23. Сердце шофера

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

23//1

Учебная газовая тревога. — Газовая атака считалась в 1927-1930 непременной чертой современной и будущей войны; соответственно, противогаз ("маска") был одним из ключевых элементов оборонной подготовки. Лозунг этих лет: "Готовьтесь к борьбе против газовой войны" [Пр 02.07.29]. На журнальных фотографиях видны многочисленные трудящиеся в масках; в статьях обсуждается постановка противогазного дела на Западе; специальные "газовые отряды" Осоавиахима в противогазах шагают в рядах праздничных шествий. Газовой теме уделяется видное место в литературе, прессе, поэзии, на плакатах. К ней не раз обращался Маяковский: Шагай, / стомильонная масса, //в ста миллионах масок, и др. [Поли. собр. соч., т. 9:165-166,170]; ее использует Булгаков в пьесе "Адам и Ева" (1931); как о том свидетельствует В. Шефнер, она занимала умы тогдашних подростков:

" Вот окончу фабзавуч... и открою формулу универсального антигаза... В том году никто еще не знал, будет ли война, и если будет, то с кем. Но многие были уверены, что неприятель обязательно пустит в ход отравляющие вещества. В те годы уже в школьном возрасте нас старательно учили пользоваться противогазами и даже маршировать в них. Все взрослые в обязательном порядке осваивали эту науку на производстве, в учреждениях, в вузах, и тренировке уделялось так много внимания, что возникла ехидная поговорка: „Не страшен газ, а страшен противогаз"" [Бархатный путь, 69].

Газовые учения, подобные описанным в ЗТ, довольно часто проводились в городах Союза. "В начале июня в Ленинграде разыгралось двустороннее воздушно-химическое учение для проверки самозащиты города от газов... В начале шестого часа над Ленинградом появились 12 „неприятельских" самолетов, сбрасывавших условные бомбы, главным образом на крупные предприятия. В результате 350 человек было „отравлено" и небольшое количество „ранено и убито"... В военную игру были втянуты десятки тысяч людей" ["Тревога! Газы!!!" КН 29.1928]. "Поезд тихо подходит к перрону, напрягаясь и тормозя. — Не выглядывайте в окно! Не вздумайте открыть его и высунуть любопытную голову. Вы будете немедленно отравлены... По всему перрону снуют человекообразные чудовища с длинными хоботами и мертво выпученными огромными глазами [ср. в ЗТ: "...на великого комбинатора смотрела потрясающая харя со стеклянными водолазными очками и резиновым хоботом..."]. Люди в противогазах. Вот несут носилки. Это, очевидно, санитары..." — так описываются маневры в Белорусском военном округе с участием отрядов Осоавиахима и Красного Креста, оказывавших первую помощь "раненым" и "отравленным" [Только маневры, КН 41.1929]. Близкую картину дает М. Москвин: поезд приближается к Туле, по вагону идет агент ГПУ, запрещая пассажирам выходить и открывать окна: "Тула только что подверглась газовой атаке" [Moskvine, Ма jeunesse en URSS, 119]. Описаны современниками и ситуации, близкие к тому, что случилось с Остапом: стаскивают с извозчика обывателя, едущего на вокзал, волокут на амбулаторный противогазовый пункт, заставляют два часа делать телодвижения и усиленные выдыхания и т. п. [Шитц, Дневник великого перелома, 76; за указание благодарю Д. Аранса].

Отметим параллелизм между этой главой романа и повестью Н. Тихонова "Анофелес" [Звезда 01.1930; отрывок "Химическая тревога" был ранее напечатан в КП 50.1929]. Там пожилого героя также задерживают на улице во время учебной газовой тревоги, укладывают на носилки, бинтуют и уносят в газоубежище. Как и в ЗТ, этот инцидент разрушает планы героя (идущего осуществлять утопический проект вывода из города стариков и создания из них лесной коммуны). Как и у Ильфа и Петрова [см. ниже, примечание 4], пребывание квазиотравленного Кучина в подвале газоубежища способствует началу нового этапа в его жизни (отказу от бредовых идей, сближению с коллективом). Есть и сходства в частностях. Так, сходным образом (остраненно) описывается в повести и в ЗТ человек в противогазовой маске: "Чудовище со сборчатой мордой, с огромнейшими рыбьими глазами. От удлиненного подбородка спускался змеевик в сумку живота" — "...потрясающая харя со стеклянными водолазными очками и резиновым хоботом, в конце которого болтался жестяной цилиндр цвета хаки".

