местами антибуржуазной эсхатологии. Ср. рассказ А. И. Куприна "Молох"; известные строки С. Надсона: Верь, настанет пора — и погибнет Ваал, / И вернется на землю любовь! [Друг мой, брат мой...]; стихи пролетарского поэта А. Крайского: Это был конец тупым страданьям / И над Молохом разбитым крест [Ежов, Шамурин, Русская поэзия XX века, 508].

Отразились в ХОФ и некоторые клише, модные в дореволюционной журналистике. Построение текста в виде пар коротеньких абзацев, из которых первый заканчивается двоеточием, а второй (содержащий главную часть) выделяется красной строкой с начальным тире, напоминает известную манеру очеркистов типа В. Дорошевича или В. Гиляровского. Ср. следующие два отрывка:

(а) "Но на прислужников уже взметается:

— Последний вал!

— Девятый час!

— Двенадцатый Ваал!..

— Это:

— Восточная!

— Магистраль!" [ХОФ].

(б) "Среди свидетелей фигурировало около двадцати, которые сознались:

— В убийстве банкира Лившица. Уверили,что это:

— Именно они!

В свое время рассказывали все подробности:

— Как убивали...

Подозрение пало, конечно, как всегда в таких случаях:

— Первым долгом на прислугу" [Дорошевич, Пытки, Избр. рассказы и очерки].

Отрывок из ХОФ по некоторым признакам даже ближе к прозе "буржуазного" литератора Дорошевича, чем к текстам трибуна революции Гастева. Например, ХОФ и дореволюционный очерк допускают довольно гибкое разбиение фразы; а именно, в них обоих первый из пары соотнесенных коротких абзацев может обрываться двоеточием на любом члене предложения. См. два последних отрывка, (а) и (б), в которых двоеточие плюс тире в начале следующей строки стоят не только после verba dicendi, но, например, и после указательного местоимения это.

У Гастева при подобном разбиении фразы обрывающее предыдущий абзац двоеточие ставится лишь простейшим способом, т. е. после verba dicendi (см. выше ".. .мы кричали: / „Мы явимся снова, придем!"" [Мы идем]).

До предела заезженный старой фельетонистикой, этот стилистический маньеризм спародирован в исключенной главе ДС "Прошлое регистратора загса", в статье старго-родского репортера Принца Датского [см. ДС ПР//7].

Другими словами, соавторы ЗТ придали советскому очерку о Турксибе легкий акцент дореволюционного журнализма, закамуфлированный одновременным сходством с весьма революционными моделями (Гастев и др.). Можно видеть в этой двусмысленности скрытую сатиру на мимикрирующих литераторов, неспособных избавиться от субстрата старой культуры, — мы знаем, что такая мимикрия является постоянной темой соавторов. Именно такую эволюцию проделал Принц Датский, превратившийся при советской власти в Маховика. Сходства между ХОФ и творениями Принца Датско-го-Маховика довольно явственны в его заметке о трамвайном инженере Треухове [см. ДС 13//9].

28//5 Художеств, стихотворение... Б)Восточный вариант: Цветет урюк под грохот дней, / Дрожит зарей кишлак, / А средь арыков и аллей / Идет гулять ишак. — Урюк, арык, кишлак, ишак — четыре слова, благодаря богатым поэтическим созвучиям как бы просящиеся в стихи (все в два слога с ударением на втором, с аллитерациями на "р" и "ш", с одинаковым окончанием на "к"). Неудивительно их магическое воздействие на литераторов, писавших о Востоке: многократно повторяясь в одном том же комплекте, они стали буквально "четырьмя столпами" темы советской Средней Азии. Ср. хотя бы:

— очерк И. Басалаева "Розия-Биби" с обильными восточными глоссами, где не раз упоминаются и кишлаки, и ишак, и цветущий урюк [ТД 03.1927];

— "Восточные рассказы" Елены Зарт [НМ 10.1925], где самыми частотными словами являются "арык", "ишак", "кишлак" и "арба";

— очерк Г. Серебряковой "В Ферганском кишлаке", где в первых же двух абзацах "течет быстрый арык Шарихан-Сай", а "по улице... идет ишак — осел, лучший, умнейший друг в хозяйстве узбека" [КН 19.1927];

— очерк С. Субботина "Сердце Узбекистана": "Годы текут, как вода в арыках... Караван верблюдов обгоняет красивый авто. А семенящего тонкими ножками ишака пугает грузовик, мчашийся во всю силу" [КП 41.1929; о штампах типа "верблюд — авто" см. ЗТ 27//3].

Сценарий В. Ардова "Конфет-минарет" остроумно высмеивает эти и другие штампы советского ориентализма:

"В бедном кишлаке проживает богатый бай, угнетающий всех декхан [sic]. У бая есть достаточный кворум жен, но он сватается к юной Гюли... Цветет урюк.

