7. Сладкое бремя славы

7//1

...Будь на месте Остапа какой-нибудь крестьянский писатель-середнячок из группы "Стальное вымя", не удержался бы он, вышел бы из машины, ten бы в траву и тут же на месте начал бы писать на листах походного блокнота новую повесть, начинающуюся словами: "Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи По белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился..." — Пародия на литературу из крестьянской жизни, злоупотребляющую псевдонародным стилем, областными словами и той сермяжной проникновенностью, напевно-сказовой задушевностью, которую многие писатели считали необходимой принадлежностью деревенской темы. Черты, представленные здесь в сгущенном виде, более или менее широко рассеяны по "крестьянской прозе" 20-х гг. Ср., например: "Июнь-растун сделал свое дело. Поклонилась горизонту колосом налившая рожь, посерели широкоперые овсы... и над полями уныло затрюкали молодые перепела. Рожь идет, пары полны черной тоской по золоту семян" [Вас. Ряховский, Золотое дно, ЛГ 29.07.29].

Выдержанные в этом стиле картины природы, чаще всего с упоминанием "солнышка", с простонародной ономастикой/топонимикой, с междометиями, уменьшительностью и инверсиями, с "поэтическим" бессоюзным нанизыванием сказуемых ит.д., особенно типичны для зачинов — вступительных строк произведения, главы или раздела. Мы узнаем эти черты в зачинах Ф. Панферова: "Из-за Шихан-горы трехлетним карапузом выкатилось солнышко, улыбнулось полям, лесам, длинными лучистыми пальцами заерошило в соломенных крышах..."[Бруски, 1.8.3] — или в "Большой Каменке" А. Дорогойченко, превозносившейся критикой как "„Цемент" крестьянской литературы", где само начало настораживает в смысле возможной прямой связи с ЗТ:

"Эх, отдых на пахоте!

Эх ты, весеннее солнышко!

Бухнул Санек на землю вверх-брюшкой: пахал целый уповод.

Глянул — опрокинулась неба голубая громадина..."

Ср. такие места, как: ".. .Митрич храбрится: промолчи — еще пуще старуха расквокшится... Разболокся Митрич, на печку лезет" [с. 13, 15]; "До утра проглядел на звезды — ан их плавный мигливый хоровод; до утра шуршало под Саньком свежее, духмяное сено" [302]; "Косит провалившейся глазницей на Митрича, все угукает да агакает" [214]; "Слушай, Митрич, как пилы с высокой запевкой повизгивают, с жалобой ржавой поскуливают... Колгота!" [254-55]. Помимо лексических, отрывок о Ромуальдыче имеет и тематические параллели; так, в очерке М. Кольцова "В дороге" (1926) описывается путник, позволяющий себе "маленькую дорожную радость" переобувания: "Домовито усядется путник на кочку [как и писатель-середнячок в ЗТ], снимет лапти... развернет, растянет и хорошенько вытряхнет портянки" и т. п. [в его кн.: Сотворение мира]. Еще один пассаж про присевшего на обочине мужичка встречаем мы в очерке о деревенском изобретателе: "На третьей полосатой версте от станции Вышний Волочек мы увидели из окна вагона сидевшего на большаке человека без шапки, в берестовых лаптях, с плетеным из лыка кошелем за спиной и в серой посконной рубахе... Он сидел на горбыле, поросшем травой, и жамкал черную ржаную пышку... Вокруг него пенились зелеными всходами поля, волновалась степь..." [П. Рыжей и Л. Тубельский, КН 07.1926].

У некоторых литераторов квазинародный поэтический стиль приобретал крайние формы, со многими сгущенными и уродливыми речениями. В одном фельетоне Г. Рык-лина цитируется повесть писателя Венгерова из газеты "Грозненский рабочий":

"Он, Евмен Колупайлов, турзучий братишка, некогда в разметанные дни, туго, как чахлый гриб, заглатывал жизнь. Рожнился первый путь игривым риском... Евмен мотал обширной глаз, грыз ледяной накат ошибок до одури, с нутрявой болью грузил видимым мерилом встрепанный мир" [Турзучие братишки, ТД 09.1927]; слишком густая пародийность вызывает подозрения в неподлинности.