В эпизоде газовой тревоги повторяется мотив автопробега (засасывание "невовле-ченного" героя против его воли в массовые советские кампании и мероприятия), причем, как мы видим, с противоположным для Бендера результатом. Не обратив своевременно внимания на приготовления города к газовым маневрам, Остап изменил своему принципу полной осведомленности (ср. в эпизоде автопробега его укор антилоповцам: "Людей, которые не читают газет, надо морально убивать на месте" [ЗТ 4]). Можно видеть здесь одно из многочисленных предвестий (уменьшенных, завуалированных отображений) окончательного провала Бендера в конце дилогии.

23//2

...Среди десятка одинаковых резиновых харь уже нельзя было найти Корейко. — Способ, каким подпольный миллионер отделывается от Бендера (надевает противогаз, становясь неотличимым от других участников учебной тревоги), соответствует инвариантной для Корейко теме растворения миллионера в массе стереотипных советских людей [см. ЗТ 4//1 и 5; ЗТ 9//12; ЗТ 11//18; ЗТ 29//1].

23//3

Последние слова потерпевшего на поле брани были: — Спите, орлы боевые! Соловей, соловей, пташечка... — "Спите, орлы боевые" — песня, популярная в начале XX века (музыка И. Корнилова, слова К. Оленина). Исполнялась как хорами, так и камерными солистами. "В русском зарубежье, где она получила наиболее широкое распространение, в духе „лидерн“ Шуберта, Шумана и Лоеве, исполняли ее большей частью басы, на манер романса" [Мантулин, Песенник российского воина, т. 2]. Приводим текст, почти одинаковый у В. Мантулина и А. Чернова [Народные русские песни и романсы, т. 1]: Спите, орлы боевые, / Спите с спокойной душой. / Вы заслужили, родные, / Славу и вечный покой. // Долго и тяжко страдали / Вы за отчизну свою. / Много вы грома слыхали, / Много и стонов в бою. // Ныне, забывши былое, / Раны, тревоги, труды, / Вы под могильной землею / Тесно сомкнули ряды. // Спите ж, орлы, боевые и т. д.

Отголосок этой песни находим в поэме "Хорошо" Маяковского: Спите, / товарищи, тише... II Кто / ваш покой отберет? // Встанем, / штыки ощетинивши, // с первым / приказом / "Вперед!"

"Соловей, соловей, пташечка" — припев солдатской строевой песни: Соловей, соловей, пташечка, / Канареечка жалобно поет. / Эх, раз, эх, два, да горе не беда, / Канареечка жалобно поет...1 В качестве основного текста пелись, смотря по обстоятельствам, разные куплеты, например: Слушай, братцы, мой приказ, / Поведу я в баню вас. / Как скомандую: раз, два! / Запевайте соловья. Эй! / Соловей, соловей, пташечка и т. п. [Мантулин, Песенник российского воина, т. I] 2. "Соловей-пташечка" был в большой моде в 10-е гг. в качестве мотива эстрадных частушек [Жаров, Жизнь, театр, кино, 64].

О пении "Соловья" в строю ср. в мемуарах С. Зайцевой:

"Ровным энергичным шагом шли солдаты... Иногда в такт ударам сапог раздавалось сипловатое и все же пронзительное посвистывание (через стиснутые зубы!), какого я ни у кого кроме русских солдат не слыхала. Где-то впереди глухой, но верный голос запевал песню; ее дружно подхватывали в рядах: „Соловей, соловей, пташечка..." На фразе „Эх, раз, эх, два, да горе не беда" солдаты проявляли необыкновенную изобретательность: свистали сразу на несколько ладов, дружно вздыхали... Внезапно появлялся в хоре дискант. Крикливо, по-бабьему выводил он верхний голос" [У порога в мир; действие в Петербурге в июле 1914].

