8. Кризис жанра

8//1

Внизу на тарелочке лежал незнакомый город. Он был нарезан аккуратно, как торт. Разноцветные утренние пары носились над ним. — Вид сверху на город— элемент романтического путевого ландшафта. Ср.: "Взобравшись на холм, я увидел прелестную приветливую долину и в ней порядочных размеров городок" [Гофман, Эликсиры дьявола: Дорожные приключения]. "С одного из первых холмов я еще раз посмотрел вниз, в долину, где Остероде со своими красными крышами выглядывает из чащи зеленых сосновых лесов, как мшистая роза" [Гейне, Путевые картины, 95].

В разговорах аферистов у О’Генри планируемый объект грабежа — Нью-Йорк — видится как сладкое, приберегаемое на десерт блюдо. "I’d been saving New York for dessert", — говорит один, а другой возражает: "It don’t dawn upon me that [the city] is ours with a cherry in it". (В переводе сатириконовца В. Азова: "Я берег Нью-Йорк для десерта... — Мне не кажется, что он так уж и лежит перед нами готовый: пожалуйте, мол, меня кушать".) В ЗТ городок, подлежащий "эксплуатации" жуликами (см. далее: "Райская долина. Такие города приятно грабить рано утром, когда еще не печет солнце... Сейчас как раз раннее утро"), также уподоблен сладкому — нарезанному на тарелочке торту. (Параллель указана М. В. Безродным.)¹

8//1а

...Легчайшее посвистывание почудилось спешившимся антилоповцам. Очевидно, это храпели граждане. — Античная параллель; критикуя нравы жителей города Тарса, Дион Хризостом дает гиперболизированную картину коллективного храпа всего населения; звук этот он считает признаком бесстыдства, лени и распущенности [речь 33].

8//2

— ...Все те же сны! Те же самые сны! — Реминисценция из "Бориса Годунова": "Григорий (пробуждается): Все тот же сон! возможно ль? в третий раз / Проклятый сон!

8//3

— Снятся, проклятые... — Фраза с аллюзией на нечистую силу, как это видно из гоголевских параллелей: "[Городничий:] Раз как-то случилось, забавляя детей, выстроил будку из карт, да после того всю ночь снились, проклятые" [Ревизор, д. 3, явл. 5]; "...Всю ночь мне снился, окаянный" [Коробочка, Мертвые души, гл. 3]. Ср. сходный строй фразы: "— Нет спокоя, проклятые! — проворчал он с гневом на кого-то" [кн. Н. А. Болконский — Война и мир, III.2.3].

Как реакция отсталых персонажей на советские новшества формула встречалась до Ильфа и Петрова. "Замучили, окаянные", — стонет дьячок, жалуясь батюшке на засилье политграмоты [Булгаков, Главполитбогослужение (1924), Ранняя несобранная проза]. "Фу, чорт, жужжит, проклятый!" — подпись под напоминающим о Хворобьеве рисунком "Бессонница в летнюю ночь", где старорежимный (с моноклем в глазу) старик никак не может заснуть в своей постели из-за кружащего над домом аэроплана [ТД 09.1927].

8//4

Бендер удивленно разглядывал странного человека с бакенбардами, которые можно найти теперь разве только на министерском лице швейцара консерватории. — Когда швейцар, кучер, дворецкий или иное лицо, совмещающее функцию прислуживания с важностью осанки, уподобляется сановнику, министру, генералу, даже монарху (или наоборот), то перед нами знакомое гнездо метафор из литературы XIX-XX в. Мы встречаем его у Гоголя в повести о капитане Копейкине ("Один швейцар уже выглядит генералиссимусом: вызолоченная булава, графская физиономия...") и у Б. Зайцева ("Капельдинеры в Большом театре, похожие на министров" [Москва, 12]). Формула эта имелась и в западной литературе: например, у Диккенса метрдотель похож на архиепископа Гринвичского [Наш общий друг, IV.4].

В советские годы эти довольно затертые метафоры пригодились для десакрализации имперского прошлого: "Заведующий пивной с красивой проседью в бороде Александра Ш" [Чумандрин, Фабрика Рабле, 299]; Сидит извозчик, как на троне [Заболоцкий, Столбцы]; "Представительный старик с генеральскими бакенбардами — издательский мажордом, славившийся своим умением улаживать скандалы" [Каверин, Скандалист];

"Царь, похожий на лихача, окруженный старшими дворниками в поддевках и бляхах и коронационными бурятами" [О. Мандельштам, 1-я международная крестьянская конференция, Собр. соч., т. 2: 201]; "Царь с бородой, как у дворника" [Катаев, Растратчики, гл. 4]. Для Европы подбирается вариант без бороды: "Портье [в берлинском отеле] похож на императора Наполеона" [Бабель, Блуждающие звезды].

Как заметил комментатору Д. Аране, мода на бакенбарды — в подражание Александру II — через сановников и генералов докатилась до унтер-офицеров, которые после армии часто шли в швейцары, капельдинеры и т. п., сохраняя на лице моду предыдущего царствования. Отсюда и соответствующие уподобления. Ср.: "Швейцар Лукьянов, с седыми усами и бакенбардами под Александра II (помнит еще Плевну)" [Зенкевич, На стрежень, 393]; "Дедушка отпустил бакенбарды и стал походить лицом на императора Александра II" [Катаев, Кладбище в Скулянах, действие в 1865]. Эта историческая справка применительно к России, разумеется, не отменяет чисто типологических причин живучести мотива (контраст маленькой должности и величественного оформления лица).

8//5

— Чур меня, чур! — воскликнул он с шаляпинскими интонациями в голосе. — Все тот же сон! А-а-а! — Реминисценция из оперы М. Мусоргского "Борис Годунов": "Кто это там в углу?.. Чур, чур, дитя!"

8//6

[Остап] ...подхватил бакенбардиста в свои могучие объятия. — Бакенбардист — слово из литературного языка конца XIX-начала XX в., часто встречающееся, среди прочих, у Н. Лейкина, С. Юшкевича, в мемуарах М. В. Добужинского и др.

8//7

Позавчера мне... снились похороны микадо, а вчера — юбилей Сущевской пожарной части. — В XX в. похороны японского императора (микадо) происходили дважды: в июле 1912 скончался император Мутсухито, в декабре 1926 — его сын Иошихито, последние годы бывший не у дел из-за психической болезни. Оба раза кончина микадо и траурные церемонии получали освещение в русской и советской печати, а словосочетание "похороны микадо" на много лет стало одним из обкатанных клише русской речи. Мутсухито был знаком публике со времен русско-японской войны, когда его имя часто упоминалось в статьях и сатирических куплетах. Но и кончина его менее яркого преемника не прошла незамеченной: в частности, на нее откликается новелла В. Каверина "Друг микадо" (1927).

В иллюстрированных журналах 1912 и 1927 смаковались детали похорон японского монарха, например, погребальная колесница, которая "имеет в колесах музыкальные приспособления, издающие печальные стоны. Запряжена колесница восемью парами быков". Насколько этот церемониал запал в память современников, видно из очерка Ю. Галича, написанного 20 лет спустя: "Похороны микадо [в 1912] происходили по всем правилам старинного японского ритуала. Двухколесную колесницу, сработанную со специальным мелодическим скрипом, тащили огромные черные волы, обреченные после похорон на голодную смерть". Из фельетона Дон-Аминадо мы узнаем, что упомянутая Остапом тема была стандартным предметом разговоров в эмигрантских (как, вероятно, и в советских) салонах в 1927: "Пришли мы к Вере Николаевне в гости. Сидим, пьем чай с вареньем и, конечно, ведем интеллигентный разговор — что-то о похоронах Микадо". [Кончина микадо, Ни 31.1912; Ст 42.1912; Похороны японского микадо, КП 15.1927, с фотографией колесницы; Ю. Галич, Дорога богов (японские акварели) // Ю. Галич, Гусарские сказки, 104-06; Дон-Аминадо, О суевериях (1927), в его кн.: Наша маленькая жизнь, 458.]

Советская пресса не обходила своим вниманием не только похороны, но и коронации микадо (см., например, фотозаметку на эту тему под заглавием "Растрата народных денег" в КП 01.1929).

Публично справляемые юбилеи пожарных частей и дружин — с шествиями, музыкой, маневрами, молебнами и торжественными актами — почтенная дореволюционная традиция, не менее помпезная, чем предыдущая. Соблюдалась она и в советское время, разумеется, за вычетом молебнов. Среди отражений этого зрелища в прессе укажем на описания юбилеев пожарных обществ в "Ниве" [Ни 26.1906] и журнале "Пожарное дело" [18.1914], а после революции — фотоотчет о параде на площади Урицкого (бывшей Дворцовой) в честь 7-летия Ленинградской пожарной команды [КП 41.1925] или рассказы и фельетоны из современной жизни [Н. Никитин, Юбилей, НМ 10.1926; Н. Погодин, Из жизни чудаков, Чу 27.1929, и др.].

8//8

— А не снился ли вам приезд государя императора в город Кострому? — Посещение Николаем II Костромы состоялось в мае 1913 в рамках поездки царской семьи по Волге в дни 300-летия династии. Император осмотрел Ипатьевский монастырь, где в 1613 посольство из Москвы просило Михаила Федоровича принять венец. Ради точности отметим, что министр двора Фредерикс (см. ниже) не сопровождал императора в этом путешествии: его заменял князь Кочубей. Один из распорядителей поездки князь В. Н.Шаховской рассказал о ней в мемуарах, представляющих собой образец верноподданного мышления вполне в духе Хворобьева:

"При колокольном звоне всех церквей, криках толпы, гудков и сирен, пароход „Межень" с Императорским Штандартом отошел медленно от [Нижегородской] пристани и направился в Кострому. С берега толпа пела гимн и затем Волжскую песню „Вниз по матушке по Волге" ... Вечером на следующий день мы прибыли в Кострому... Путешествие Царской Семьи по Волге вызвало удивительный патриотический подъем среди приволжского населения. Настроение масс было везде совершенно исключительно восторженное. Везде праздничное убранство, бюсты Царя Михаила Федоровича и Государя Императора, трогательные надписи: „Боже, Царя храни", „Царствуй на многие годы", „такое-то земство своему Государю бьет челом" и т. п... Народ сливался в одном чувстве обожания Монарха... Народ густыми массами стекался на берег, проводил ночь под открытым небом; с приближением Царского парохода несмолкаемое ура и национальный гимн неслись по пути. Толпы лезли в воду, чтобы приблизиться к пароходу. Как было Государю не верить в глубокую преданность русского народа?" [Шаховской, Sic transit..., 42-43; то же в изд.: Барк, Главы из воспоминаний, 72-73].

8//9

Государь-император, а рядом с ним, помнится, еще граф Фредерикс стоял, такой, знаете, министр двора. — Владимир Борисович Фредерикс (1838-1927) — граф, министр императорского двора в 1897-1917, ближайший сотрудник и личный друг Николая II. По словам французского посла в России Мориса Палеолога, Фредерикс

"был настоящим олицетворением придворной жизни. Никто другой из царских подданных не удостоился стольких титулов и наград; он министр по делам двора и личного штата императорской семьи, царский адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного совета... Вся жизнь его протекла во дворцах, в церемониях, в каретах и процессиях, среди золотых кружев и украшений... Ему известны все тайны монаршей семьи. От высочайшего имени он раздает почести и отличия, выносит приговоры и назначает наказания. Великие князья и княгини окружают его льстивым вниманием, ибо он распоряжается их штатом, заминает их скандалы и платит их долги. Обладая прекрасными манерами и тактом, он, как это ни трудно в его положении, ухитрился не нажить себе личных врагов. Ко всему этому следует добавить, что в свое время он был одним из красивейших мужчин, отлично ездил верхом и одержал бесчисленные победы над женскими сердцами. Он и в пожилом возрасте сохранил стройную фигуру, красиво опущенные вниз усы и приятные манеры... Он идеально соответствует своей должности арбитра в вопросах ритуала и традиций, манер и этикета" [цит. по кн.: Massie, Nicholas and Alexandra, 121, 525].