Не следует, впрочем, искать сколько-нибудь точных соответствий между юмореской о старике Ромуальдыче и какими-либо конкретными произведениями современной литературы. Соавторы пародируют универсальные черты, присущие псевдонародной манере: склонность к восторженно-задушевному тону, особенно при описании природного цикла, к былинной певучести, тягучему нанизыванию однородных и сочиненных фраз, к архаизмам, диалектизмам, сусальному просторечию, уменьшительности и крестьянским именам на "-овна", "-ыч" ¹. Этот стиль, как и пародии на него, существовал в литературе давно. Ср., например, рассказ Тэффи, где он выведен как одна из масок эстетствующего интеллигента: " — Эх-ма! Хороша ты, мать сыра земля!.. А что, Пахомыч, уродил нынче Бог овсеца хорошего, ась?.. Правда, аль нет, Пахомыч? Ась? Прости, коли что неладно согрубил" и т. п. [Без стиля]. В памяти читателей ЗТ еще были свежи пародии на А. Ремизова, составлявшие заметную струю старой юмористики: "Плясавица под забором куевдилась: жиганила, в углу подъелдонивала. Привереды по промоинам трепыхала. Слам тырбанила. Кувыки каверзила... Селифоныч отчу-гунил за уголовщину" и т. п. [в кн.: Бегак и др., Русская литературная пародия] или: "А в лесу волк сипит, хорхает, хрякает, жутко, жумно, инда сердце козлячье жахкает... Хрякнул волк, хрипнул, мордой в брюхо козлятье вхлюпнулся..." [Парнас дыбом]. Как всегда, соавторы дают мотив, опирающийся одновременно на несколько традиций, совмещающий новые штампы со старыми. Что же касается реальной крестьянской прозы 20-х гг., то она в целом далеко не обладала той густотой стиля, какой отмечен опус писателя-середнячка из группы "Стальное вымя", и ориентировалась скорее на привычное реалистико-психологическое повествование, лишь кое-где орнаментированное сказовым элементом ².

Помимо "сермяжного" направления крестьянской литературы, данное место ЗТ воспроизводит жанровую черту классического романа — авторское отступление (обычно начальное, с описанием утра и солнечного восхода), где писатель отмежевывается от некоего типичного литератора, пародируя стиль, в котором тот стал бы разрабатывать зачин. Этим воображаемым прологом автор задает свой собственный стилистический ключ, оттеняя его натуральность и простоту сравнением с чьей-то смехотворной манерностью.

Сервантес в сцене первого выезда Дон Кихота говорит, что будущий историк, по всей вероятности, так расскажет об этом событии:

"Едва светлокудрый Феб распустил по лицу широкой и просторной земли золотые нити своих прекрасных волос, едва маленькие пестрые птички сладкой и нежной гармонией своих мелодичных голосов приветствовали появление румяной Авроры, покинувшей мягкое ложе ревнивого супруга... как знаменитый рыцарь Дон Кихот Ламанчский, встав с изнеживающей перины, вскочил на своего славного коня Россинанта и пустился в путь по древней знаменитой Монтьельской равнине" [1.2].

"Мещанский роман" А. Фюретьера начинается пространным отмежеванием автора от писателей, претендующих на красноречие: эти последние не преминули бы описать со множеством ухищрений и поэтических тонкостей ту "простую треугольную площадь, окруженную самыми заурядными мещанскими домами", на которой завязывается действие романа. В "Комическом романе" Скаррона и "Томе Джонсе" Филдинга ряд глав открывается картинами природы — сначала в напыщенно-орнаментальном стиле, затем в обычных, безыскусственных словах:

"Солнце уже совершило более половины своего пути, и его колесница, достигшая небосклона, катилась быстрее, нежели того хотелось божеству... Его кони вдыхали морской воздух и ржали, предчувствуя близость моря, где, как говорят, их господин отдыхает каждую ночь... Говоря простым человеческим языком, было между пятью и шестью часами вечера" [Комический роман, 1.1; ср.: Том Джонс, Х.2 и Х.9; XI.9 и др.].

Салтыков-Щедрин во вступительных строках "Истории одного города" имитирует летопись и "Слово о полку Игореве" (которое, кстати, и само открывается отмежеванием от другого автора — Бояна). Одна из глав "Пушторга" И. Сельвинского (1927) начинается аналогичным пассажем "под Маяковского" и отмежеванием от него [III. 1-4]³.