Сходное описание этой песни, "со свистом и гиканьем" исполняемой солдатами в те же дни в Москве, дает Б. Уваров [Лихолетье, 53-54] и ряд других мемуаристов. Комментатор сам имел случай слышать подобный стиль исполнения (правда, другой строевой песни — "Слышишь, товарищ, война началася", см. ДС 5//20) в военно-курсантском лагере летом 1958.

23//4

Газоубежище расположилось в домовом клубе. Это был длинный и светлый полуподвал... — "Отравление" Бендера газом и насильственное водворение его в газоубежище — архетипические мотивы из того же гнезда, что и пожар "Вороньей слободки" [см. ЗТ 21//10]. "Пожар", "почти гибель" героя и его "пребывание в изолированном помещении" — под землей, под водой, во внутренностях чудовища, в склепе, в темнице (ср. тюремное заключение Козлевича, ЗТ 3//2) и т. п. — относятся к числу типичных обстоятельств, сопутствующих перерождению, перемене личности, образа жизни, взглядов и привязанностей.

Примерами "квазисмерти", т. е. обморока, увечья или тяжелой немощи, способствующих перерождению, изобилует художественная литература. Назовем лишь два из них: один в "Войне и мире" ("желчная горячка" Пьера, который в завершение цикла своих регенерационных испытаний, таких, как пожар Москвы, французский плен, угроза расстрела, разорение, смерть жены и др., пролежал три месяца без памяти в Орле) и другой в "Дуэли" Чехова (Лаевский, контуженный пулей в шею, переживший страх смерти, начинает по-иному смотреть на мир и становится другим человеком).

Пребывание перерождающегося героя в подземельях и в других отрезанных от мира местах тоже иллюстрируется большим числом сюжетов. Примеры: новелла III.8 "Декамерона" Боккаччо (мужа излечивают от ревности, запирая в гробницу); "Граф Монте-Кристо" Дюма (тюрьма, а затем погружение в море в погребальном саване, предшествуют превращению моряка Эдмона Дантеса в аристократа-миллионера); " Юрий Милославский" С. Загоскина (герой освобождается от присяги Польше и переходит на сторону России после тяжелого ранения и заключения в уединенную подземную темницу в болотной местности): "Мастер и Маргарита" Булгакова (перемене судеб Мастера и поэта Бездомного предшествует заключение обоих в психбольницу) и мн. др.

В некоторых повествованиях этого типа мы встречаем и людей в масках, утаскивающих героя в подземное помещение (например: Ф. Граццини-Ласка, "Вечерние трапезы", III. 10; Гриммельсгаузен, "Симплициссимус", П.5). Как и ряд других литературных мотивов регенеративного цикла, этот, видимо, восходит к обрядам инициации, где посвящаемого утаскивают "на тот свет" люди в масках [см.: Eliade, Rites and Symbols of Initiation, 9, 11].

Мотив "воды", играющий в архетипическом плане ту же роль, что и "огонь", "почти смерть" и "подземелье", появляется несколько ниже, когда Остап хохочет над рассказом Паниковского и Балаганова об их авантюре с гирями: "Смех еще покалывал Остапа тысячью нарзанных иголочек, а он уже чувствовал себя освеженным и помолодевшим... Лаковая океанская волна уже плеснула в его сердце..."

Ср.: "светлый полуподвал" [ЗТ] — "в подвале было душно и светло" [Н. Тихонов, Анофелес].

23//5

Еще сегодня утром я мог прорваться с такой девушкой куда-нибудь в Океанию, на Фиджи, или на какие-нибудь острова Жилтоварищества, или в Рио-де-Жанейро. — Острова Жилтоварищества [ИЗК, 240] — переиначенные на советский манер острова Товарищества, или Общества, во французской Полинезии, включающие остров Таити. Название могло быть памятно авторам по "Ниве", где "в „Смеси" сообщалось о самой большой коллекции марок и о „танцах жрецов племени Фиджи, или Островов Товарищества"" [Горный, Ранней весной, 186]. Журнал (или мемуарист?) ошибается, говоря о Фиджи и островах Товарищества как об одних и те же островах. Эта ошибка у соавторов исправлена, но названия островов следуют в том же порядке и соединены тем же союзом "или", что и у С. Горного.

