32. Врата великих возможностей

32//1 Парусиновые туфли [Балаганова] потеряли форму и цвет и напоминали скорее молдаванские постолы. — Постолы — "легкая обувь, состоящая из одного или нескольких кусков кожи, стянутых вокруг ступни шнуром: „Вместо сапог на его ногах были постолы из свиной кожи, стянутые по щиколотке ремешком*⁴. Арк. Первенцев" [ССРЛЯ, т. 10]; "На всю жизнь запомнились мне молдаване в сыромятных постолах, меховых жилетах и высоких бараньих шапках, которые они носили, несмотря на летнюю жару" [Катаев, Разбитая жизнь, 308].

32//2

— Вставайте, граф, вас зовут из подземелья! — сказал он [Бендер], расталкивая Балаганова... — Командор! — закричал [Шура]... — Слова "Вставайте, граф" известны по биографии французского утопического мыслителя графа Анри де Сен-Симона, который, по преданию, еще юношей заставлял своего лакея каждое утро будить себя словами: "Вставайте, граф, вас ждут великие дела!"(" Levez-vous, monsieur le Comte; vous avez de grandes choses a faire" [Dondo.The French Faust, 15]). Вторая половина этой фразы: "ждут великие дела" — была процитирована ранее [см. ЗТ 18//9]. Источник слов "вас зовут из подземелья" не вполне ясен. Возможна связь с "пещерой Лейхтвейса" [см. ДС 9//11] или с мотивом Дон Жуана и являющейся за ним статуи Командора (ср. возглас Балаганова: "Командор!").

32//3

— Забурел, забурел! — радостно вскрикивал Балаганов. — Забуреть — возгордиться, зазнаться и в своей гордыне отдалиться от старых друзей: Навоз продал? Забурел, / Тимофей Васильевич! [А. Жаров, Гармонь (1926)]. Неологизм 20-х гг., первоначально пришедший из воровского арго [Селищев, Язык революционной эпохи, 76] и из речи беспризорников [см. очерк И. Ильинского в Ог 11.12.27], но в эпоху ЗТ уже широко распространенный в речи разных слоев общества. Типично его употребление при встрече давно не видевшихся знакомых: "Внезапно он стал звать меня к себе. Говорил, что я „забурел". Смачно описывал радости скромной выпивки" [В. Ардов, Три встречи // В. Ардов, И смех и грех]; "— Не узнаете? Забурели?" [Петров, Энтузиаст, Собр. соч., т. 5].

32//4

— Да, я забурел... Посмотрите на брюки. Европа — "А"! — По-видимому, буквами в тогдашнем снобистском дискурсе различалась "классность" вещей и мест. В польском словаре крылатых слов сообщается, что в 30-е гг. говорили "Полыпа-А" и "Полына-Б", понимая под последней более отсталые, удаленные от Европы районы страны [Н. Markiewicz, A. Romanowski, Skrzydlate slowa. W., 1990,830; указал К. В. Душенко]; надо полагать, что подобное разделение существовало и для Европы в целом и ее изделий, во всяком случае если судить по совсем еще недавним временам.

32//5

Ну, каковы ваши достижения? — "Наши достижения" — название журнала, посвященного успехам пятилетки (основан М. Горьким, издавался в 1929-1937). Выражение "наши достижения" иронически употреблялось и раньше. Так называлась, например, рубрика в ленинградском юмористическом еженедельнике "Пушка" в 1926-1927. "Вот тебе наши достижения — заборные книжки", — говорит измученный неудобствами обыватель [Б. Левин, Неотосланное письмо, Чу 14.1929].

32//6

...Конгресс почвоведов приехал в полном составе осматривать опытную станцию. — 2-й международный почвоведческий конгресс состоялся в Ленинграде 20-30 июля 1930.31 июля участники конгресса выехали в полуторамесячную экскурсию по Советскому Союзу [Пр 01.08.30]. В ИЗК на с. 296 есть запись: "Конгресс почвоведов".