7//2

— Молоко и сено, — сказал Остап, когда "Антилопа" на рассвете покидала деревню... Так и знайте: это была лучшая ночь в нашей жизни, мои бедные друзья. — Близкое клише иронически цитируется у Достоевского: "Du lait, de Therbe fraiche, — это все, что есть идеально идиллического у парижского буржуа: в этом, как известно, весь взгляд его на „nature et la verite!“" [Игрок; отмечено у Zehrer].

"Мои бедные друзья" также имеет французское звучание — выражение pauvre ami обычно у Мопассана, Флобера и др. См. также ДС 39//5. В настоящей главе есть и другие переклички с французской литературой [см. ниже, примечание 13]. Это один из многих случаев, когда соавторы проводят мотивы одинакового происхождения или одной культурной принадлежности через целую главу или сюжетную линию — гомеровские в ДС 34, лермонтовско-николаевские в ДС 36, сталинские в ЗТ 25, пушкинские в ЗТ 35 (см. комментарии к этим главам).

7//3

И он [Балаганов] сразу же приобретет вид студента, занимающегося физкультурой. — Слово "физкультура" вошло в обиход с середины 20-х гг. "Спорт называется „физическая культура". Слово „спорт" употребляется только вместе с эпитетом „буржуазный"", — замечает А. Гладков [Поздние вечера, 27]. По мнению тогдашних подростков, "футбол — физкультура" [Огнев, Дневник Кости Рябцева, 74]. "Буржуазный спорт" противопоставляется физкультуре как "важному участку в общем фронте культурно-политической работы" [ТД 08.1930]. Впрочем, "спорт" постоянно встречается и в позитивном контексте: "Шире развернем плавательный спорт"; "Парк — это государство спорта", "Веселая спортивная вода" [плакат, очерк Т. Тэсс в ТД 07. 1930]; также "спортивный вид" Зоей Синицкой и других современных девушек [ЗТ 9] и проч. В журнале "Тридцать дней" в 1929-1930 была рубрика "Дневник спортсмена", в основном отводимая новостям спорта на Западе. "Физкультура" и "спорт", таким образом, различались не как свое (похвальное) и чужое (порицаемое), а скорее как маркированный и немаркированный по сфере употребления члены: первая имела пролетарскую окраску и исключительно советское применение в рамках воспитания нового человека, второй был более общим и нейтральным (хотя и с заметным западническим и рекреативным оттенком) и мог, вопреки А. Гладкову, употребляться как в "буржуазном", так и в советском контексте.

7//4

...В самой середине Европейской России прогуливались у своего автомобиля два толстеньких заграничных цыпленка. — Манера называть "цыпленком" сытого, хорошо одетого гражданина шла от песенки "Цыпленок жареный...", восходящей к маршу анархистов. В 20-е гг. она воспринималась как аллегория нэпмана и его жизненной философии. Ср. стихотворные воспоминания В. Луговского: Стал плюгавый обыватель вороном кружить. / Пел он песню о цыпленке, том, что хочет жить [На булыжной мостовой... (1957)]. Близкую к ЗТ фразеологию находим у И. Эренбурга: "На Цветном бульваре какой-то разморенный цыпленок в заграничном пиджачке... моде повинуясь, создавал из небытья бабий зад и груди..." [Жизнь и гибель Николая Курбова (1923), гл. 33, курсив мой. — Ю. Щ.].

7//5

— Чего же они здесь делают, на распутье, в диком древнем поле... — Из стихотворения И. Бунина "На распутье": На распутье, в диком древнем поле / Черный ворон на кресте сидит. / Заросла бурьяном степь на воле, /И в траве заржавел старый щит... (1900). Кантата на его текст написана А. Т. Гречаниновым.

7//6

...Вдалеке от Москвы, от балета "Красный мак"... — Бендер резюмирует туристические достопримечательности Москвы. "Красный мак" — советский балет, в котором фигурируют Восток, классовая борьба и мировая революция. Автор музыки — Р. М. Глиэр (1875-1956). Был поставлен в Большом театре в 1927, с Б. В. Гельцер в заглавной роли, и продержался в репертуаре более тридцати лет. Содержание его сводится к следующему:

"Советский корабль приходит в китайский порт. Его прибытие вызывает горячие симпатии к СССР со стороны трудящихся и озлобление в среде европейцев и китайской буржуазии, боящейся „разлагающего влияния большевиков". Против советских моряков организуется заговор, расстраиваемый китайской артисткой Тая-Хоа („Красный мак"). Озлобленные неудачей заговорщики убивают Тая-Хоа; умирая, она завещает окружающим ее трудящимся бороться за революцию" [КН 39.1927].