О внешности графа Фредерикса и о месте его рядом с императором (безошибочно указанном Бендером) другой мемуарист пишет: "Его импозантная, хотя и старая фигура [с голубой Андреевской лентой через плечо, которую, вместе с орденом св. Андрея Первозванного, имели лишь высшие сановники и особы царской фамилий] как-то сразу запоминалась, может быть еще и потому, что он часто находился именно там, где находился Государь" [Пантюхов, О днях былых, 155]. Фредерикс как спутник государя упоминается в повести С. Заяицкого "Жизнеописание С. А. Лососинова" [II. 9], где есть и другие переклички с данной главой ЗТ; см. ниже, примечание 23.

8//10

Простите, вы не социалист? Не партиец? — Партиец — восходящее к языку старых революционеров и в 20-30-е гг. общеупотребительное именование члена ВКП(б). "Из райкома вышел партиец, очень неавантажного виду, но, как водится, с портфеликом", — так начинается известный роман того времени, где термины "партиец", "партийка", "беспартийный" употребляются едва ли не чаще, чем "человек", "мужчина", "женщина" [Семенов, Наталья Тарпова].

8//11

Я беспартийный монархист. Слуга царю, отец солдатам. В общем, взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать... — "Беспартийный монархист" — выражение каламбурное, т. к. эпитет употреблен одновременно в смысле дореволюционной думской номенклатуры ("не принадлежащий ни к одной из политических партий") и в советском смысле ("не член партии большевиков").

Первая цитата — из "Бородина" Лермонтова: Полковник наш рожден был хватом: / Слуга царю, отец солдатам... Строевая песня "Бородино" (музыка Н. П. Брянского) часто исполнялась военными хорами. Ср. также нередко цитировавшиеся слова из записной книжки Достоевского: "Я, как и Пушкин, слуга царю..."[Поли. собр. соч., т. 27: 86]. Пародийных отзвуков личности и биографии Достоевского в ДС/ЗТ немало [см. ДС 8//12; ДС 20//4 и мн. др. ]. Бендеровская фраза могла вызывать в памяти также формулу "слуга царя и отечества", обозначавшую солдата.

Вторая цитата — из юнкерской песни:

Взвейтесь, соколы, орлами,

Полно горе горевать!

То ли дело под шатрами

В поле лагерем стоять!

От рассвета до заката

С полной выкладкой идем.

Пообедаем, ребята,

— Песню звонкую споем...

Лагерь — город полотняный,

Морем улицы шумят,

Позолотою румяной

Медны маковки горят...

[текст в кн.: Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 1]. Песня входила в строевой репертуар военных училищ: "Запели старую юнкерскую, какую певали всей ротой, когда шли на тактические учения или топографические съемки: — Взвейтесь, соколы, орлами..." [Уваров, Лихолетье]. Выпускники кадетских училищ генералы А. Деникин и П. Н. Краснов вспоминают ее с теплотой и гордостью. Из записок генерала Краснова: "Рота идет по пыльному полю. Впереди песельники хорошо, по-нотному, поют: „Взвейтесь, соколы, орлами...“ Сколько лет раздается и звучит над полем эта самая песня?.. С возвышенности открывается широкий вид на Главный лагерь, на бесконечные ряды белых палаток. Искорками горят на солнце медные шишечки палаточных верхов. Блестят, звездочками играют штыки ружей песельников" [Краснов, "Павлоны"; ср.: Деникин, Старая армия, 24, 67]. "Взвейтесь, соколы" удержалась как строевая песня и в Советской армии. Комментатору доводилось петь ее в военном лагере полстолетия назад.

Нахальное сцепление лозунгов и цитат, применяемое Бендером, было в ходу у Гудковских юмористов: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Кто не трудится, тот не ест, и вообще мир хижинам, война дворцам!" или: "Мы — старые общественники-революционеры. И вообще, вихри враждебные веют над нами..." [Катаев, Птичка божия, Сорвалось (1924), Экземпляр (1926)].

8//12

— Чайку, чайку не угодно ли? — Ср. эту формулу гостеприимства в описаниях старой жизни: "Чайку еще не прикажете ли?"; "Чайку попить не желаете ли со мною?" [И. Салов, Мельница купца Чесалкина // Русские повести XIX века 70-90-х годов, т. 1; М. Горький, Н. А. Бугров // М. Горький, Портреты]. По словам мемуариста, знатока русской жизни, приглашение неожидавшемуся гостю: "Да вы не хотите ли чаю?", независимо от степени знакомства и симпатии, — непременная часть старомосковской культуры. "Не угостить захожего человека чаем считалось в Москве верхом ненужной жесточи и скаредности" [Дурылин, В своем углу].

8//13

На стенах висели портреты господ в форменных сюртуках. Судя по петлицам, господа эти служили в свое время по министерству народного просвещения. — Для воспитанников старой гимназии форма учителей была одним из ярких ранних впечатлений (ср. также выше в ЗТ: "...под бакенбардами не было ни синего вицмундира... ни петлиц с золотыми звездами статского советника..."). Почти те же детали — синий мундир, пуговицы, петлицы, звезды — находим в мемуарах ряда современников:

"Сюртук... синий зимой, сверкающий белизной весной и летом, белизны только что выдавленных цинковых белил. Пуговицы золотые, 12 в два ряда и сзади, у разреза сюртука. На обшлагах тоже по две пуговицы, 14 больших и 10 маленьких, и все с двуглавыми орлами... Учитель рисования в синем сюртуке министерства народного просвещения с золотыми пуговицами был одной из колонн, подпирающих здание Российского Просвещения" [Милашевский, Вчера, позавчера, 10, 26].

"Учителя у нас в гимназии носили форму: длинные синие сюртуки с золочеными пуговицами министерства народного просвещения, в синих бархатных петлицах белели серебряные звездочки, обозначавшие чин. Преподаватели были чиновники. У статских советников звездочки были похожи на сильно увеличенные снежинки... Один или два учителя позволяли себе являться в гимназию в пиджаках, с маленькими щегольскими ромбовидными университетскими значками на груди. Впрочем, их пиджаки были тоже с золочеными пуговицами и звездами на бархатных петличках, так что это, собственно, были не пиджаки, а скорее форменные тужурки... Учительский цвет был темно-синий" [В. Катаев, Разбитая жизнь, 291].

"...[Попечитель одесского учебного округа] в многоугольнике синего мундира... с двумя жирафами пуговиц... с синим бархатом петлиц... и со звездами статского советника... звездами-сороконожками" [Олеша, Ни дня без строчки, 80, 84]. Сходная "зооморфизация" форменных пуговиц также у В. Инбер: "Попечитель... в синем сукне и хищных пуговицах" [Инбер, Параллельное и основное, Ог 15.09.29].

Казенный мундир был принадлежностью разных классов чиновников, служащих и учащихся в царской России. Упоминаниями о вицмундирах и других униформах и опознавательных знаках разных ведомств пестрят страницы Гоголя, Достоевского, Чехова.

С. Горный, воссоздающий из массы бытовых деталей поэтический образ ушедшей эпохи, пишет:

"Необыкновенное количество было тогда всяких форм: чиновники акцизные, почтовые, педагоги, министерства внутренних, казначейства... Все разные формы, значки на шапках, петли на воротниках. Молоточки и кирки — вензеля на погонах, тужурки, сюртуки, кителя. Зеленоватые, синие — у почтовых желтые — канты, кой у кого даже узкие „штатские" погоны. А судейские? Совсем особая форма. Вся Россия ведь была полна форменным людом, кокардами, фуражками, петельками" [Ранней весной, 172, 292].

Форменным пуговицам посвящает целую энциклопедическую статью В. Катаев:

"Дутые студенческие десятки с накладными орлами. Офицерские пятки с чеканными орлами. Коричневые — коммерческого училища, с жезлом Меркурия, перевитым змеями, и с плутовской крылатой шапочкой. Светлые мореходные со скрещенными якорями. Почтовотелеграфные с молниями и рожками. Артиллерийские с пушками. Судейские со столбиками законов. Медные ливрейные величиной с полтинник, украшенные геральдическими львами. Толстые тройки чиновничьих вицмундиров. Тончайшие писарские „лимонки" с острыми, режущими краями. Толстые ординарки гимназических шинелей с серебряными чашечками" [Белеет парус одинокий, гл. 33].

"Судя по петлицам", "служить по ведомству (министерству)" — штампы чиновничьей темы. Ср. у Гоголя: "Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить в Сенате или, по крайней мере, по юстиции" (вариант: "Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить по другому ведомству") [Нос, Поли. собр. соч., т. 3: 56, 486]; у Чехова: "В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжалова, служащего по ведомству путей сообщения" [Смерть чиновника].

8//14

Постель имела беспорядочный вид и свидетельствовала о том, что хозяин проводил на ней самые беспокойные часы своей жизни. — Ср.: " Поблизости висел порванный травяной гамак; простыни были сбиты, подушка была морщинистой, словно лоб; казалось, что спавший здесь спал плохо, посещаемый попеременно невеселыми мыслями и дурными снами" [Г. Мелвилл, Бенито Серено]. Ситуация несколько сходная: сторонний наблюдатель посещает судно, чей капитан (владелец гамака) находится в отчаянном положении, суть которого проясняется для гостя лишь постепенно (матросы-негры забрали в свои руки судно).

8//15

— И давно вы живете таким анахоретом? — Реминисценция из Пушкина: Онегин жил анахоретом [Евгений Онегин, 4. XXXVI].

8//16

Он... принужден был служить заведующим методологическо-педагогическим сектором местного Пролеткульта. — Учреждение с похожим именем — "экономическо-статистический сектор" Госплана — выведено в фельетоне М. Кольцова "Куриная слепота" [1930; Избр. произведения, т. 1].

Пролеткульт был влиятельной литературно-художественной институцией 20-х гг., особенно активной в начале десятилетия, но достаточно назойливо заявлявшей о себе и в эпоху ЗТ. Имел целью создание "чистой" пролетарской культуры, творимой самим рабочим классом независимо как от дворянско-буржуазной, так и от интеллигентской и крестьянской культуры. Организационно Пролеткульт находился в 1920-1925 в ведении Наркомпроса, а затем профсоюзов. Сфера его деятельности ко времени написания ЗТ свелась к культмассовой и клубной работе. Прекратил существование вместе с рядом других "пролетарских" организаций в 1932.

8//17

Дрожь омерзения вызывали в нем... члены месткома, сослуживцы и посетители методологическо-педагогического сектора. — Ср. сходную по интонации записку жены профессора Персикова: "Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них" [Булгаков, Роковые яйца (1924)].

8//18

Знакомые говорили... о социальной значимости пьесы "Бронепоезд". — Пьеса Вс. Иванова "Бронепоезд 14-69" по его же повести была поставлена Московским Художественным театром в 1927. Тема ее — борьба партизан Сибири с белыми в 1919-1920. Спектакль МХАТа был вехой в культуре 20-х гг.; считалось, что "Бронепоездом" театр К. Станиславского наконец-то "повернулся лицом" к полновесной революционной тематике, которая до той поры была его слабым местом. На журнальной карикатуре [КН 49.1927] ивановский бронепоезд победно движется вперед, давя разбросанные на его пути календарные листки с надписью "Дни Турбиных"; этот популярнейший спектакль того же театра квалифицировался критикой как реакционный и буржуазный, и всякого рода шпильки и камни в его адрес сыпались беспрестанно; видимо, лишь личная слабость генсека И. В. Сталина к этому спектаклю помогала ему держаться в репертуаре.

Наряду с балетом Большого театра "Красный мак" [см. ЗТ 7//6], мхатовский "Бронепоезд 14-69" — видная часть культурной витрины Москвы конца 20-х гг., ее туристическая достопримечательность. Американский специалист, видевший оба спектакля в 1929, отзывается о них с неподдельным восторгом [Rukeyser, Working for the Soviets, 70-75].