32//7

Номеров не было ни в одной гостинице. — Совершенно независимо от конгрессов, съездов и пионерских слетов достать номер в гостинице в 1929-1930 было нелегко. Приоритетом пользовались иностранцы и командировочные. Английский автор вспоминает: "Гостиница „Прогресс" [во Владимире] была столь прогрессивной, что отказывалась принимать гостей: чтобы убедить их дать мне номер, пришлось пойти в горсовет. Когда секретарь сказал директору гостиницы, что надо быть вежливым с иностранцем, даже если тот странно выглядит, мне дали место в номере с семью койками" [Farson, Seeing Red, 31]. Сходную картину рисуют и другие путешественники по Союзу: советскому гражданину отказывают наотрез, иностранцу после некоторых препирательств дают комнату без удобств [Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 75-76; O’Flaherty, I Went to Russia, 201; Darling, Ding Goes to Russia, 54].

Это положение описано в рассказе М. Зощенко "История с переодеванием", где герою приходится притвориться испанцем, чтобы получить "шамбер-циммер" в одной из южных гостиниц. Для советских людей, путешествующих по собственной надобности, сервис был попросту закрыт: все места резервировались для едущих в организованном порядке или по делам службы [М. Кольцов, Невский проспект (1928); Dubois, URSS: une nouvelle humanite, 94-95]. Но и командировочным не всегда был обеспечен кров: например, в рассказе С.Н.Сергеева-Ценского "Конец света" (1931) герой приезжает в Керчь на рыбозавод, регистраторша в гостинице знает его лично, и все же устроиться удается лишь на лестнице, на диване, полном клопов [в кн.: Под чистыми звездами].

32//8

Нет! Парад решительно не удавался, хотя все было на месте. Вовремя были высланы линейные, к указанному сроку прибыли части, играл оркестр. Но полки смотрели не на него, не ему кричали "ура"... — Ср. у Толстого продолжение пассажа о Наполеоне, как об игроке: "Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция... он сам был тот же... но страшный взмах руки падал волшебно-бессильно" [Война и мир, Ш.2.34]; начало пассажа процитировано в ЗТ 20//8; см. также ЗТ 1//32, сноска 2; ЗТ 2//27. Как видим, в обрисовке Бендера отражены различные грани карьеры Наполеона — не только его победы, но и неудачи.

Злоключения Остапа-миллионера, демонстрирующие бессилие больших денег в рабоче-крестьянском государстве, — почти зеркальная антитеза приключений Генри, героя новеллы М. Твена "Банкнота в миллион фунтов стерлингов", где доказывается обратный тезис: всесилие больших денег в государстве буржуазном. Если Бендер, имея деньги, не может ни сделать каких-либо приобретений, ни даже поесть щей в профсоюзной столовой, то герою М. Твена капиталистический истэблишмент, наоборот, предлагает все мыслимые блага и услуги, причем платить ни за что не приходится, т. к. обществу оказывается достаточно одного вида миллионной банкноты. И там и здесь решающим оказывается не наличный расчет, а принадлежность или непринадлежность к привилегированной группе: в первом случае — богачей, во втором — пролетариев. Другие общие точки двух рассказов: (а) величина богатства (один миллион); (б) экспериментальный характер обладания им (в новелле М. Твена он более явно выражен, т. к. там заключается пари, но и у соавторов ситуации придана чистота и наглядность научного опыта); (в) неразменность, цельность одного миллиона как показательной и символической суммы (у М. Твена банкноту так и не удается разменять, в ЗТ соавторы все время подчеркивают, что миллион остался миллионом, несмотря на траты: "Остап каждый день считал свой миллион, и все был миллион без какой-то мелочи" [ЗТ 32]; "если не считать 50 тысяч Балаганова... то миллион был на месте [ЗТ 33]; "Остап боролся за свой миллион, как гладиатор" [ЗТ 36] и др.). Параллелизм с новеллой М. Твена был полнее в первоначальном варианте ЗТ, где Бендер отказывался от богатства и женился на Зосе [Собр. соч., т. 2: 537-539].