"Красный мак" занимал в музыкальной жизни 20-х гг. примерно такое же место, как "Бронепоезд 14-69" Вс. Иванова на драматической сцене [см. ЗТ 8//18]. Критика приветствовала его как образец современного искусства, взращенного на революционных идеях и вместе с тем не уступающего классике по добротности художественной выделки. "Вся Россия обсуждает „Красный мак"" [Rukeyser, Working for the Soviets, 73; действие в 1929]. Балет Р. Глиэра, как и пьеса Вс. Иванова, демонстрировался гостям Москвы в ряду достижений социалистической культуры. Французский корреспондент передает слова пожилой дамы, встреченной в поезде: "Какой прекрасный город Москва! Вы видели „Красный мак", последний балет Большого театра? Первая картина изумительна" [Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets].

Несмотря на большую популярность балета, некоторые знатоки критически отзывались о его музыкальных достоинствах. В изданных в США мемуарах Д. Д. Шостаковича (степень подлинности которых до сих пор является предметом споров) цитируется острота И. И. Соллертинского, который, перечисляя в публичной лекции музыкальные произведения на китайские темы, сказал: "Ну и потом имеется, извините за выражение, „Красный мак" Глиэра" [Shostakovich, Testimony...]. Заметим, что соавторы также отзываются об этом балете с явной иронией: "...четверкой бронзовых коняг, волокущих Аполлона на премьеру „Красного мака"..." [см. ДС 18//2].

7//7

...От антикварных магазинов... — Конец 20-х гг. отмечен расцветом моды на предметы старины среди различных слоев населения. Государственная и частная торговля антиквариатом приобрела широкий размах. "В 1928 году — в Москве, в Ленинграде, по губернским городам — возникли лавки старинностей, где старинность покупалась и продавалась — ломбардами, госторгом, госфондом, музеями" [Б. Пильняк, Красное дерево, гл. 5]. Власти начали массовую реализацию вещей, конфискованных в годы революции у аристократии, буржуазии и церкви. Антикварный магазин этих лет, как и описанный в ДС мебельный аукцион, — своего рода археологический раскоп исчезнувшего мира. Его витрины со второй половины 20-х гг. стали соперничать с музеями по богатству старинных ювелирных изделий, произведений искусства, икон и реликвий. Иностранцы описывают, среди прочего, большую выставку-продажу декоративных яиц Фаберже весной 1927. По их словам, люди всех классов и званий: "рабочие, прислуга, крестьяне, возвращающиеся с рынка, молочники с пустыми бидонами, мелкие служащие, интеллигенты, нэпманы" — образовали длинные очереди у прилавков, где были выставлены драгоценные артефакты с императорскими и дворянскими вензелями ⁴.

С конца 20-х гг. государственная антикварная торговля все больше ориентируется на иностранцев с их валютой, и русские культурные ценности широким потоком устремляются за границу. Комиссионные магазины возникают при крупных столичных отелях, специализируются на обслуживании дипкорпуса и нанимают в качестве продавцов и экспертов бывших аристократов, знающих языки (в повести А. Н. Толстого "Гадюка" фигурирует "бывший офицер, теперь посредник по купле-продаже антиквариата"). Несмотря на запреты и притеснения со стороны государства, не менее бурно развивалась и частная торговля предметами старины. Ценные вещи попадались здесь сравнительно редко, преобладал случайный хлам, приносимый на продажу обнищавшими "бывшими людьми". Но и на него находился немалый спрос среди охваченного антикварной жаждой населения. [Громов, Перед рассветом, 22; Талызин, По ту сторону, 208-211; Despreaux, Trois ans chez les Tsars rouges, 185-188, 230-232; Slonimski, Misere et grandeur de la Russie rouge, 133; Chadourne, L’URSS sans passion, 34-35].

7//8

...и знаменитой картины художника Репина "Иван Грозный убивает своего сына"? — На картине И. Е. Репина "Иван Грозный и сын его Иван" (1885; Москва, Третьяковская галерея) изображен царь Иван IV, обнимающий царевича Ивана, которого он в припадке гнева смертельно ранил посохом. Картина прочно входила в быт 20-х гг.; один из очеркистов упоминает репродукцию ее в числе того, что "обычно висит" на стенах общежитий [Евг. Габрилович, Опыт портрета, Пж 17.1930].