23//6

Пикейные жилеты... с жаром толковали о пан-Европе, о морской конференции трех держав и о гандизме. — Слышали? — говорил один жилет другому. — Ганди приехал в Данди. — Пан-Европа — идея А. Бриана об объединении Европы [см. ЗТ 14//20]. Конференция держав (пяти, а не трех: США, Англия, Франция, Япония и Италия) по морскому разоружению состоялась в Лондоне в январе-мае 1930. Кац и все переговоры такого рода между странами Запада, в советской прессе она вызвала скептические отзывы ("сложный и утомительный торг", Ог 10.03.30).

М. К. Ганди пришел (а не приехал) из города Ахмадабад в Гуджарате в местечко Данди (Dandi) на берегу Аравийского моря 5 апреля 1930 во главе большой группы своих сторонников, чтобы самостийно выпаривать соль из морской воды — в знак протеста против правительственной соляной монополии и налога на соль. 240-мильный "соляной поход" был важной вехой в кампании гражданского неповиновения, одним из результатов которой стала конференция Круглого стола с участием Ганди в Лондоне в 1931. Об этих событиях советская пресса также отзывалась негативно: "полуопереточная кампания неповиновения", "фокусы Ганди", "комедия соляного похода" [КН11 и 15.1930]. "Толстовские" мероприятия Ганди, вроде "выпаривания соли из морской воды, которое с такой помпой совершил Ганди на пляже в Данди", характеризовались как прислуживание интересам индийских банкиров, фабрикантов и купцов [С. Гальперин, За рубежом, НМ 07.1930, 167]. Советское отношение к Ганди, однако, не всегда было таким: еще несколькими годами ранее, в период резкого конфликта СССР с Англией, он характеризуется как "великий патриот" [ТД 07.1927, 43].

23//7 Вот уж действительно — средь шумного бала, случайно... — Цитата из стихотворения А. К. Толстого: Средь шумного бала, случайно, / В тревоге мирской суеты,, / Тебя я увидел, но тайна / Твои покрывала черты..., — известного также по романсу Чайковского. Поэтические (толстовские и пушкинские) реминисценции в линии Бендера и Зоей будут продолжены в финальной части романа [см. ЗТ 35//4, б, 11,16 и 17].

Вопрос огоньковской "Викторины": "16. Кто автор романса „Средь шумного бала?"" Ответ: "А. К. Толстой" [Ог 07.10.28].

23//8

Уже лектор закончил свои наставления... уже раскрылись двери газоубежища... а великий комбинатор все еще болтал с Зосей. — О схеме "уже — еще" см. ЗТ 19//6.

23//9

— Какая фемина! — ревниво сказал Паниковский... В дверях газоубежища показался Остап с феминой под руку. — Ср. далее: "Паниковский... бродил среди подвод, ломая руки в немой тоске. — Какая фемина! — шептал он. — Я люблю ее, как дочь!" [ЗТ 24]. Похоже на то, что "фемина" восходит к одесскому стилю речи. Мы встречаем ее в сходном контексте у другого писателя-одессита, С. Гехта. В его рассказе "Марафет" опустившийся интеллигент, инженер Нович, выражает этим словом свое восхищение секретаршей, которая любит другого, а на него не обращает внимания: "Вот так фемина! Всем феминам фемина!" [Гехт, Рассказы] 3.

23//10

— Вы пойдете под суд! — загремели басы и баритоны. — "Под суд" — одна из ходячих формул эпохи. В газетах постоянно печатаются призывы отдать под суд тех или иных вредителей производства: "За порчу хлеба — под суд", "Под суд тормозящих работу" и проч. [Пр 1929-1930]. Выражение "под суд!" по разным поводам любил употреблять И. Ильф [Воспоминания об Ильфе и Петрове, 131-132; Петров, Из воспоминаний об Ильфе]. О властном голосе, когда сам говорящий не показан, см. также в ДС 33//5.