8//19

— ...А я так и сказал: на ваше РКК примкамера есть, примкамера! — РКК — расценочноконфликтная комиссия, "орган на предприятии, в учреждении и хозяйстве, разрешающий трудовые споры и регулирующий применение коллективного договора. РКК организуется из равного числа представителей администрации и рабочей части — комитета рабочих и служащих, фабричного, заводского, построечного, местного и т. д." [БСЭ, 1-е изд.]. РКК занималась, среди прочего, разбором дел об увольнении и рассмотрением жалоб трудящихся. В случае, когда члены комиссии не могли прийти к согласию, возникал конфликт, который мог быть передан на рассмотрение примкамеры (примирительной камеры), выносившей окончательное решение. "Нет, я буду конфликтовать, я до примирительной камеры при Наркомтруде дойду!" — говорит директор завода, несогласный с профсоюзом, завкомом и парторганизацией [Либединский, Современники, 83]. Процедура перехода конфликта из РКК в примкамеру описана соавторами в повести "Светлая личность" [Собр. соч., т. 1:408, 412-414, 425-434].

8//20

Когда... сектор перешел на непрерывную неделю и вместо чистого воскресенья днями отдыха Хворобьева стали какие-то фиолетовые пятые числа... — Замена рабочей недели пятидневкой имела целью обеспечение безостановочного производства, или непрерывки. Непрерывка — "такой режим времени, который обеспечивает непрерывное бесперебойное использование имеющегося оборудования или бесперебойное выполнение важнейших государственных функций" [БСЭ, 1-е изд.]. Постановлением Совнаркома осенью 1929 воскресенье переставало быть общим для всех нерабочим днем: на предприятиях и в учреждениях неделя заменялась пятидневкой, каждый пятый день отводился для отдыха, причем график рабочих и выходных дней был индивидуальным для каждого работника.

Введению непрерывной недели сопутствовала широкая агитационная кампания, поносившая воскресные и праздничные дни как пережитки буржуазно-поповского прошлого. Реформа приветствовалась как "революция календаря" и "победа над красными числами ". На журнальном фото пионер, взобравшись на стул, замазывал воскресенья в настенном календаре. Непрерывка характеризуется как торжество революционного темпа над неторопливым дедовским укладом: благодаря ей "скучное, серое, бездельное воскресенье уходит в прошлое". По словам Л. Кассиля, "непрерывная производственная неделя выбила наше время из календарного седла. С уничтожением сонного провала, которым был седьмой, воскресный день, страна пребывает в постоянном бодрствовании". "Разве не очень большое счастье для рабочего быта это новое наше завоевание, непрерывная неделя?" — восклицает М. Кольцов, красноречиво описывая скуку и неудобства воскресений. В. Маяковский в стихотворении "Голосуем за непрерывку" сатирически рисует скуку воскресений и воспевает непрерывку в ритме известной "Дубинушки": Эх, / машинушку пустим, // Непрерывная — / сама пойдет, // Наладим, / подмажем / да пустим... В. Каверин в романе "Художник неизвестен" (1931) пишет об утопическом будущем, "где няньки будут укачивать своих питомцев сказками о дне, который был воскресеньем" [VI. 14]. Но проектируемые реформы календаря на этом не останавливались. Академия наук выдвинула проект, предлагавший упразднить субботу и воскресенье, а также 31-е числа, и сократить год до 360 дней, причем революционные праздники предполагалось выключить из общего счета дней, как бы ставя их вне времени. Говорилось даже о необходимости ввести новое летоисчисление — с октября 1917. В эмигрантской печати на все это откликнулся Дон-Аминадо остроумной сатирой "На мотивы кадрили".

Как обычно при революционных новшествах, новый порядок стремились закрепить изменениями в языке: вместо "праздник" говорили "день отдыха"; устраивались "дома отдыха пятого дня" (один из них — в Александровском дворце Детского, бывшего Царского, села); требовали отменить названия дней недели, обозначив их в календаре серпами, молотами, звездами и т. п. Становилось архаизмом и само понятие недели. Новую неделю некоторые предлагали называть "пятницей" (по образцу "седмицы"), но возобладал термин " пятидневка": " Вагин скучал уже вторую пятидневку... [Баптист] Ломов смотрит на [подмастерье] Ванюшку уже третью пятидневку, — читаем в тогдашних очерках из заводской жизни; "Дядя, правда, что у вас в Ленинграде только два раза в пятидневку бывает солнце? " — спрашивает ребенок в записях писателя Л. Пантелеева. Откликнулась на новый календарь и наиболее злободневная форма фольклора, частушка: Мы с миленочком сидели / Пятидневочку одну, / Посидели пятидневочку — / Понравилась ему.

О том, как новый трудовой режим рисовался взгляду стороннего наблюдателя, говорят записки американского художника, посетившего СССР летом 1931: "Иностранцу в России разобраться в выходных днях не легче, чем в знаках Зодиака. Планы экскурсий, путешествий, деловых встреч то и дело срываются, т. к. в последнюю минуту узнаешь, что у смотрителя музея, администратора отеля, гида или билетного кассира, с которым ты говорил вчера, сегодня „пятый день", и соответствующая служба не работает... Так как все в России работают по пятидневной системе, и выходной каждую неделю падает на другой день, не остается ничего другого, кроме как наизусть запоминать график каждого, с кем имеешь дело".

"Фиолетовые пятые числа" — вероятно, намек на календари пятидневок, в которых различные дни рабочего цикла обозначались особыми цветами. Такие календари обсуждаются в романе В. Каверина: "...это был усеянный разноцветными кружками табель-календарь пятидневки. — Не думаете ли вы... что, если дни уже различаются по цветам, стало быть, через два-три года по цветам будет различаться все трудовое население Союза? Цвет дня отдыха станет признаком человека!.. Подхалимы, у которых, скажем, зеленый выходной день, начнут перекрашивать в зеленый цвет свои дома, своих жен и детей..." [Художник неизвестен, III.7].

В одной из тогдашних карикатур остроумно совмещены две темы — непрерывка и чистка: "Кошмарный сон. — Кошмар! Приснилось, что перешли на непрерывную чистку" (см. ЗТ 4//10 — о чистке, ДС 39//13 — о так называемой "конденсации" мотивов, которую 3. Фрейд считает типичной чертой сновидений).

Вопрос огоньковской "Индустрианы": "34. Кто выдвинул проект непрерывной рабочей недели?" Ответ: "Ю. Ларин" [Ог 10.04.30].

[Ю. Ларин, Непрерывка, ТД 08.1929; А. Литвак, Бывшее воскресенье, КН 43.1929; Д. Маллори, Непрерывная в быту, КН 44.1929; Дон-Аминадо, Наша маленькая жизнь, 285, 730; Геллер, Некрич, Утопия у власти, т. 1: 237; П. Дубнер, Советский календарь, Ог 13.10.29; Письма в редакцию, Из 30.08.29; Не праздники, а дни отдыха, Из 14.04.29; Праздники — ненужный пережиток прошлого, Из 28.04.29; Кольцов, Конец, конец скуке мира, в его одноименной книге; Маяковский в Ог 22.09.29; Ник. Ассанов, Корпуса, которые не сдают, НМ 02.1930; Л. Пантелеев, Записная книжка 1924-1931 // Л. Пантелеев, Приоткрытая дверь, 239; Darling, Ding Goes to Russia, 151-153; Кошмарный сон, рис. А. Радакова, Чу 42.1929.]

8//21

"Что-то теперь делается в этом проклятом Пролеткульте?" — думал он. — Сатириконовский акцент: "— Что-то теперь делает этот болван Харченко? — вспомнил Клинков" [А. Аверченко, Молодость, Ст 31.1910].

8//22

...Вспоминались ему... клубные семейные вечера с лекциями и пивом. — Клубные вечера, куда рабочие и служащие приглашались вместе с семьей, широко пропагандировались в конце 20-х гг. в рамках антиалкогольной кампании, однако без большого успеха. "Рабочий приводит жену и детей в клуб в очень редких случаях, — пишет М. Кольцов. — Клуб просто не может вместить всех своих членов вместе с семьями". Частая тема юмора — семейные склоки и пьянство во время этих мероприятий. На одной из карикатур, с надписью "Семейный вечер в городском театре", изображена потасовка многочисленных супружеских пар. На рисунке "Семейный вечер в клубе" — у подъезда клуба выстроилась вереница карет... "скорой помощи". Другая карикатура озаглавлена "По-семейному": "— Ты с ума сошел. В клубе жену бить... — Не мешай: вечер-то семейный". [Кольцов, Пустите в чайную (1928); Советский юмор, ИР 20.04.29; Кр 41.1928; Кр 20.1928; Б. Л., Семейный вечер, Бич 47.1927, и др.].

8//23

"В своих снах я увижу то, что мне будет приятно увидеть". — Человек, преследуемый снами на одну и ту же тему, фигурирует также в рассказах соавторов о городе Колоколамске — это обыватель Завитков, которому из ночи в ночь снятся партийные работники, кланяющиеся ему в пояс. Сновидения Завиткова становятся событием, скандализующим местное общество; каждое утро город ждет его пробуждения в надежде, что крамольные сны прекратились [Чу 05.1929].

Мотив тяжелых советских снов, вытесняющих приятные старые сны, появляется в рассказе П. Романова "Светлые сны" (1919). Вместо святых и угодников деревенские жители видят своего "председателя" с плеткой верхом на бревне и много других неприятных вещей.

Заказ снов — идея не новая. "Жаль, что [сны] нельзя заказывать", — мечтает герой С. Юшкевича [Леон Дрей, 201]. Выполняет заказы своих домашних на сны юный Иван Бабичев в "Зависти" Олеши. В "Жизнеописании С. А. Лососинова" С. Заяицкого один из персонажей, как Хворобьев, безуспешно пытается программировать свои сны: "...Заказал себе сон: благотворительный бал в Охотничьем клубе. И действительно приснился ему клуб, но вместо барышень сидели все полные генералы..." [П.9]. Ср. сон на тему "юбилей Сущевской пожарной части" выше, в примечании 7. На этой линии лежит и запись Ильфа, являющаяся зародышем главы о Хворобьеве: "Последнее утешение он хотел найти в снах, но даже сны стали современными и злободневными" [ИЗК, 230].

Тема заказываемых, предписываемых или редактируемых снов в связи с данной главой ЗТ посвящена статья А. К. Жолковского "Замятин, Оруэлл и Хворобьев: о снах нового типа", содержащая много интертекстуальных наблюдений. Там указаны параллели с "Невским проспектом", где художник Пискарев "бросается в постель", желая увидеть во сне прекрасную незнакомку в идеализированном виде; с "Селом Степанчиковым" Достоевского, где дворовый Фалалей видит каждую ночь "белого быка" вместо тех облагороженных снов, которых требует от него Фома Опискин, и ряд других. Сон, как и сумасшедший дом [см. ЗТ 16//13], есть последнее прибежище людей, взыскующих свободы, в условиях государственного контроля над умами — мысль, высказанная уже Г. Гейне [Германия, гл. 17].

В статье подчеркивается роль сна и сновидений как принципиально интимной, не поддающейся социальному контролю сферы душевной жизни, которой, однако, не удается избегнуть манипуляции и программирования в тоталитарных условиях, что показано в антиутопичес-ких произведениях, как "Мы" Е. Замятина, "1984" Дж. Оруэлла, "Прекрасный новый мир" О. Хаксли и др. Комическим вариантом этих антиутопий может считаться и история Хворобьева. Склонность соавторов к одновременному высмеиванию обеих авторитарных систем, советской и дореволюционной, сказывается в том, что "и лелеемые Хворобьевым „частные" ценности [которые он желает видеть во сне] суть бюрократические клише, только другой эпохи".

Автор статьи формулирует архетипический комплекс, обычно присутствующий в сюжетах с контролируемыми снами; в частности, жертва обычно ищет убежища в "Старом Доме", в общении со "Стариком", представляющим прежнее мышление, и при этом нередко оказывается в положении пассивного "Ребенка" или "Больного" перед лицом более сильного и циничного персонажа — "Инквизитора" или "Провокатора",— обладающего полным пониманием тоталитарной ситуации. В ЗТ 8 налицо эти элементы: "Старый Дом" — в виде загородного домика Хворобьева; "Старик" — в лице самого монархиста, который выполняет эту функцию по совместительству со своей ролью страдающего героя; "Инквизитор" ("Провокатор") — в лице Бендера, обосновывающего неизбежность дурных снов существованием советской власти; наконец, приникая к плечу Остапа, ожидая от него избавления от советских снов, Хворобьев играет роль "Ребенка" / "Больного".