В качестве одной из столичных достопримечательностей картина "Иван Грозный и сын его Иван" привлекала толпы туристов; зарубежные посетители Третьяковки неизменно выделяли ее наряду с не менее популярными "Богатырями" и "Боярыней Морозовой" [Fabre Luce, Russie 1927, 31-32; Wartanoff, Un russe retrouve son pays, 96]. Для малоискушенных в живописи людей "Иван" часто бывал единственной запомнившейся картиной, чему способствовал как ее кровавый сюжет, так и эпизод ее почти-уничто-жения неуравновешенным посетителем (об этом двойном насилии с большим чувством рассказывают, например, члены группы шведских эсперантистов в 1926 [Adamson, Fr&n Lenins stad...]).

В записной книжке Ильфа встречаем перевод репинского сюжета на идеологизированный язык 20-хгг.: "Иоанн Грозный отмежевывается от своего сына (Третьяковка)" [ИЗК, 286]; структурный анализ этой остроты см. в: Щеглов, Семиотический анализ...].

7//9

Все туристы как туристы, бегают по Москве, покупают в кустарных магазинах деревянные братины. — Братина — старинный сосуд для питья, популярное изделие кустарной промышленности. Расписные деревянные изделия были в те годы горячим товаром для инрстранных туристов. "Особенно охоч до изделий семеновского кустаря дядя Сам. Америка — главный потребитель. Богатый заморский покупатель требует всякий товар, раскрашенный хохломским узором, — ковши и поставцы, клубошницы и братины..." [Д. Фибих, Киноварь на золоте, НМ 03.1930]. "Пришли два немца и купили огромный кустарный ковш с славянской надписью: „Мы путь земле укажем новый, владыкой мира будет труд"" [ИЗК, 275; запись начала 1930].

7//10

В таком случае заседание продолжается... — О происхождении крылатой фразы "заседание продолжается", связанной с террористическим актом во французском парламенте, см. ДС S//28.

7//11

Некоторые любят табуретовку... Одним словом — любой из полутораста самогонов, рецепты которых мне известны. — "Табуретовка", во всяком случае по словообразовательной модели, восходит к сатириконовскому юмору. В разделе "Волчьи ягоды" упоминаются (с некоторыми преувеличениями) типы водок, изготовлявшиеся в военные годы из любых подручных материалов, например, "динамитовка" [НС 21.1915: 4]. Другие фантастические названия водок, образованные по этой модели ("бандитовка", "офицеровка", "младенцовка") мы встречаем у А. Аверченко — в мрачном антибольшевистском фельетоне "Артистка образца 1922 г." [в его кн.: Двенадцать портретов..., 83-84; действие в Одессе] и в рассказе "Спиртная посуда" [из сб.: Волчьи ямы].

"Полтораста рецептов" — видимо, отголосок новелл о Шерлоке Холмсе, который поражает окружающих специализированными познаниями в маргинальных, редко замечаемых сферах быта: "Сорок два известных мне типа велосипедных шин", "Мое знание табачного пепла... моя монография о пепле ста сорока видов сигарного, трубочного и сигаретного табака" и т. п. [Случай в интернате; Тайна Боскомбской долины]. См. также ЗТ 2//23 о четырехстах известных Бендеру способах отъема денег.

Заготовки к самогонному эпизоду: "Две американки приехали в Россию, чтобы узнать секрет приготовления самогона"; "Табуреточный самогон" [ИЗК 229, 274].

7//12

В антракте я снабжу вас вещевым довольствием. — Цитата из армейских уставов (о "полководческо-плутовской" струе в образе Бендера см. ЗТ2//2 и 30). "Вещевое довольствие — обеспечение войск предметами обмундирования, белья, обуви и снаряжения" [Военная энциклопедия, т. 6].

7//13

Они шли посреди улицы, держась за руки и раскачиваясь, словно матросы в чужеземном порту. Рыжий Балаганов... затянул морскую песню. — Группы английских и французских моряков, шагающих с песнями по улице маленького городка, — мотив из "Дома Телье" Мопассана, продолжение "французских" мотивов данной главы [см. выше, примечание 2]. В других местах романа [см. ЗТ 8//37; ЗТ 24//17] антилоповцы уподобляются грешникам, приобщающимся на время к чистой и здоровой жизни на лоне природы, что находит аналогии в той же новелле Мопассана. Поведение спутников Бендера здесь является шуточно-стилизованным, разыгрывающим какую-то усредненную сцену из иностранных романов.