23//11

Мы пойдем по дороге, залитой солнцем, а Фунта поведут в дом из красного кирпича, к окнам которого по странному капризу архитектора привинчены толстые решетки. — Можно видеть здесь отзвук некрасовского: И пошли они, солнцем палимы [Размышления у парадного подъезда], использовавшегося в близкой соавторам юмористике: "И пошел Бузыкин, палимый солнцем..." [провалившись на экзамене; Катаев, Загадочный Саша (1924), Собр. соч., т. 2].

Иносказательное остранение (обычно через относительное местоимение: "В дом, к окнам которого...") — широко распространенный эвфемизм тюрем и экзекуций. Ср. у

Вольтера: "Они были отведены в чрезвычайно холодные помещения, в которых никого де беспокоило солнце" [Кандид, гл. 6]; у Г. Гейне: "...[Кунц] стал действительным членом одного казенного учреждения, и скончался в Лондоне от чересчур узкого галстука, который затянулся сам собой, когда королевский чиновник выбил доску из-под ног моего знакомца" [Идеи. Книга Le Grand]. У В. Катаева "фотографироваться" служит эвфемизмом расстрела [Уже написан Вертер] и т. д. К этому гнезду иносказаний принадлежит также советский черный юмор по поводу ссылки на Север [см. ЗТ 13//16]. Ср. также слова об Иване Грозном и его "странных капризах" в ЗТ 22//7.

23//12

В [извозчичьем] экипаже ехал Фунт... милиционер... стоя на подножке, придерживал старика за колючую спину. — Сходную картинку, но относящуюся к 1905 г., находим в повести В. Катаева "Белеет парус одинокий" (1936), где городовые так же везут старика в участок после провала конспиративной квартиры: "Два городовых — один сидя, а другой стоя — везли дедушку на извозчике" [гл. 27]. Возможная реминисценция из ЗТ, с которым роман Катаева перекликается местом и временем (25-летие первой русской революции, лейтенант Шмидт, Одесса и т. п.).

Американский специалист в записках об СССР (конкретно, о Харькове) летом 1927 замечает, что арестанты доставляются в отделение милиции ("в район") на извозчике, причем милиционер стоит на подножке [on the running board of the cab; Noe, Golden Days, 95]. "Два милиционера... вежливо под локотки, как щуку под жабры, тащили на извозца беспатентную тетку", — читаем в современном рассказе [О. Форш, Московские рассказы, 284]. На извозчике же везут в милицию кинорастратчика — милиционер сидит рядом [Великий немой, рис. Н. Радлова, Пу 05.1926].

23//13

— Где же дом? — воскликнул Остап. — Ведь тут еще вчера вечером был дом? — Ср.: Вот место, где их дом стоит; / Вот ива. Выли здесь вороты — / Снесло их, видно. Где же дом? [Пушкин, Медный всадник, ч. 2].

23//14

— Фунт сидел при Александре Втором "Освободителе", при Александре Третьем "Миротворце", при Николае Втором "Кровавом", при Александре Федоровиче Керенском... И, считая царей и присяжных поверенных, Фунт загибал пальцы. — Ср. ЗТ 15//14.

Я. С. Лурье замечает по поводу этого места: "Текст оказывается несколько двусмысленным: присяжные поверенные названы во множественном числе, а ведь кроме Керенского Россией правил еще только один носитель этого звания — Владимир Ульянов" [Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 107]. Точности ради следует указать, что В. И. Ленин был помощником присяжного поверенного [БСЭ, 3-е изд., т. 14: 294]. Это не единственное место у соавторов, где комментаторами усматриваются намеки на Ленина [ср. ЗТ 15//9; ЗТ 30//6] 4.

23//15

...Судьба играет человеком, а человек играет на трубе. — "Мои тетки-одесситки постоянно употребляли это выражение" [из примечаний А. И. Ильф, в ее кн.: ЗТ, 427]. По непроверенным сведениям, оно принадлежит знаменитому трубачу Эдди Рознеру.