Другой мотив, представленный в хворобьевском эпизоде, роднит его с "Рассказом о гусаре-схимнике ****** [ДС12] — это "неудачаотшельничества". Хворобьев, как и граф Алексей Буланов, удалился от мира, желая жить в соответствии с потребностями своей души, однако советская реальность подвергает его жестоким искушениям (сны, как в ДС — клопы). Типичный момент многих повествований, в частности, плутовских, — встреча странствующего героя с отшельником [см.: Frenzel, Motive der Weltliteratur, 132, 139: Einsiedler], Обычно герой, набредший на хижину отшельника, получает от него тот или иной мудрый урок. Но у Ильфа и Петрова, как известно, все наоборот: сам отшельник нуждается в помощи и ожидает ее от своего посетителя. Вместе с историями о гусаре-схимнике [см. ДС 12//11] и о Вечном Жиде [см. ЗТ 27//5] данный эпизод романа образует издевательскую "трилогию" на тему о крушении и выворачивании наизнанку вековых архетипов перед лицом небывалой советской нови.

Хворобьевская глава напоминает также о посещении аргонавтами старца Финея, живущего в уединенном домике на морском берегу и мучимого гарпиями, которые похищают у него пищу (как у Хворобьева отнимается сон). Выслушав рассказ Финея, путешественники отгоняют гарпий [Аполлоний, Аргонавтика, песнь 2]; но Бендер, по тому же закону инверсии известных сюжетов, не в состоянии отогнать дурные сны ("...в данный момент... у меня просто нет времени "). Другой образ того же мифологического цикла — Золотое Руно — появляется в последней главе романа [ЗТ 36//10].

8//24

Снилось ему, что он сидит в учрежденческом коридоре, освещенном керосиновой лампочкой... Он хочет бежать, но не может. — Реминисценция сна Гринева из "Капитанской дочки": "Вижу, комната слабо освещена... Я хотел бежать... и не мог" [Жолковский, там же]. Та же характерная для сна невозможность тронуться с места — в "Евгении Онегине": Татьяна силится бежать: / Нельзя никак... [5.XIX]

8//25

"Хворобьева нужно нагрузить!" — "Нагрузить, нагрузка" — неологизм, отмечаемый А. М. Селищевым: "Очередная работа партийца и партийки — это их нагрузка" [Язык революционной эпохи, 103]. Ср.: "Я нагружен на двести процентов до отказа общественной работой" [из селькоровских рукописей, в кн.: Меромский, Язык селькора, 91].

8//26

Ему, Хворобьеву, хотелось бы увидеть для начала царский выход из Успенского собора. — Ср. юбилейное фото: "Высочайший выход с Красного крыльца в Успенский собор" [Ни 25.05.13].

8//27

...вместо лица обожаемого монарха [он] тотчас же увидел председателя месткома товарища Суржикова. — "Обожаемый монарх" — дореволюционная формула: "Это был обожаемый царь" [Толстой, Отец Сергий]; "Великое русское воинство, во все времена служившее Обожаемому Царю и дорогой Родине" [из речи московского городского головы А. Гучкова на открытии памятника М. Скобелеву, Ни 27.1912]. В литературе левого направления фраза, конечно, употреблялась глумливо, например: "Припадая к стопам твоим, обожаемый монарх, и омывая оные вдовьими слезами, верноподданнейше прошу. .." [Куприн, Царский писарь]. То же у советских писателей: "Ты живешь на Земле, в России, под дланью милостивого, обожаемого монарха..." [Москвин, Двадцать пять рассказов, 62].

В "Котловане" А. Платонова (1930) карьерист Козлов "видит в ночных снах начальника Цустраха товарища Романова и разное общество чистых людей" [Жолковский, там же].

8//28

Представлялись ему: членские взносы, стенгазеты, совхоз "Гигант", торжественное открытие первой фабрики-кухни, председатель общества друзей кремации и большие советские перелеты. — Зерновой совхоз № 1 "Гигант" был создан в 1928 в Сальском районе нынешней Ростовской области; в 1929 имел 400 тракторов [А. Метелев, Зерновая фабрика, КН 01.1929; Н. Осинский, 3 дня на зерновых гигантах, Пр 31.07.29 и др.].

Такой своеобразный элемент советской культуры, как стенгазета, несомненно, еще найдет своего исследователя. По замыслу она была голосом общественности, но часто сводилась к интригам, сплетням и доносам:

"Стенные газеты составляются теми усердными сотрудниками, которые хорошо знают, на кого можно нападать, и не преминут во имя критики и самокритики пнуть начальника, которому предстоит опала" [Istrati, Soviets 1929,57].

Стенгазета внушает страх, особенно в полосы чистки. "У стенной газеты „Клопомор", — пишет фельетонист, — крутился пиджачный водоворот. Все косились друг на друга, шушукались, искали в испуге — „ой, ой, нет ли чего про меня?"" [Л. Саянский, Ог 10.12.30]. Что от "критики снизу" не были застрахованы и вышестоящие товарищи, видно из литературы. В рассказе соавторов "Гибельное опровержение" (1929) начальника протаскивают в стенгазете за поездки в баню на казенном автомобиле; в повести А. Н. Толстого "Гадюка" (1928) — за еще меньшее прегрешение:

"Человек в парусиновой толстовке... стоял на лестничной площадке и читал стенгазету... На карикатуре его изобразили со стаканом чая между двумя трещащими телефонами. Острота заключалась в том, что он в служебные часы любит попивать чай в ущерб деятельности".

Роль стенгазеты как инструмента идеологического контроля не укрылась от зарубежного наблюдателя:

"Стенгазета — по видимости безобидная публикация, выходящая на всех заводах и во многих учреждениях. Этот рукописный, с яркими иллюстрациями лист уделяет равное внимание положению мирового пролетариата и низкому качеству супа в столовой; из него можно узнать как о том, что туземцы Суматры выражают свою преданность третьему Интернационалу, так и о том, что картофель был вчера недоварен. Беспокойство вызывает рубрика „самокритики", которая, как мне объяснили, служит отдушиной для анонимных доносов и обвинений. Так, если кого-то ругают за пьянство, то это, конечно, плохо; но еще хуже, когда тут же другого уличают в том, что он брат сельского попа, третьего прорабатывают за задержку подписки на заем, а четвертого призывают к порядку за то, что он не посылает сына на еженедельные комсомольские собрания, и все это сдабривается антисемитскими выпадами" [Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 164-165. Обзор стенгазетного юмора см. в изд.: Печать и революция 06.1927].

Первая фабрика-кухня, оснащенная новейшим заграничным оборудованием, открылась под эгидой Нарпита в 1925 в Иваново-Вознесенске, вторая — в 1927 в Нижнем Новгороде, третья — на Днепрострое; крупные фабрики-кухни строились в Москве (1929), Туле, Сталинграде, Свердловске и ряде других городов. Фабрики-кухни рассматривались как важное революционное преобразование, освобождающее женщину от домашнего хозяйства ("бомбы старого быта", по выражению наркома Н. Семашко). Как и новый календарь [см. выше, примечание 20], новая организация питания вводилась под аккомпанемент нападок на традиционные его формы, на "домашний очаг и дымящийся суп" (ср. "Зависть" Олеши). В печати превозносятся лукуллово изобилие и дешевизна, большая пропускная способность и эффективность производственных процессов фабрик-кухонь; отмечаются свет, чистота, удобство, обилие новейшей техники, придающие фабрикам-кухням сходство одновременно с лабораторией и заводом [КН 25.1927; Ог 03.06.28; Б. Микулина, Три кухни, Ог 30.11.29; Ник. Ассанов, 24.000 (очерк), КН 50.1929, и др.]. На фото "Огонька" — зал фабрики-кухни, открытой в Москве к 12-летию Октября: просторная, полукругом идущая галерея конструктивистского стиля с окнами во всю ее длину и высоту, с четырехгранными колоннами, с красивыми современными светильниками. За мраморными столиками с цветами непринужденно расположились на стильных стульях сотни обедающих в пролетарских кепках, косынках, пальто [Ог 30.11.29]. На фото фабрики-кухни в Орехово-Зуеве в 1932 рабочие, тоже в пальто и кепках, сидят по четверо за каждым столиком, под портретами Маркса и Ленина [Posner, U.R.S.S.]. Иностранный наблюдатель отмечает, что, несмотря на неказистую обстановку и оглушительную радиотрубу, едоки фабрики-кухни имеют уверенный, победительный вид [Farson, Seeing Red, 32-33]. Встречается, впрочем, и резкая критика: "Я бываю на фабрике-кухне, и меня тошнит от одного вида гнусного ядева" [Гладков, Энергия, 375].

В связи с обществом друзей кремации см. ЗТ 4//9 со сноской 4. Такое добровольное общество существовало, председателем его был С. С. Войт. Был целый ряд добровольных обществ под председательством известных партийно-государственных деятелей и ученых: общества "друзей Доброхима", "друзей детей", "добровольноегинекологическое" (А. П. Губарев), "друзей радио" (А. М. Любович), "по борьбе с алкоголизмом" (Ю. Ларин), "друзей советской кинематографии" (Я. Э. Рудзутак), "безбожников" (Е. Ярославский), "Долой неграмотность" (М. И.Калинин) и другие [информация из Чу 10.1929]. В одной юмористической подборке тех лет приводится подлинный или пародийный плакат "Записывайся в Общество любителей сожжения в крематориях" [Цен снижение на огненное погребение, См 07.1928].

...Большие советские перелеты — показательные полеты, совершавшиеся в 1925-1930 между городами СССР (например, "звездный перелет" Ленинград — Москва, перелет Киев — Чернигов — Брянск — Калуга — Москва и др.) и из Союза в другие страны (Москва — Париж, Пекин ["от Кремлевской стены до Китайской стены"], Ангора [Анкара], Тегеран и др.). Спонсорами этих мероприятий, вызывавших немалый энтузиазм в СССР и интерес на Западе (и вносивших элемент "разрядки" avant la lettre в напряженные международные отношения тех лет, в том числе и с теми странами, которые считались ярыми врагами СССР, как Англия или Польша), были Добролет и Осоавиахим. В перелетах использовались новейшие советские машины, как, например, АНТ-9 — акроним А. Н. Туполева, уже тогда известного авиаконструктора. "В ряде государств Запада эти машины демонстрируются как одно из крупнейших достижений нашего авиационного строительства, идущего уже нога в ногу с мировыми достижениями авиатехники" [В. Зарзар, Крылья социализма, Ог 23.06.29]. Знаменитый журналист М. Кольцов, участвовавший во многих перелетах, увлекательно рассказал о них в цикле очерков "Хочу летать".

В сентябре 1926 группа советских общественных деятелей на самолете "Пролетарий" с пилотом М. Н. Громовым совершила перелет Берлин — Париж — Рим — Вена — Прага — Варшава. В июле 1929 тот же пилот провел самолет "Крылья Советов" по маршруту Варшава — Берлин — Париж — Рим — Лондон. В составе экспедиции были руководители Осоавиахима и Добролета, а также группа журналистов во главе с М. Кольцовым, всего около 10 человек. Этот перелет вызвал особенно громкий отклик; о нем занимательно, хоть и поверхностно, рассказывается в книжке А. Гарри "Путешествие чудаков по Европе" (рис. Б. Ефимова; приложение к журналу "Чудак", 1929) и во многих журнальных репортажах [например: "На советской воздушной яхте вокруг Европы", Ог 21.07.29]. Брошюра дает представление как о несовершенствах ранней авиации (пробыть в воздухе для выполнения вышеозначенного маршрута пришлось в общей сложности 54 часа, и притом в жару, без вентиляции), так и о царившем на борту самолета духе первопроходства, оптимизма, веселого соревнования с буржуазным миром (в полете выпускалась даже ежедневная стенгазета под остроумным названием "Воздушная яма"). Самолет и его пассажиров принимали в официальных кругах с должным интересом и гостеприимством, хотя до хозяев вряд ли доходило то настроение авантюрности, торжества и праздничного соревновательного задора, которое переполняло их советских гостей.