7//14

"Штанов нет". — Фу, как грубо, — сказал Остап, входя, — сразу видно, что провинция. Написали бы, как пишут в Москве: "Брюк нет", прилично и благородно. Граждане довольные расходятся по домам. — " Надпись на магазинном стекле в узкой железной раме: „Штанов нет“ " [ИЗК, 181, 230].

Одежда в эпоху начинающихся пятилеток дефицитна и плоха по качеству. Особенно болезненно переживалась нехватка штанов, часто упоминаемая в прессе и мемуарах. "В Ленинграде невозможно купить брюки. Их нет (хроника)" [См 34.1927]. "Сознательному гражданину не придет и в голову покупать себе какую-нибудь буржуазную принадлежность вроде штанов, благо на дверях Ленинградодежды замок и перед замком — хвост человек на двести" [Кольцов, Невский проспект (1928)]. "Правда" в июле 1929 обрушивается на головотяпов, обвиняя их в том, что в магазинах Москвошвея нет ни брюк, ни костюмов, ни пальто. "То была первая пятилетка, и брюки были на вес золота", — сообщает Т. Иванова [Мои современники, 75]. Летом 1930 (время действия ЗТ) положение с одеждой было, по-видимому, особенно тяжелым (см., например, гротескные, со всевозможными преувеличениями, рассказы о бюрократических процедурах, которыми обставлялось ее приобретение совслужащими, в кн.: Grady, Seeing Red, 303).

В дискуссиях, шутках, литературе начала пятилеток дефицитные штаны символизировали заземленность, воплощая — в зависимости от политической позиции говорящего — то упрямую реальность, бросающую вызов идеалистическим проектам строителей социализма, то, напротив, новый утилитарный идеал, наподобие бабичевской колбасы, противопоставляемый старомодным гуманистическим ценностям. Аргумент "от штанов" употреблялся обеими сторонами. В "Дне втором" И. Эренбурга (1933) молодой интеллигент Володя Сафонов язвит: "Какое нам дело до планет, когда нет штанов?" [гл. 14]. В романе В. Каверина "Художник неизвестен" (1931) один из героев, прагматик-коммунист Шпекторов, говорит: "Я строю социализм... Если бы мне пришлось выбирать между моралью и штанами, я бы выбрал штаны", и далее: "А, ты возвращаешься к иллюзиям? И не боишься, что я сейчас скажу о штанах?" [гл. 1 и 2]. Журнал "Смехач" острит, что раньше, мол, было "Облако в штанах", а теперь "Штаны в облаках", в смысле их недоступности [См 31.1928].

7//15

Магазин мог предложить [Паниковскому] только костюм пожарного... — "Мундир пожарного. Пришлось купить — другого не было" [ИЗК, 240]. Ср. Хуренито, экипирующего своего нищего ученика (Бамбучи) одеждой, которая также оказывается весьма эксцентрической: цилиндр, яркие кальсоны, шоферская куртка [Эренбург, Хулио Хуренито, гл. 7].

Связи мотива огня и пожара со хтоническими, подземными и рептильными чертами Паниковского были легче уловимы в эпоху, когда проносящийся по улицам конный пожарный обоз был магнетическим зрелищем, способным навести наблюдателя на инфернальные ассоциации, вызывая в памяти образы античных колесниц, запряженных драконами, чудовищами огненной, змеиной и земляной природы. Ср. то место, где в воображении Полесова, назначенного брандмейстером, "земля разверзлась и вороные драконы понесли его на пожар городского театра" [ДС 19//16]. Метафора "конь — дракон" имелась в обиходе и отдельно от пожарного топоса; ср., например: "Жарко, как дракон, дыша густым паром... проносится вороной или буланый красавец" (о конях извозчиков-лихачей) [Успенский, Записки старого петербуржца, 106]. Со своей стороны, мчащийся пожарный обоз мог иметь адские коннотации и помимо драконьей метафоры, напоминая о конных колесницах подземных божеств. Вспомним хотя бы пушкинское " Плещут волны Флегетона..." и несомненно зависимое от него место у А. Белого, где "Каждодневно уносится в Тартар похищенный Хароном сенатор на всклокоченных, взмыленных, вороногривых конях" [Петербург, 333]. Ассоциации, связывающие пожарного с подземным миром, аллюзий на который много в образе Паниковского, таким образом, достаточно основательны.