О сватовстве узнал возлюбленный Гюли — изящный бедняк Али. Али седлает своего верного минарета, заряжает дедовский ятаган разрывной пулей и мчится по направлению к далекому муэдзину, на котором пасут своих ишаков и пропагандируют друг друга декхане. Урюк цветет.

Ночь. Цветет урюк. Богатый бай ложится бай-бай, не подозревая о восстании. Но (цветет урюк) его дом уже окружен...

На развалинах байского дома в видавшую виды диафрагму целуются Али и Гюли. Развесистый (не хуже клюквы) минарет служит фоном. Цветет урюк" [Чу 05.1929].

Весь этот набор употреблялся, как видно, уже в дореволюционной журналистике. Ср.: "Он только что полез в арык за уплывавшим в мутной воде урюком"; "Он был беднейший из беднейших жителей-полукочевников кишлака Турк"; "За арбами трусил мелкими шажками ослик" и т. д. [Е. Ардов (Е. И. Апрелева), Среднеазиатские очерки, 77,123,143; печатались в русской прессе до 1917]. В этих же старых очерках упоминаются "красивые бухарские евреи в меховых шапках с бархатным верхом" [стр. 24], позднее описанные и советскими очеркистами [например: Г. Серебрякова, Пестрая Бухара, КН 31.1927]. Такую шапку приобретает покупатель "Торжественного комплекта" Ухудшанский [ЗТ 31, конец главы].

28//6

Азиатский орнамент. — Слова, перечисленные в этом списке, относятся к самым затертым штампам восточной тематики. "Для характеристики Средней Азии служат, кроме кишлака в смысле деревня, паранджа (которой отвечает чадра на Кавказе), бай в смысле кулак, декханин [sic] в смысле крестьянин, арык в смысле ирригационный канал и т. д." [Щерба, Современный русский литературный язык, 120]. Бай неизменно выступал в амплуа "нехорошего человека" в фильмах на среднеазиатские темы [например: "Араби", "Земля жаждет", "Сын страны", "Американец из Багдада", "Забыть нельзя", "Подъем" и др. (все 1930-1931); см.: Советские художественные фильмы, т. 1]. "Вырвать воду арыка из рук бая" призывали лозунги в Туркмении [КН 08.1926]. Само слово "бай" в 1930 было сравнительным неологизмом: в 1925 оно еще транскрибировалось как "бой": "От Самарканда до Мачи нет человека богаче Раджаба. Это настоящий бой (примечание: По-таджикски — богач)" [Е. Зарт, Восточные рассказы, НМ 10.1925]. В среднеазиатских республиках баи все еще имели значительный вес и пользовались влиянием на партийно-государственные органы [Кольцов, Демократия по почте, 1929; Избр. произведения, т. 1]. Басмачи — вооруженные среднеазиатские националисты, боровшиеся против советской власти и коллективизации.

28//7

ШАЙТАН-АРБА (Средне-Азиатская ж. д.). — Среднеазиатская железная дорога — система железных дорог советских республик Средней Азии; строилась до революции (с 1880), при советской власти дополнялась новыми линиями и ветками. Не следует путать ее с Туркестано-Сибирской ж. д. (Турксибом) — новостройкой, описанной в ЗТ.

Выражение "шайтан-арба" нередко цитируется как элемент местного колорита в очерках и корреспонденциях о советском Востоке. Смысл его в том, что водителем незнакомых средств передвижения является дьявол, подобно тому, как параллельное выражение "адам-арба" означало "тележку, запряженную человеком" [см.: М. Шкап-ская, На золотой реке, КП 35.1929]. "Большие дети ", — пишет журналист о казахах на Турксибе. "Раз приехал в автомобиле участковый инженер и вздумал прокатить здоровенного парня-казака [=казаха]. Подозвал его, усадил рядом с собой. Машина фыркнула, дернула с места. А казак вдруг как заорет: „Ай, шайтан-арба“, как бросится из кузова головой... За ноги его поймали" [Федорович, Конец пустыни, 65]. Напротив, в Таджикистане "уже не боятся ,,шайтан-арбы“" [Ю. С., Строим арыки и новую жизнь, Ог 20.07.30]. "Шайтан-арба" — название рассказа Вс. Иванова и фильма по нему, где идет речь об открытии автобусной линии в азиатском городке [Советские художественные фильмы, т. 1]. В первомайском номере "Известий" за 1930 напечатана поэма Демьяна Бедного "Шайтан-арба — Про геройское завершение / Без чьей-либо посторонней подмоги / Туркестано-Сибирской железной дороги", в которой кочевники выражают таким способом свою радость при виде паровоза: В восторге шумит / Народ у откоса: / "Шайтан-арба!". Став заведомым штампом, выражение нашло себе законное место на страницах бендеровского "Комплекта".

28//8

...ТВОЯ-МОЯ НЕ ПОНИМАЙ (выражения)... МАЛА-МАЛА. — В литературе 20-х гг., как и в советской жизни тех лет, бросается в глаза пестрая смесь персонажей из Азии: киргизы, узбеки, казаки (казахи), китайцы, японцы, монголы и т. п.