8//29

Ему хотелось увидеть крайнего правого депутата Государственной думы Пуришкевича... — Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870-1920) — монархист, один из основателей консервативно-патриотического "Союза русского народа", депутат 2-й — 4-й Государственной Думы, бессарабский помещик. Был колоритной фигурой, снискал полу-скандальную славу темпераментной защитой своих далеко не либеральных убеждений и вошел в историю как участник убийства Григория Распутина. Коллега Пуришкевича по Думе В. В. Шульгин вспоминает, как тот "звонким тенорком" выкрикивал оскорбления в адрес оппонентов; например, в дебатах о "деле Бейлиса" он обозвал левых "вшивыми босяками", за что был лишен слова [Годы, 90, 132]. Депутат 4-й Думы М. М. Новиков пишет:

"Самым ярким из крайних правых был В. М. Пуришкевич, один из наиболее известных всероссийскому населению членов Думы. Эту популярность он приобрел главным образом всевозможными репликами с места и другими выходками, иногда остроумными, а подчас грубыми и неприличными, за которые он получал выговор со стороны председателя или изгонялся вотумом Думы на определенное число заседаний. Такое наказание постигло его, например, когда он, желая обвинить оппозиционного оратора в подкупности, подбежал во время его речи к кафедре, бросил на нее несколько серебряных рублей и крикнул: „На, заткнись!“... Однажды, когда трудовик Суханов, человек с длинной черной бородой и такими же космами волос, ниспадавших на плечи, похожий на какого-то старообрядческого начетчика, поднялся на трибуну и медленно собирался начать свою речь, Пуришкевич крикнул ему: „А ты бы, брат, лучше подстригся". Это неуместное, но меткое замечание вызвало громкий хохот среди депутатов, а бедного оратора привело в полное смущение, так что речь его совершенно пропала... Его речи в Думе, часто остроумные, были столь густо окрашены черносотенством, что на объективно мыслящего слушателя производили отталкивающее впечатление. А между тем в частных разговорах он щеголял обширной начитанностью и быстрым умом, так что я охотно вступал с ним в собеседование" [Новиков, От Москвы до Нью-Йорка, 180, 183-184; цитата собрана из разных мест текста].

Эстрадные сатирики выводили Пуришкевича в своих обозрениях [см., в частности: Ярон, О любимом жанре, 50]. Неконвенциональное поведение В. Пуришкевича настолько шокировало многих современников, что они склонны были ставить его вне серьезной политики: так, П. Н. Милюков назвал его "трагическим клоуном" Думы, а граф С. Ю. Витте писал о "политических хулиганах вроде Дубровина, Пуришкевича и прочей братии" [Милюков, Воспоминания, т. 1: 428; Витте, Воспоминания, т. 2: 291]. Тем не менее, многие выступления Пуришкевича в Думе получили широкий отклик и вошли в историю (например, его речь против Распутина 2 декабря 1916, где он призывал министров броситься в ноги царю, умоляя его, ради спасения России, отстранить темного мужика от управления государством), а после убийства Распутина он приобрел в обществе ореол героя и патриота. Эту репутацию В. Пуришкевич подтвердил в годы войны, работая в Красном Кресте, организовав на свои средства санитарный отряд и поезд. После революции находился в стане генерала А. И. Деникина, издавал в Ростове журнал "Благовест". Шульгин отдает должное Пуришкевичу как одной из ярких фигур эпохи: "Несомненно, что в истории России не забудется имя этого заблуждавшегося и мятущегося, страстного политического деятеля последних бурных и трагических годов крушения империи" [Годы, 112].

"Крайний правый" — постоянный эпитет Пуришкевича в политической терминологии эпохи. "Пуришкевич, известный enfant terrible крайней правой", — характеризует его князь С. Волконский. "В буфете у стойки закусывает селедкой Пуришкевич, который принадлежит к крайним правым", — говорится в пародии на фельетон, состоящий из избитых истин и штампов [Волконский, Мои воспоминания, 78; Тэффи, Карьера Сципиона Африканского]. Другой признак Пуришкевича — лысина — упоминается в первом романе [см. ДС 36//14].

8//30

...Патриарха Тихона... — Тихон (в миру Василий Иванович Белавин, 1865-1925) — Патриарх Московский и всея Руси, избранный вскоре после Октябрьской революции 1917. В 1921-1922 вступил в конфликт с властью по вопросу о реквизициях церковных ценностей в пользу голодающих. Соглашаясь добровольно жертвовать церковным имуществом ради спасения людей, Тихон протестовал против насилия, осквернения церквей и оскорбления верующих. Подвергся травле, был отстранен от должности обновленческим собором [см. ДС 3//7] и заключен под домашний арест в Донском монастыре. Для масс верующих Тихон воплощал моральный авторитет православной церкви, ее готовность противостоять правительственным репрессиям. На его похороны в апреле 1925 стеклись многотысячные толпы.

8//31

...Ялтинского градоначальника Думбадзе... — Иван Антонович Думбадзе (1851-1916) — полковник, а затем генерал-майор, военный губернатор Ялты в 1905-1908. Ввел в октябре 1906 положение чрезвычайной охраны в городе, наводил порядок свирепыми мерами, включая сожжение домов, чьи хозяева подозревались в укрытии революционеров и подрывных средств. Обличался левой прессой (см., например, очерк о нем В. Г. Короленко, 1907). В 1908 в Государственную Думу был внесен запрос о незакономерных действиях Думбадзе; в объяснении, посланном в Думу, генерал писал, что не считает нужным "миндальничать с либералами и леваками". Возглавлял ялтинский отдел "Союза русского народа". В передовой печати его имя стало нарицательным: Во имя чего ежечасно / Думбадзе плюют на законы?— восклицал Саша Черный в "Сатириконе" в 1911 [Во имя чего?]. Тот же журнал, перифразируя "Тараса Бульбу", издевался над Думбадзе в связи с его отставкой: "Что, Думбадзе... помогли тебе твои связи? Помогли тебе твои ялтинские безумства, высылки и преследование евреев?" [Ст 31.1910]².

8//32

...Или хотя бы какого-нибудь простенького инспектора народных училищ. — Инспектор народных училищ — чин министерства народного просвещения, в чьи функции входило наблюдение за деятельностью школ и политической благонадежностью учителей.

8//33

— Ни минуты отдыха, — жаловался Хворобьев. — Фраза звучит как эхо арии князя Игоря Ни сна, ни отдыха измученной душе из оперы Бородина "Князь Игорь". Слова князя Н. А. Болконского: "В своем доме нет минуты покоя!" [Война и мир, П.5.3]. "Ни минуты покоя" — название пьесы популярного на рубеже веков драматурга И. Мясницкого [см.: Закушняк, Вечера рассказа, 231]; такое же заглавие — к современной карикатуре [См 42.1928] и др.

8//34

Я уже на все согласен. Пусть не Пуришкевич. Пусть хоть Милюков. Все-таки человек с высшим образованием и монархист в душе. Так нет же! Все эти советские антихристы. — П. Н. Милюков [см. ДС 1 //9] вполне отвечал этому описанию, будучи одним из самых образованных людей в Думе и в русской политической жизни, а также принципиальным сторонником конституционной монархии. "Сам насквозь рассудочный, — пишет А. В. Тыркова-Вильямс, — он обращался к рассудку слушателей... Начитанность у него была очень большая. Он любил книги, всю жизнь их собирал. Разносторонность его знаний и умение ими пользоваться были одной из причин его популярности. Русские люди, образованные и необразованные, любят ученость, а Милюков, несомненно, был человек ученый" [На путях к свободе, 410]. Лидер кадетской партии был филологом-классиком, смолоду любил и знал наизусть в оригинале древних авторов.

Монархические убеждения Милюкова сказались в его лондонской речи 1909 ("русская оппозиция остается оппозицией Его Величества, а не Его Величеству") и в защите им монархического принципа во время Февральской революции 1917. "Я доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть — и что она может быть такой только тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Таким символом служит монархия" [Милюков, Воспоминания, т. 2: 316]. "В начале революции,— пишет Тыркова, — героически пытался он спасти монархию, уговаривая в. кн. Михаила Александровича не отрекаться от престола, старался доказать разнузданной солдатчине, что России нужна не республика, а конституционная монархия. Но время уже было упущено" [На путях к свободе, 415].

Характерно согласие Хворобьева примириться с либералом Милюковым. Многие из былых политических противников, яростно нападавших друг на друга с думской трибуны, внезапно обнаруживали общность мыслей и чувств перед лицом "советских антихристов". В. В. Шульгин, описывая Думу в бурные февральские дни 1917, говорит: "Даже люди, много лет враждовавшие, почувствовали вдруг, что есть нечто, что всем одинаково опасно, грозно, отвратительно... Это нечто — была улица, уличная толпа... Ее приближавшееся дыхание уже чувствовалось" [Дни, 158]. Общее место мемуаров и литературы — дружественное общение в эмиграции бывших противников: братание кадета с правым, "равенство за борщом" губернатора с террористом, готовившим на него бомбу, и т. п. [Тыркова-Вильямс, На путях к свободе, 368; Тэффи, На новый, 1927 год]. Законно видеть в данной фразе Хворобьева отзвук этих сдвигов в психологии приверженцев старой России.

Монархист в душе — выражение того типа, о котором см. ЗТ 15//7.

8//35

Одуревший от тяжелых снов монархист... — Реминисценция из Ф. Сологуба: "Тяжелые сны" — название его романа (1895).

8//36

Человеку с неотягченной совестью приятно в такое утро выйти из дому, помедлить минуту у ворот, вынуть из кармана коробку спичек, на которой изображен самолет с кукишем вместо пропеллера и подписью "Ответ Керзону"... — Дж. Керзон, британский министр иностранных дел, весной 1923 направил советскому правительству две ноты с ультимативными требованиями. В СССР развернулась массовая кампания против ультиматума Керзона. "В Москве состоялась демонстрация протеста против лорда Керзона, под грациозными лозунгами: „Лордам по мордам" и „Трескай треску, пока не треснешь" "[Борисов, 75 дней в СССР, 49]. Мощные антикерзоновские демонстрации описывает М. Булгаков в газетном репортаже:

"Поток густел... Магазины закрылись... Над толпой поплыл грузовик-колесница. Лорд Керзон в цилиндре, с раскрашенным багровым лицом, в помятом фраке, ехал стоя. В руках он держал веревочные цепи, накинутые на шею восточным людям в пестрых халатах, и погонял их бичом... В Охотном во всю длину шли бесконечные ряды, и видно было, что Театральная площадь залита народом сплошь... Из пролета выехал джентльмен с доской на груди: „Нота", затем гигантский картонный кукиш с надписью: „А вот наш ответ"... По Театральному проезду в людских волнах катились виселицы с деревянными скелетами и надписями: „Вот плоды политики Керзона"... Ничего подобного в Москве я не видал даже в октябрьские дни" [Бенефис лорда Керзона, Ранняя неизданная проза].

Советские средства пропаганды превратили Керзона в мифическую фигуру, воплощающую натиск мировой буржуазии на молодое государство Советов. В этом качестве имя Керзона нередко упоминалось и в конце 20-х гг., когда он уже сошел со сцены: так, "Правда" характеризует лейбористского министра иностранных дел Гендерсона как "носителя традиций Керзона" [Пр 19.07.29]. Мы видим это и в ЗТ (кроме данного места, см. ЗТ 6//18 — об антикерзоновских плакатах в деревне).

О формуле "Ответим..." см. ЗТ 19//2. Надпись "Ответ такому-то" или "на то-то" часто красовалась на самолетах [фото в изд.: Glaeser, Weiskopf, La Russie au travail, 183 и др.]. Была эскадрилья самолетов под названием "Ответ Чемберлену". Ср. стихи А. Прокофьева: Добролетами, обществом "Руки прочь", / Эскадрилией "Наш ответ Чемберлену"... [Начало диктатуры]; о Чемберлене см. ДС 13//15. Самолеты с кукишами и надписями "Наш ответ Чемберлену", "папе римскому" и т. п. изображались на карикатурах [например, В. Козлинского в Пж 14.1930] и на спичечных коробках. Последние упоминаются и в других литературных произведениях: "На ней [на коробке] аэроплан. Вместо пропеллера мощный кулак и написано „Ультиматум"" [Н. Островский, Как закалялась сталь, ч. 2, гл. 4] (анахронизм, т. к. действие данной сцены романа Н. Островского относится к зиме 1922-1923, когда ультиматума Керзона еще не было).