Тема бесполезного богатства занимала советских писателей еще до появления ЗТ. Отмена денег была частью программы партии большевиков, и вопрос об этом серьезно рассматривался, когда соавторы приступали к писанию второго романа [см. об этом Лурье, Невовлеченность в систему, 107-108]. В 1929 В. Маяковский задумывал работу - над комедией "Миллиардеры", где герой получал огромное состояние и не знал, куда его девать в условиях СССР [Галанов, 125]. Одна из первоначальных версий конца ЗТ состояла в том, что "отменят деньги" [Яновская, 84]. Ср. запись Ильфа: "Остап-милли-онер собирает окурки" [ИЗК, 296].

32//9

...и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана... заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадет, тот не возвращается. — См. ИЗК, 223, 294. Шепетовка — город на Волыни (Украина), до оккупации Советами Западной Украины находившийся вблизи польской границы, последняя железнодорожная станция на советской территории, дверь из СССР в Европу: "Поезд уходил на Шепетовку", — говорится об отъезде на Запад родителей Ю. Олеши, с которыми ему уже не суждено было встретиться [Олеша, Книга прощания, 83]. В начале 30-х гг. Шепетовка была важным и процветающим пересадочным пунктом [см.: Бережков, Как я стал..., 227-229; Вакс, Секрет "последнего города"].

В густо мифологизированном мире ДС/ЗТ высказывание Остапа о Шепетовке напоминает о географии "Страшной мести" или "Слова о полку Игореве", где "корчма на границе" и пространство за пограничной чертой также ассоциируется с хаосом, неизвестностью и нечистой силой.

По мере усиления сталинизма в СССР устрожались барьеры, отделявшие рядовых советских граждан от Запада, и представления о последнем все более обволакивались мистикой. Отождествление заграничного с загробным, скрадывание различий между тем и другим — фигура, встречающаяся в разных формах. Помимо данного места ЗТ, см. в "Самоубийце" Н. Эрдмана (1928-1930): "—Мы сейчас провожаем Семена Семеновича... в мир, откуда не возвращаются. — За границу, наверно? — Нет, подальше..." [д. 3]. Эмиграция и смерть поставлены в один ряд в "Конце хазы" В. Каверина (1925): ".„[Революция] столько тысяч людей отправил[а] гулять по чужедальним морям и столько тысяч по таким отдаленным странам, откуда никто никогда не найдет обратной дороги..." [гл. 4, 137]. Еще раньше это сравнение сделал Тютчев: "Возвращающиеся из-за границы столь же редки и столь же нереальны, как выходцы с того света, и, право, трудно упрекать тех, что не возвращаются, настолько хотелось бы быть в их числе" [из письма 1858 г.; цит. по кн.: Вейдле, Задача России, 194]. Прототипом для Тютчева и многих других послужила, видимо, метафора из "Гамлета": Боязнь страны, откуда ни один / Не возвращался... [III. 1; пер. Б. Пастернака].

32//10

— Это карета прошлого, — сказал он брезгливо, — в ней далеко не уедешь. — Неточная цитата из "На дне" М. Горького, где Сатин говорит: "В карете прошлого никуда не уедешь" [д. 4]. "Вместо „никуда" часто цитируется „далеко"" [Ашукин, Ашукина, Крылатые слова, 74]. Извозчик назван "каретой прошлого" в очерке Ильфа и Петрова "Меблировка города" [Ог 30.07.30].

32//11

Пришлось сесть в трамвай. Вагон был переполнен. Это был один из тех зараженных ссорою вагонов, которые часто циркулируют по столице... [до конца абзаца]. — В эпоху ЗТ трамвай часто состоял из одного вагона, так что слова "трамвай" и "вагон" были синонимами. Ср. в "Докторе Живаго": "Юрий Андреевич... сел в вагон трамвая, шедший вверх по Никитской... Он попал в неисправный вагон, на который все время сыпались несчастья... Вагон пришел в движение" и т. д. [XV. 12]. Трамвай мог, однако, иметь и второй вагон, и тогда первый назывался моторным, а второй — прицепным, или прицепом.