Реминисценция из народного романса "Шумел, горел пожар московский" (1850), где Наполеон на стенах горящей Москвы предается размышлениям о превратностях фортуны. Романс был известен с 1880-х гг.; исполнялся трактирными "машинами" ("оркестрионами"); входил в репертуар Н. В. Плевицкой и других эстрадных артистов. Это один из тех популярных романсов, чьи слова не раз переиначивались, например: А на стенах вдали кремлевских / Стоял Дубасов-генерал. Или: "ЦК играет человеком..." [Песни русских рабочих, 139; Чумандрин, Фабрика Рабле, 24. Текст литературной и народной версий — в кн.: Песни и романсы русских поэтов, 681,940]. Это еще одна манифестация наполеоновского мотива у Бендера [полный список таких мест см. в ДС 5//5 и ЗТ 18//6].

23//16

Бендер шел позади всех, опустив голову и машинально мурлыча: "Кончен, кончен день забав, стреляй, мой маленький зуав". — Измененный припев песенки "Филибер" (словаК. Под-ревского, музыкальная обработка Б. Прозоровского): В путь, в путь, / кончен день забав, / в поход пора. // Целься в грудь, / маленький зуав, / кричи "Ура!" [Сахарова, Комм.-ЗТ, 480; в варианте ЗТ цитата записана в ИЗК, 222, 227]. Зуав — солдат французских колониальных войск из Северной Африки — был для одесситов памятной фигурой со времен союзной интервенции 1918-1919. Содержание песенки (довольно забав, пора воевать — своего рода новый вариант фигаровского "Non piii andrai..."), видимо, соответствует репутации невоинственности и праздности, которую приобрели колониальные солдаты в оккупированном городе:

"По улицам этого прекрасного приморского города мирно расхаживали какие-то экзотические африканские войска: негры, алжирцы, марокканцы, привезенные французами-оккупан-тами из жарких и далеких стран, — равнодушные, беззаботные, плохо понимающие, в чем дело. Воевать они не умели и не хотели. Они ходили по магазинам, покупали всякий хлам и гоготали... Испуганные обыватели, устрашенные их маскарадным видом, сначала прятались, потом... убедившись, что они „совсем не страшные"... успокоились" [Вертинский, Дорогой длинною..., 116].

23//17

Паниковский плакал... шепча: — Какое сердце! Честное, благородное слово! Какое сердце! — Похвалы чьему-то "сердцу" — очередная черточка еврейского стиля у Паниковского; ср.: "Кнехт, вы сами не знаете, какое у вас прекрасное сердце" [говорит Исаак Грабов; Юшкевич, Леон Дрей: 492]; "А я имею право спрашивать? Нет! И еще двадцать раз нет. Но у меня мягкое сердце. А когда мягкое сердце, так нельзя молчать" [говорит Иосиф Пукис; Кассиль, Кондуит].

Примечания к комментариям

1 [к 23//3]. Другой вариант: Раз поет, два поет, три поет, / Перевернется и снова запоет...

2 [к 23//3]. В письме к автору комментариев В. Н. Мантулин писал: "Эта песня потеряла чисто народный колорит за счет фабрично-заводского, частушечного, да и в тексте задорный деревенский юмор сменился прикащичьим сарказмом. Вот несколько примеров: Парикмахером я был, / Усы, бороды я брил, / А забрили и меня, / Так распеваю соловья... Раньше нежным баритоном / В оперетке шпарил я, / А теперь солдатским тоном / Распеваю соловья... и т. п.".

3 [к 23//8]. Ср. также выражение Пушкина в письме к брату от 14 марта 1825 г.: "Знаешь... Анну Ивановну Вульф? Ессе femina!" — с евангельским Ессе homo в качестве очевидного подтекста. О возможности влияния этих слов Пушкина на одесскую речь или на С. Гехта — Ильфа и Петрова у нас данных нет.

4 [к 23//14]. Стоит заметить, что в "Красном дереве" Б. Пильняка, откуда, вероятно, позаимствованы эти слова, имя Ленина упомянуто открыто (но Керенский отсутствует).