Формула "В такое утро хочется (приятно)..." — клише очеркового жанра (см. примеры в ЗТ 4//1). Его ироническое употребление встречаем в сатириконовском юморе: " В такие тихие закатные часы хочется думать о чем-то недостижимом, несбыточном..." [из повести молодого беллетриста; Аверченко, Первая дуэль].

8//37

На время им показалось, что совесть их ничем не отягчена, что все их любят, что они женихи, идущие на свидание с невестами. — О литературных ассоциациях данного места см. ЗТ 7//13.

8//38

— У меня самого была знакомая акушерка по фамилии Медуза-Горгонер... Один из них [из художников] по количеству растительности на лице был прямым заместителем Генриха Наваррского в СССР. — В начале XX века и позднее, в эпоху нэпа, была модной бородка "под Генриха IV" (фасон "Анри катр"); одним из известных носителей ее был нарком просвещения А. В. Луначарский. Ср. расссказ В. Ардова, где парикмахер, по ошибке сбрив с лица клиента почти все волосы, предлагает оформить немногое остающееся под "Анри катр" или эспаньолку [Чу 47.1929].

Мифологическая фамилия акушерки могла быть навеяна псевдонимом "Медуза-Горгона" из "Нового Сатирикона" [в НС 17,18, 31.1916 и др.]. В ИЗК упоминается "дантистка Медуза-Горгонер" [172]. Возможны также ассоциации с женщиной-врачом Страшунер, упоминаемой в "Египетской марке" О. Мандельштама, и ее предполагаемым прототипом — зубным врачом Страшунской-Хволес [см. комментарии к VI главе "Египетской марки" в кн.: О. Мандельштам, Соч. в 2-х тт., т. 2: 412].

8//39

...четыре художника... основали группу "Диалектический станковист". — Станковист, станковизм (от "станковая живопись") — термин из искусствоведческого языка 20-х гг. Существовало "Общество станковистов" (ОСТ), куда входили известные художники А. Гончаров, Д. Штеренберг, П. Вильямс и др.

8//40

Они писали портреты ответственных работников и сбывали их в местный музей живописи. — Намек на портреты вождей партии и правительства, равно как и местных руководителей меньшего ранга, массовое производство которых началось как раз в эти годы. Ср. хотя бы каталог выставки АХР в 1929, на которой один лишь художник Е. А. Кацман выставил портреты: Предсовнаркома Рыкова, председателя центральной ревизионной комиссии Владимирского, секретаря Минского окружного парткома Славинского, уполномоченного Наркоминдела в Белоруссии Ульянова и других официальных лиц [АХР, выставка "Искусство и массы", 21]. Об этой примете времени говорят "портреты государственных деятелей" в окнах "Гособъединения Рога и Копыта", а также требование уменьшить накладные расходы на календари и портреты в полыхаевском универсальном штемпеле [ЗТ 35; ЗТ 19]. Что в "ответственных работниках" можно видеть намек на портреты вождей, видно из возгласов мнимо-сумасшедшего Старохамского: "И ты, Брут, продался большевикам!"; "И ты, Брут, продался ответственным работникам!"[ЗТ 16]. Ильфу и Петрову не чужда манера отражать события центрального значения в виде происшествий на далекой периферии (см., например, ДС 3//3 — снос Красных ворот; ДС 34//6 — шахматные турциры).

Хотя под ответственным работником Плотским-Поцелуевым едва ли подразумевается конкретное лицо, имя это несомненно пародирует характерные для первой трети XX века аллитерирующие двойные фамилии: Скворцов-Степанов, Бонч-Бруевич, Горин-Галкин, Петров-Павлов и др. — довольно частые среди партийных деятелей, старых большевиков и политкаторжан. В пародиях встречались фамилии вроде "Попов-Попов", "Кишкин-Кошкин" [в рассказе И. Ильфа "Политграмота плюс корова", в кн.: А. Ильф, ПО (2004)]. Поиски имени для романного персонажа отражены в записной книжке Ильфа за май 1928, где имеются заготовки "Сольский-Плотский" (был писатель В. Сольский-Панский — см., например, его рассказ в ТД 09.1927) и "Плотский поцелуй" [см.: ИЗК 171,174,199].

8//41

Годы страданий начались с тех пор, как в город приехал новый художник, Феофан Мухин. — Шаблон из повествований о жизни некоего сообщества, нарушаемой появлением необычного члена или функционера: нового губернатора, архиерея, попечителя учебного округа, директора, невестки, жены (И ночи хладные часы / Проводит мрачный, одинокий / С тех пор, как польская княжна / В его гарем заключена; Пушкин) и др.

8//42

Заведующий гостиничным трестом... был сработан из овса... С течением времени Мухин стал употреблять также и другие злаки. Имели громовой успех портреты из проса, пшеницы и мака, смелые наброски кукурузой и ядрицей... — Соавторы прозорливо отметили начало тенденции, которой предстояла большая будущность в искусстве 30-х гг. Картины из злаков, гаек (см. далее в этой главе) и иных трудовых эмблем становились заметным явлением парадного, с ориентацией на народность и производство, стиля первых пятилеток. Е. Гинзбург (видимо, с какими-то неточностями в датах) рассказывает о "культе личности" одного из местных руководителей — секретаря Казанского обкома партии М. Разумова, чья карьера пошла в гору в 1930-1931. По словам мемуаристки, "в 1933 г., когда за успехи в колхозном строительстве Татария была награждена орденом Ленина, портреты Разумова уже носили с песнопениями по городу, а на сельхозвыставке эти портреты были выполнены инициативными художниками из самых различных злаков, от овса до чечевицы. Мы, близкие приятели Разумова, еще задолго до того, как аналогичная ситуация была описана Ильфом и Петровым, поддразнивали своего секретаря: — Михаил Осипович, вам ночью воробьи глаза выклевали. Посмотрите" [Крутой маршрут, кн. 1:17-18].

Живопись злаками была известна уже в середине 20-х гг. Е. Шварц вспоминает о своих встречах в 1926-1927 с директором ленинградского радиоцентра И. Н. Гурви-чем, который "был в прошлом левым художником, отказавшимся от красок. Его огромные полотна напоминали мозаику, только материал он применял особый: пшено, овес, рожь, ячмень" [Телефонная книжка, 373]. В журнале "Тридцать дней" сообщалось о семнадцатилетнем крестьянском самоучке, изготавливающем портреты М. И. Калинина и других вождей: "На фанеру наклеиваются столярным клеем различные семена, подобранные по цвету. Затем все это заливается лаком" [ТД 07.1927: 84].

8//43

Товарищ Поцелуев — известный работник центра, наш горожанин. Теперь из Москвы в отпуск приехал. — Осада местными художниками-портретистами приезжего знатного земляка — ситуация достаточно типичная, если судить по рисунку Б. Антоновского, занимающему целую страницу летнего номера юмористического журнала (номер относится к 1926, но уловленное карикатуристом явление к эпохе ЗТ скорее всего лишь усилилось): "Обильная жатва (Калиныч в отпуску). Калиныч. — Ну, теперь поработаем. Художники. — Ну, теперь подработаем". На рисунке — председатель ЦИК М. И. Калинин (обычно проводивший отпуск в своей родной деревне) работает в поле с серпом в руке. Вокруг него раскинули лагерь художники с мольбертами, причем по крайней мере на одном из своих изображений М. Калинин предстает в былинной позе, с серпом и молотом [См 33.1926].

8//44

Ему мешали воробьи. Они дерзко подлетали к картине и выклевывали из нее отдельные детали. — Пародийный отголосок легенды о художнике Зевксисе (V-IV в. до н. э.), изобразившем виноград столь реалистично, что птицы слетались его клевать. Другая вариация на эту тему — лошадь, которая "оглядывалась и ржала", везя овсяную картину в музей (см. выше в этой же главе). Птицы и лошадь, минуя художество, реагируют на сам материал, из которого выполнена картина. Торжество физической субстанции искусства над художественной игрой, прозаической безусловности над поэтической условностью — один из многочисленных мотивов, в которых находит выражение десакрализующий дух новой эпохи. Мы встречаемся с ним в ряде рассказов М. Зощенко (см.: "Энциклопедия некультурности" // Жолковский, Щеглов, Мир автора..., 60). Этот мотив еще раз проявится в реплике Мухина о высокой цене его картин ввиду дороговизны овса [см. ниже, примечание 46].

8//45

— Ну, как яровой клин?.. Посевкампания, я вижу, проходит удачно. На сто процентов! — Газеты 1928-1930 пестрят заголовками: "Обеспечение семенами ярового клина", "ЦИК СССР о подготовке к яровой посевкампании", "Яровой клин должен быть расширен на 9,3 процента" и т. п.

"На (все) сто процентов" в 20-е гг. ощущалось как неологизм: "Забастовка идет на все сто процентов", "План был выполнен на все сто процентов", "Пускай я ошибался в них на все сто процентов" [Селищев, Язык революционной эпохи]; "Прочитанное усваивается на сто процентов", — цитирует журналист селькоровскую рукопись, сетуя: "Это мы — город, газета, книга, докладчик — вклинили в словарь деревни этот стопроцентный штамп" [Меромский, Язык селькора]. Клише популярно у юмористов: "Людмила: Котик... Ты меня любишь? Вася: На все сто процентов!" [Катаев, Квадратура круга]; "Съел и выпил на все сто процентов" [из юморески О. Л. Д’Ора в См 1928].

8//46

— А овес-то нынче, — сказал Мухин певуче, — не укупишь. Он дорог, овес-то! — По-старинному ладная, округлая реплика Мухина опирается на знакомые русскому уху народные словечки и приспосабливается к новой действительности. В ней узнается стиль жалоб на дороговизну, какими обменивались обыватели былых времен; "Ржица-то, друг, нынче кусается", — замечает Иудушка Головлев [Щедрин, Господа Головлевы: Выморочный]; "Грибки-то нынче кусаются" [Белоусов, Ушедшая Москва, 329]; "Кусается судак-то нынче" [Тэффи, Великопостное]; "Уксус нынче дорог" [А. Бухов, Вещи на знатока // А. Бухов, Рассказы, памфлеты, пародии] и т. п. "Не укупишь" — такое же старинное, с "сермяжной" основой выражение; ср.: "Не укупишь, дорожится, черт" [Никулин, Московские зори, 1.4.14, действие в 1917]; "Конечно, матушку на базаре не укупишь" [Дм. Стонов, НМ 02.1926].

В реплике Мухина отразились жалобы извозчиков "на времена" [Леонов, Вор, 147], в особенности на вечную дороговизну овса. Вспоминая старую Москву, И. Эренбург пишет: "В речах извозчиков одно слово проступало — „овес“. Да, разумеется, они говорили об овсе, надрываясь от горя, они пришепетывали: „Прибавить бы гривенник — овес вздорожал”. Они жаловались, вздыхали или сквернословили, но из всех слов... только одно доходило до ушей седока... лейтмотив длинного пути от Лефортова к Дорогомилову — „овес”" [Люди, годы, жизнь, I: 63]. Те же жалобы передает Е. Зозуля: "Я говорю извозчику: — Милый, поезжай скорее. Он отвечает: — Что же скорее! Рубль положили, а скорее... Лошадь-то, чай, не машина... Куды ж ее загонять? Сами знаете, почем нынче овес... Что же вы думаете, овес задаром дают?!.." [Овес // Е. Зозуля. Я дома]. "Овес, эх, нынче дорог стал, барин, — заметил извозчик вскользь" [Катаев, Растратчики, гл. 5]. О. Мандельштам говорит даже об "овсяном голосе" извозчика [Египетская марка, гл. б].