Выражение "мала-мала" типично для китайцев и японцев и употребляется в смысле "немного, слегка" (часто как understatement) или "почти, чуть не". У Вс. Иванова в "Бронепоезде 14-69" участник партизанской войны Син Вин-у говорит, что "его меня мало-мало убивать хотела", и жалуется, что "Нипонса куна [негодяи], мадама бери мала-мала". "...Бандит... мал-маламеня убивал", "Всемадамысибконехоросиемал-мало", — так изъясняются московские китайцы в "Зойкиной квартире" М. Булгакова. В романе П. Павленко "На Востоке" (1936) китаец, едва избежавший смерти, говорит: "...маломало пропал" [1.1].

Квазикитаизмом является и "твоя-моя не понимай", с притяжательными местоимениями женского рода и глаголом в форме императива, иногда — причастия или деепричастия: "его не знай, что делать", "моя твоя понимая есть" [Вс. Иванов, там же].

Эти и подобные искажения постепенно сложились в особый язык для разговора русских с "ориенталами": "Проводник говорил с негром на том ломаном русском языке, на котором до сих пор еще многие говорят с закавказскими народностями, калмыками, китайцами: — Мало-мало понимай. Дюша любэзный. Ай, спасибо. Некарашо" [Б. Левин, Возвращение // Б. Левин, Голубые конверты]; "Хозяин, какой цена торговал?" — так русский турист на бухарском базаре приценивается к тюбетейке [Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 151]2.

28//9

...[Иностранцы] приобрели разительное сходство со старинными советскими служащими, и их мучительно хотелось чистить, выпытывать, что они делали до 1917 года, не бюрократы ли они, не головотяпы ли и благополучны ли по родственникам. — О чистке см. ЗТ 4//10. Применение чистки (как и других идеологических операций) к далеким от современности объектам — один из мотивов юмора 20-х гг., включая и юмор соавторов [ср. ДС 8//10 — старухи; ЗТ 9//8 — старик Синицкий и "ребусное дело"]. В. Маяковский в "Юбилейном" (1924) рисует воображаемую чистку Дантеса, убийцы Пушкина. М. Булгаков описывает воображаемый разговор председателя месткома с египетской мумией:

"— А скажи, дорогая мумия, что ты делала до февральского переворота? — И тут мумия побледнела и сказала: — Я училась на курсах. — Так-с. А скажи, дорогая мумия, была ли ты под судом при советской власти, и если не была, то почему?.. А что б ты сделала, если бы увидела коммунистов в церкви? А кто такой тов. Стучка? А где теперь живет Карл Маркс?.." [Египетская мумия: рассказ члена профсоюза (1926), Ранняя несобранная проза].

В том же духе — юмореска "Крокодила" по Лермонтову: "Скажи мне, ветка Палестины, / Где ты росла, где ты цвела (до 1905 г.)? / Каких холмов, какой долины / Ты украшением была? (до империалистической войны) ?/ У вод ли чистых Иордана / Востока луч тебя ласкал (до февральской революции)? / Ночной ли ветр в горах Ливана / Тебя сердито колыхал? (в октябре 1917 г.)?" и т. д. [Кр 16.1927].

В рамках данной группы мотивов шутка в ЗТ об иностранцах, которых хотелось чистить, — так сказать, "примерка идеологии к кому-то, находящемуся вне сферы ее действия", — представляет собой, по-видимому, особый случай, наделенный тонкой аурой "торжествующей неподвластности" (более отдаленный, но принадлежащий к тому же гнезду мотивов пример можно видеть в "Театральном романе" М. Булгакова: попытка вовлечь и бутафора в обучение актеров по методу Ивана Васильевича).

Примечания к комментариям

1 Гк 28//4]. Выделяемое в отдельную строку местоимение Это: (с двоеточием) наблюдается кое-где у поэтов 20-х гг., например, у начинающего Э. Багрицкого, пытавшегося усваивать гастевскую технику: М. С. 17.О. — Четыре куска огня. / Это: / Мир Страстей, Полыхай Огнем. / Это: / Мечта, Сладострастие, Покой, Обман [разделяем косой чертой строки; МГ 01.1928, цит. по литературно-критической рубрике "Тараканы в тесте", См 1928].

2 [к 28//8]. Этот наивный способ говорить якобы понятным для восточных народностей языком был в ходу уже в конце XVIII в. С. Т. Аксаков вспоминает, что во время путешествия его родные и слуги говорили с местными жителями, "немилосердно коверкая русский язык, думая, что так будет понятнее"; например: "Ефрем [дядька мальчика] ...вошел со мною на плот и сказал одному башкирцу: „Айда, знаком, гуляй на другой сторона" "(т. е. давай-ка, любезный, переедем на другой берег) [Детские годы Багрова-внука, Дорога до Парашина].