Транспортная давка — частый предмет жалоб, острот, фельетонов тех лет, источник обильных метафор и аллегорий. Иностранцы единодушно пишут о московских трамваях, с которых свисают до земли гроздья людей, которые берутся штурмом и не могут служить для короткой поездки, ибо не успеешь пробиться от входа к выходу [Viollis, Seule en Russie, 25-26,139; Beraud, Ce que j’ai vu a Moscou, 25; Slonimski, Misere et grandeur..., 40; Kisch, Zaren..., 42]. Советская печать возмущается тысячными очередями на остановках, путаницей в расписании, медленностью движения: "Кажется, что это и не вагон вовсе, а металлический пирог с начинкой для какого-то чудовищного людоеда. Начинка потеет, давит друг дружке ноги, висит целыми гроздьями на подножках, ворчит и переругивается" [Трамвайный кошмар, Пр 26.06.29; также П. Романов, Плохой номер, Ог 23.01.27; В. А. (В. Ардов?), Случай в трамвае, Чу 50.1929 (см. цитаты в ЗТ 12//8) и др.].

О трамвайных перебранках описанного здесь типа рассказывает английский профессор в своих зарисовках Москвы в 1927:

"То и дело вы попадаете в трамвай, в котором злоба буквально кипит и каждый переругивается с каждым, причем я никогда не мог установить причину этих ссор; они, как правило, вспыхивают внезапно и в одно мгновение охватывают всю едущую публику. Видимо, нервы у всех настолько взвинчены нестерпимыми условиями [езды], что любое раздраженное замечание, словно детонатор, вызывает общий взрыв. Зараженный раздором трамвай уже неизлечим; я лишь однажды наблюдал случай, когда ссора затихла сама собой" [Wicksteed, Life Under the Soviets, 86].

Мотив транспортной склоки, причина которой утеряна, возник раньше, чем сам трамвай: ср. рассказ А. Аверченко "Корень зла", где аналогичная ссора развертывается в конке. В советской журнальной прозе эта тема также уже затрагивалась раньше.

"В трамвае скандальчик — обычный скандальчик, выросший на почве тесноты, давки и чьего-то лишнего словечка, оброненного не по злобе, а по нервности. На ближайшей „узловой" остановке много народу оставит вагон, станет свободно телам, сбитым в кучу, цепляющимся за ремни, за переплеты рам, разрядится атмосфера, и скандальчик так же быстро и неожиданно, как разгорелся, — погаснет, если... если в вагоне нет Зайчикова... Зайчикову удается поджечь горючий материал. К его требованию [составить протокол] присоединяются. Перебранка, как огонь, захватывает новые и новые участки. Недоразумения уже новые, ссоры уже новые; основной скандальчик уже изжит. В вагоне милиционер... Появляются свидетели" [Исидор Гуревич, Вы его знаете (рассказ), Ог 21.10.28].

Битком набитый трамвай часто фигурирует среди проявлений советского уклада жизни с его уплотненностью, стиснутостью, порождающей гротескные ситуации. Другими мотивами этого ряда являются очередь и коммунальная квартира. Совмещение квартиры и трамвая находим в рассказе М. Булгакова "Площадь на колесах" [Ранняя несобранная проза].

Трамвайная езда в литературе XX в. часто символизирует жизненный путь и судьбу, переняв это значение от более традиционных аллегорических видов передвижения: "телег жизни", "карет прошлого", "кораблей" (Аввакум) и проч. В этой роли трамвай выступает в стихах О. Мандельштама Нет, не спрятаться мне от великой муры... (1931), в сцене смерти Живаго [Пастернак, Доктор Живаго, XV. 12] и др. Следует иметь в виду и потусторонние ассоциации трамвая, частые в литературе первой трети прошлого века [см.: О. Ronenandl. Ronen, "Diabolically evocative...", 372-373; P. Тименчик, К символике трамвая...]. Наконец, трамвай — один из образов, символически связанных с построением нового мира. См. пуск трамвая в ДС 13//5, увеличенным соответствием которому является турксибский поезд в конце второго романа.

32//12

Великий комбинатор отвернулся. — Последняя фраза ЗТ 32 встречается в аналогичной позиции (т. е. как концовка, выделенная абзацем) у сатириконовцев. Ср.: "Я отвернулся" — конец рассказа Г. Ландау "Капитуляция" [Ст 17.1913].