8//47

...[В Москве] один художник сделал картину из волос. Большую картину со многими фигурами, заметьте, идеологически выдержанную, хотя художник и пользовался волосами беспартийных, — был такой грех. Но идеологически, повторяю, картина была замечательно выдержана. — Картины из волос, как и из семян, были реальностью. Т. В. Солоневич сообщает, что московский парикмахер Барухов сплел из волос клиенток портрет Ленина и картину "Штурм Зимнего дворца"; оба произведения он подарил Совнаркому [Т. В. Солоневич, Парикмахер Барухов. См.: Т. В. Солоневич, В берлинском торгпредстве; указано Д. Арансом]. Сведения, дошедшие до мемуаристки, уже отдают легендой; более точные известия о, так сказать, "трихографиях" (волосяных картинах) этого работника бритвы и ножниц мы находим в современной печати. Вот, например, заметка из "Огонька":

"Ленин в изображении трудящихся. Работы парикмахера Г. А. Борухова [sic], одна из которых, портрет В. И. Ленина, приобретена комиссией по увековечению памяти Владимира Ильича для музея, представляют интерес как вид искусства, в России совершенно нераспространенного.

Борухов вышивает волосом по шелку. Работа эта чрезвычайно трудная, кропотливая, требующая огромного напряжения, чрезвычайной тщательности и незаурядного художественного вкуса.

Длинный волос нашивается сначала сплошь по рисунку, причем с оборотной стороны закрепляется тщательно каждая отдельная волосинка. Сплошная масса волос коротко подстригается; затем [следует] стрижка неровная — получающиеся выпуклости и углубления создают нужные черты рисунка.

На изготовление такой работы, как портрет Ленина, Боруховым затрачено было свыше 200 рабочих часов.

Г. А. Борухов вышил кроме этого "Китаянку" и голову лошади — последняя приобретена одним из харьковских музеев.

Он работает сейчас над картинами, которые намеревается отправить текущей зимой на Парижскую выставку" [Ог 18.01.25].

Слава Барухова оказалась продолжительной. Через два года "Огонек" помещает его фотографию на фоне картины "Взятие Зимнего дворца", отправляемой, согласно подписи, на выставку в Америку [Ог 20.11.27].

Идеологическая выдержанность — важный критерий приемлемости в советской жизни и культуре 20-х гг. Видный коммунист Емельян Ярославский в обзоре очередной выставки АХР отмечает: "Несомненно, в этой выставке чувствуется гораздо большая четкость, большая идеологическая выдержанность; жюри безжалостно удаляло произведения, вызывавшие сомнения с идеологической стороны". (Среди вещей, которые рецензент особенно хвалит как "яркие, жизнерадостные", — картины, изображающие производственное совещание, посвященное урожаю, и подписку на государственный заем в деревне.) С. Третьяков не без иронии пишет о прейскуранте оплаты сценариев, обсуждавшемся в Госкино в 1925: "За оригинальный сценарий, вполне выдержанный и художественно и идеологически, — 1000 р.; за сценарий, выдержанный художественно, но идеологически не выдержанный, — 750 р.; за сценарий, который идеологичен, но не выдержан художественно, — 500 р.; за сценарий, не выдержанный ни художественно, ни идеологически — 150 р.". Данная терминология применялась и к людям. Мемуарист пишет: "В моем школьном аттестате [в 1929] в графе „Общественно-политическая работа" значилось: „Идеологически невыдержан — насаждал есенинщину". Каковы были последствия этой пометки? Летом я поехал в Москву поступать в университет. Меня не допустили даже к экзаменам". [Ем. Ярославский, К открытию выставки АХР, Пр 02.06.29; Записная книжка Лефа, НЛ 07.1928; Коряков, Живая история, 78.]

Противопоставление " партийный/беспартийный" всегда много значило в СССР, но никогда не было столь чревато последствиями, как в конце 20-х гг. В эпоху ЗТ беспартийный рабочий или служащий, если он не принадлежал к ценимой профессиональной элите, имел более низкую зарплату и меньше шансов на продвижение, первым увольнялся при сокращениях, последним получал комнату или путевку в санаторий и т. п. Беспартийность, особенно в сочетании с непролетарским происхождением, означала политическую ненадежность и гражданскую второсортность. "Беспартийные?.. И вы? И вы? Эх, ей-богу... Как же это так? Ну, шут с вами" — такими словами секретарь партячейки на Турксибе, вчерашний рабочий, встречает столичных журналистов. Далее он с натугой втолковывает им: "Я думаю... Если ты грамоту произошел хорошо... даже в гимназии и высче учился... но не партийный ты, не большевик... а живешь с нами... а мученье наше при тебе... — то и не человек ты есть!" [Вит. Федорович, Турксиб, Пр 21.07.29; его же, Конец пустыни, 42]. Более отверженными, нежели беспартийные, были в эту эпоху начинающихся пятилеток разве лишь всякого рода "бывшие люди", загонявшиеся в гетто, — лишенцы [см. ЗТ 12//8].

Кастовая замкнутость и высокомерие с одной стороны, приниженность и заискивание с другой были нормой взаимоотношений между партийными и беспартийными, контраст которой с принципами братства и демократии мало кому бросался в глаза. Такой вещи, как "морально-политическое единство советского общества" (выкованное позже, в эпоху зрелого сталинизма), в 20-е гг. еще не было, и в социально расслоенном обществе партийные должны были зорко следить за чистотой своих рядов, за четкостью перегородок — вплоть до ощущения себя как тайного общества, вроде масонов, чьи дела не должны приоткрываться для профанов-беспартийных. Типичный разговор того времени: "— Он одному беспартийному такую, понимаешь, штуку про партию ляпнул, что у нас вроде в организации зажим и всякое такое... — Беспартийному?.. Беда смутная и неостановимая неслась на Соустина..." [Малышкин, Люди из захолустья: В Москве]. То же в романе М. Чумандрина, действие в те же 1929-1930 г.: "„При беспартийном напорол всякой чертовни", — ахнул про себя Горбачев" [Бывший герой, 68]. И у П. Романова: "Не сболтнул ли он чего-нибудь лишнего в обществе беспартийных?.. Если ты близок с партийными, тогда особенно строго нужно держаться с беспартийными" [Товарищ Кисляков, гл. 23].

Эту неприкрытую кастовую аррогантность партийной элиты в те годы кое-кто еще решался критиковать. "Не будь беспартийных, кого бы ты презирал?" — откликается на "комчванство" современная юмореска [КП 30.1926, из Кр]. Герой рассказа Л. Ваковского "Полнеба", беспартийный интеллигент, записывает в дневнике:

"Я не люблю сектантскую привычку коммунистов делать секреты из пустяков, скрывать от нас, беспартийных, обыкновеннейшие вещи, о которых пишут в газетах. Самое большое зло в наших вузах — чрезвычайная обособленность партколлективов. Беспартийные, если к тому же они не члены профсоюзов, ходят иностранцами. Они свободны даже от всяких общественных нагрузок. Они своекоштны, как кошки на крыше. Отсюда — всевозможные акты всевозможных упадочничеств. Нам трудно сохранять равновесие. Центр тяжести выше точки опоры. Мы умники, а не ваньки-встаньки" [КП 52.1929].

Беспартийность означала социальную неуверенность в себе: например, в романе С. Семенова милиционер задерживает пьяного, но когда возникает подозрение, что тот — партиец, спешит отступить [Наталья Тарпова, гл. 27]. При проверке документов в поезде пассажиру, предъявившему партбилет, почтительно говорят "достаточно" [А. Малышкин, Поезд на юг (1925)]. Чувство неполноценности особенно систематически прививалось интеллигенции, находя опору в ее историческом сознании долга перед народом. В пьесе А. Афиногенова "Страх" некто квалифицируется как "беспартийный христосик". В его же пьесе "Чудак" один из героев говорит: "Ты забыл, верно, кто мы такие? Мы — канцелярские крысы, беспартийные интеллигенты... Нам нужно молча идти своей дорогой".

Наделенная столь большой значимостью, оппозиция "партийный/ беспартийный" проникала в сферы, традиционно свободные от политики, порождая причудливые по нынешним меркам эффекты. В пьесе А. Глебова "Рост" (1927) деление на категории начинается со списка dramatis personae: "Коммунисты-рабочие", "Коммунисты-интеллигенты", "Беспартийные рабочие", "Крестьяне", "Беспартийные интеллигенты", причем члены одной семьи попадают в разные рубрики: муж — в первую, жена — в третью и т. п. К членам партии предъявляются более высокие требования: "После ужина я предлагаю своему собеседнику пачку сигарет, — рассказывает иностранный гость. — Он гордо отвечает: — Предложите моей жене, она беспартийная. Я не курю: настоящему коммунисту это не пристало" [Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 47]; "Тебе в пивной сидеть охота — сиди. Ваше дело беспартийное" [кузнец - обывателю, Н. Погодин, Равнять ряды, Ог 04.12.27]. В романе С. Семенова героиня "не шутила, когда обмолвилась перед видным партийцем, что не может жить с беспартийным" [Наталья Тарпова, кн. 1:85-86]; коллизия этого романа состоит как раз в том, что героиня увлекается беспартийным интеллигентом-спецом ("потянуло на спеца", по тогдашнему выражению)³. В некоторых анкетах по изучению половой жизни спрашивалось: "Удовлетворяете ли вы свои половые потребности с коммунисткой, проституткой или беспартийной?" [Chessin, La nuit qui vient de l’Orient, 135].

Излишне говорить, что юмористы не обошли эту тему своим вниманием. У М. Зощенко упоминается "беспартийный младенец Васька, пяти лет" [Два кочегара]. У М. Булгакова персонажи при знакомстве осведомляются: "Вы беспартийный?.. Вы партийный, товарищ? " [Зойкина квартира, акт 1] и т. п. Кастово-конспиративную мысль партийных отражает рассказанная М. Кольцовым "быль" о том, как на переполненном народом вокзале некто в очках долго ищет глазами кого-то. "Увидел вооруженного, кожаного, подошел к тому и строго секретно: „Товарищ, вы партийный?" Тот: „Да". Очкарик: „Где тут уборная?"" [С. Виноградская, в кн.: М. Кольцов, каким он был, 145]. На журнальной страничке юмора человеку в кожаной куртке, нагруженному книгами, встречный предлагает: "— Товарищ! Тебе не донести. Дай я пособлю. — Что ты! Как можно! Ты же беспартийный" [Кр, по КН 15.1929].

В одном из рассказов соавторов о городе Колоколамске герою снится, что ему, беспартийному, кланяются в ноги несколько партийных (о снах см. выше, примечание 23), и этот крамольный сон становится скандалом городского масштаба. Бендер в ЗТ 35 скажет: "Вы знаете, Зося... на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в двести четырнадцать кило".

8//48

Называлась она [картина] "Дед Пахом и трактор в ночном". — Тракторная тема получила сильный акцент в 1928-1930 в связи с переходом к индустриализации и коллективизации. Трактор становится эмблемой новой деревни: Демьян Бедный противопоставляет села вчера и сегодня как "Крест и трактор" [название его стихотворения (1929)]. Н. Тихонов афористически возглашает: "Танк и трактор — это война и мир нашей эпохи" [Шутники (1930)]. Трактор стал героем очерков, стихов, фильмов, плакатов, песен, картин. "Трактор... В газетах, в речах, в лозунгах его поднимали сегодня как орудие грозной, небывалой переделки. Извечно крестьянская даль сотрясалась под его железным ходом... Даже поэтики, эстеты... высказывали претензию на этот неуклюжий, но полезный механизм, со слюной спорили, как „обжить" его в стихах и прозе. Да, трактор — это было куда внушительнее автомобиля" [Малышкин, Люди из захолустья: Тают снега]. "Эстеты" не по доброй воле обживали трактор: деятелей искусства активно понуждали приносить дань производственной теме, в том числе писать трактора. Тракторная повинность устраивала ремесленников-конъюнктурщиков, но тяготила художников [см.: Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 191].

Название "Дед Пахом и трактор в ночном" пародирует "советские лубки", подделывающиеся под фольклор, как и вообще продукцию мимикрирующих халтурщиков, перекраску ими старых моделей в советские цвета. Фраза звучит складно и органично, ибо в ней пересекается несколько привычных для тогдашнего читателя стереотипов.

В формальном плане мы узнаем здесь распространенный (независимо от агитпропа) тип двучленных заглавий, где по крайней мере первый элемент содержит имя собственное, часто с тем или иным атрибутом, например, "Дед такой-то...". Двучленность создается или (а) внутренней рифмой, или (б) союзом, или (в) тем и другим вместе.

Примеры: (а) народные и псевдонародные заглавия вроде "О Демьяне Бедном — мужике вредном" (Д. Бедный); "История Власа — лентяя и лоботряса" (В. Маяковский) и др.; "Дед Трудовой идет на хулиганов войной" (рубрика в юмористическом журнале 20-х гг.); (б) литературные заглавия типа "Татьяна Борисовна и ее племянник" (Тургенев); "Дедушка Мазай и зайцы" (Некрасов); "Дед Архип и Ленька" (Горький), "Стенька Разин и княжна" (фильм, упоминается в ЗТ 3) и т. п.; (в) "Работник Емельян и пустой барабан" (Л. Толстой); "О попе Панкрате, тетке Домне и явленной иконе в Коломне" (Д. Бедный) и т. п.

Названия со внутренней рифмой использовались агиткой, подделывающейся под раешник и лубок: "Как Кузьма набрался ума" (фильм, 1924); "Надулся Тит на новый быт" (лубок); уже известный "Дед Трудовой...." и т. п. Пахом — одно из стандартных имен крестьянина в агитпропе; ср. серию фильмов 1924: "Как Пахом, понюхав дым, записался в Доброхим"; "Как Пахом в селе Несмелом занимался летным делом"; "Как мужик Пахом в столице в небеса летал на птице" и т. п.; или приписываемые О. Мандельштаму стихи: Кулак Пахом, чтоб не платить налога, / Наложницу себе завел, или поэму Демьяна Бедного "Шефы в деревне", где фигурирует "середняк Пахом".

В плане содержания также узнаются традиционные мотивы — прежде всего "ночное" поэзии и прозы XIX в. Его признаки — звезды, лошади, невероятные рассказы у костра — представлены у Тургенева ("Бежин луг"), Никитина ("Ярко звезд мерцанье..."), И. Сурикова ("В ночном"), Чехова ("Счастье"), Бунина ("Кастрюк"), Короленко и у многих эпигонов деревенской темы.

Наложение злободневного "трактора" на традиционный субстрат "ночного" — не выдумка соавторов: оно уже наметилось в литературе 20-х гг. Новая механизированная деревня сопоставлялась со старыми деревенскими мотивами, в частности, трактор — с лошадью: "Новый конь" (подпись под фото, на котором машинист заливает из ведра воду в трактор = "поит коня"), "Механические табуны" (заглавие очерка о тракторах и комбайнах), "Песня о железном мерине" (детские стихи, где мальчик говорит трактору: Я б тебе конюшню / Чистую завел, / Ты на ней послушно / Ночку бы провел...) ⁴. В очерках и стихах явственно проступает лирический образ "красного ночного" с трактором вместо лошади: "Давно ли — всего в 1929 году! — пробегали при свете звезд пугливые косяки донских скакунов. Теперь над землей свеча „Катерпиллера""; "Ночная пахотьба под серебряным просом звезд... Ночь расплывчатая, как китайская тушь, лежит на заволжской степи, где проходили детские годы Багрова внука, и на запыленном лице рулевого, который качается на металлическом лопухе сидения". Эти сопоставления полемичны по отношению к лошади и к поэзии "ночного", приветствуют их вытеснение тракторной цивилизацией [см. примеры в ЗТ 6//2]. В других случаях делаются наивные попытки примирить старое и новое, как в стихах селькоров, приводимых

С. Третьяковым: Месяц над степями / Как свеча горит, / Тракторов колонна / В комбинат спешит и т. п. Приравнивание трактора к лошади, которое мы видим во всех этих примерах, включая и "Деда Пахома", — вполне в духе времени, когда трудовая тематика включала обязательное одушевление машин [см. ЗТ 14//10].

Халтурщики-приспособленцы, всегдашняя мишень соавторов, спешили эксплуатировать эти скрещения "лошади" и "ночного" с колхозной тематикой. Это соответствовало их всегдашнему методу переделки старых штампов на новый лад. Ср. такие пародии на их продукцию, как статуэтка "Купающаяся колхозница" [ЗТ 9]; сценарий "Ее бетономешалка" в соавторском фельетоне "Секрет производства"; новогодние рассказы про "замерзающую пионерку" в фельетоне братьев Тур; юмореска Ивана Дитя "Спящий трактор. Глубоко актуальное, созвучное, идеологически выдержанное и согласованное с современностью либретто балета", где героиней является "красавица-Трактор".

[Названия фильмов — Советские художественные фильмы, т. 1; "Надулся Тит" — КН 01.1929; "Кулак Пахом" — Катаев, Алмазный мой венец; "Дед Трудовой" — Сты-калин, Кременская, Советская сатирическая печать; "Новый конь" — СФ 08.1930; "Механические табуны" — Б. Кушнер, Ог 30.06.30; "Давно ли" — Л. Пасынков, Ночной сев, КН 12.1930; "Ночная пахотьба"— Д. Фибих, Стальная лихорадка, НМ 07.1930; о романтике ночной работы на тракторе см. также И. Изгоев, Завоевание риса, КН 01.1931; "Месяц над степями" — Третьяков, Месяц в деревне, 140; "Ее бетономешалка" — Собр. соч., т. 2:104, 503; "Замерзающая пионерка" — братья Тур, Новогодняя тема (1926), в их кн.: Средь бела дня; "Спящий трактор" — Чу 13.1929.]

8//49

— Это звучит парадоксом, — заметил он [Мухин], возобновляя посевные манипуляции. — Реплика в ответ на трудный или неожиданный аргумент, характерная для обывательского стиля начала XX века ⁵. Ответом "Это парадокс" подвергается сомнению довод собеседника (означая на языке тех дней примерно: "это несерьезно, нелепо"). Фраза была подмечена уже сатириконовцами: "— Горло не простудите? Мороженое холодное. — Да? — изумился доктор. — Это парадокс" [Г. Ландау, Человек общества, Ст 05.1912]; "Однажды я сказал [Сандерсу] с упреком: — Знаете? Вы даже ходите и работаете из-за лени... потому что вам лень лежать. — Он задумчиво возразил: — Это парадокс" [Аверченко, Ландау, Экспедиция в Западную Европу..., 11]. У того же Аверченко: "Ну это, положим, парадокс" [Кантарович и Гендельман, НС 08.1915].

К. В. Душенко указал комментатору на более близкое к ЗТ употребление данной фразы — в политическом отчете И. В. Сталина XVI съезду партии 27 июня 1930: "Это отдает даже парадоксом" [Соч., т. 12: 370]. Едва ли Сталин здесь оригинален: как все большевистские ораторы, он охотно подхватывал ходячие фразы. О реминисценциях из Сталина см. ЗТ 25//16; об отражении XVI партсъезда см. ЗТ 34//5.

8//50

Портрет из гаек! Замечательная идея! — Как и другие детали механизмов, гайка пользовалась в те годы повышенным вниманием, воспроизводилась на фотографиях ("Обточка гайки" [СФ 1930]), воспевалась в стихах (Ну как, скажите, / Мне не петь, / Ну как / Не нежить / Гайку? [Я. Гордон, Гайка, ЛГ 02.06.30]). Картина из гаек — не такое уж преувеличение. Стройматериалы, инструменты, детали машин использовались в эти годы для художественно-орнаментальных целей (например, венок от ВХУТЕМАСа на похоронах В. Маяковского был сработан из молотов, маховиков и винтов [Катанян, Распечатанная бутылка, 218]).

8//51

...Митрополит Двулогий благословляет чинов министерства народного просвещения в день трехсотлетия дома Романовых. — Митрополит Двулогий — лицо несуществующее. В нем кон-таминированы "двулогия" (вместо "дилогия") и Евлогий — имя видного церковного деятеля.

"Двулогия" — неологизм соавторов; ср. в их фельетоне "Великий канцелярский шлях" (1932): "...давно задуманного романа-двулогии, выпуск которого я хочу приурочить к пуску первой очереди московского метрополитена". В фельетоне "Урок словесности" (1932) упоминается "яркая, красочная и сочная четырехлогия „Лошадиные силы"" [Собр. соч., т. 3; Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 228].

Евлогий, архиепископ Холмский и Люблинский, позднее Волынский (1868-1946), будучи членом 2-й и 3-й Государственных Дум, находился в столицах, "на виду", выполняя различные церемониальные функции; например, он служил торжественные молебны при открытии и закрытии Думы. Поэтому он вполне мог благословлять "чинов министерства народного просвещения ", но вряд ли в столицах, поскольку членом 4-й Думы он не был и юбилейный 1913-й год провел у себя на Холмщине. В сан митрополита Евлогий был возведен в эмиграции в 1922. С 1921 он возглавлял Русскую тихоновскую православную церковь в Западной Европе [Шульгин, Годы, 63; отчет в Ни 26.1912; Евлогий, Путь моей жизни, 230-236].

8//52

Ему, должно быть, приснился... широкий пленум литературной группы "Кузница и усадьба". — Название группы, как и "Дед Пахом...", сочетает старые и новые элементы, напоминая одновременно об объединении пролетарских писателей "Кузница" (1920-1931), включавшем таких прозаиков, как Ф. Гладков и Н. Ляшко и о дореволюционном журнале "Столица и усадьба" с подзаголовком "Журнал красивой жизни" (1913-1917). Широкие (расширенные) пленумы — реалия 20-х гг., ср. "Расширенный пленум РАПП" [Из 24.04.29] и др.

Примечания к комментариям

¹ [к 8//1]. Более поздний переводчик этого рассказа Е. Калашникова вводит и тарелочку ("У меня нет такого впечатления, что этот городишко уже выложен для нас на тарелочку и даже ложка рядом"), выводя тем самым наружу (видимо, неосознанно) тождество латентной метафорики у О’Генри и открытой — у соавторов. Возможная реминисценция из ЗТ — в романе В. Аксенова "Ожог": "Он построил всех на вершине холма и шпагой показал в низину, где лежал чистенький городок, словно торт с цукатами" [В. Аксенов, Собр. соч., т. 3, М.: Юность, 1994, 72-73].

² [к 8//31]. Ассоциация "Думбадзе — Ялта" не была забыта и в советскую эпоху. Это видно из остроты о писателе официозного толка П. А. Павленко, который постоянно проживал в Ялте в 1940-е и 1950-е гг.: "...живет в Ялте так, как кто-то остроумно выразился, как Чехов и Думбадзе в одном лице" [Олеша, Книга прощания, 245].

³ [к 8//47]. "Захотелось свеженького. Потянуло на спеца. Знаем мы эти бабские штучки" [Б. Левин. Одна радость, в его кн.: Голубые конверты]. По знаменитому положению авторитетного теоретика секса А. Б. Залкинда, "половое влечение к представителю враждебного класса — это такое же извращение, как и влечение к крокодилу или орангутангу" [цит. в переводе по: Istrati, Soviets 1929,164; Chessin, La nuit qui vient de l’Orient, 134].

⁴ [к 8//48]. Стихи А. Сергеевой [Дружные ребята 08.1928; цит. в рубрике "Тараканы в тесте", См 24.1928]. Отметим метрическое тождество этих детских стихов со стихами Тракторов колонна... (ниже в этом же комментарии): трехстопный хорей, одним из семантических ореолов которого является деревенский быт, деревенское детство, ср. хотя бы знаменитое Вот моя деревня... И. 3. Сурикова [М. Л. Гаспаров. Метр и смысл, М., РГГУ, 1999, 58-62]. Отметим также мотив одушевления машин, типичный для данного периода [см. ЗТ 14//10].

⁵ [к 8//49]. Впрочем, подобная реплика встречается уже в "Анне Карениной", причем вложена в уста персонажа, падкого на ходячие цитаты и выражения: "Нет уж, извини меня; это парадокс" [Стива — Левину, VI. 11].