7//16

А ну, поворотитесь-ка, сынку! — Начало "Тараса Бульбы" Гоголя: "„А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! [в 1-й ред.: А поворотись, сынку! цур тебе, какой ты смешной!] Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?" Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших уже на дом к отцу". Гоголевская фраза цитировалась. Например: "А ну-ка, поворотись!" — при встрече двух старых друзей в рассказе М. Слонимского "Черныш" (1925).

7//17

— Стой! — кричал Остап, делая гигантские прыжки. — Догоню — всех уволю! — Стой! — кричал председатель. — Стой, дурак! — кричал Балаганов Козлевичу. — Не видишь — шефа потеряли! — Комментатор отмечает параллели с Гоголем: "— Держи, держи, дурак! — кричал Чичиков Селифану. — Вот я тебя палашом! — кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. — Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!" [Вентцель, Комм, к Комм., 226].

7//18

Первый километр жулики тяжело дышали. — Ср.: "На протяжении первых 3-4 миль оба джентльмена не произнесли ни слова..." [Диккенс, Пиквикский клуб, гл. 9, сцена погони].

7//19

До сих пор вы в моих глазах были брандмейстером. Отныне вы простой топорник. — Брандмейстер — глава пожарной дружины [см. ДС 19//15]. Топорник — рядовой пожарный, выполнявший наиболее опасные и трудные операции, такие, как вскрытие крыши горящего здания. Ср. фигуру бравого топорника Кузьмы в детской книжке С. Маршака "Пожар" (1923): У него лицо в ожогах, / Лоб в крови, подбитый глаз. / Да ему не в первый раз!

Были брандмейстером в моих глазах — острота в широком смысле того же семейства, что "почвовед (бюрократ, головотяп и т. д.) в душе" [см. ЗТ 15 // 7].

7//20

Идея себя изжила. — "Изжить", "изжить себя" — один из распространенных штампов 20-30-х гг. (слово встречается уже у писателей XIX в). Нередок у Ленина: "Этот кризис будет изжит", "Капитализм не может изжить себя мирно" и т. п. Пресса эпохи ЗТ пользуется обеими формами постоянно, заявляя, например, что "диктатура в Испании изжила себя" и призывая изживать обширный круг явлений: недочеты, уклоны, наследие оппортунистического руководства, недоверие крестьянства к власти, волокиту, бюрократизм, иллюзии, рукопожатия и мн. др. Тогда не убивайтесь, не тужите, / Всей слабостью клянусь остаться в вас. / А сильными обещано изжитье / Последних язв, одолевавших нас, — заверяет поэт. В рамках революционной перестройки мира подлежали изжитию многие "фирменные" черты старого быта: "Еще не изжиты остатки старых арестантских традиций" (из очерка о пенитенциарной системе); "Изжить второгодничество в школе" (из статьи о народном образовании); "Необходимо изжить анонимность лубков" (из очерка о советском лубке); "Ставка на „чистого" посетителя с толстым карманом еще не изжита в столовых" (из очерка об общепите); "Чжан Цзо-лин себя изжил" (из хроникальной заметки об убийстве этого китайского деятеля). В современной юмореске "Стертые пятаки: самоучитель для докладчиков" приводятся 12 наиболее употребительных клише газетно-ораторского жаргона, например: "Выявить и изжить", "Пережитки насквозь прогнившего старого мира, которые, однако, выявляются и изживаются". Возникали гибриды вроде "изжить корни" (ср. штамп "вырвать с корнем", ДС4//5).

[Селищев, Язык революционной эпохи; Ог 10.02.30; Пр 22.08.28, 07.08.30; Б. Пастернак, Когда я устаю от пустозвонства... (1931); Д. Фибих, За решеткой, КН 40.1929; Из 18.08.29; О советском лубке, КН 01.1929; Д. Маллори, За новую кухню, КН 10.1930; Ог 15.07.28; Незнакомец, Стертые пятаки, КН 18.1929; Тур, братья, Эфемерида, в их кн.: Средь бела дня.]

7//21

Хватит с нас триумфов, пальмовых ветвей и бесплатных обедов на постном масле. — В Евангелии от Иоанна [12.2] говорится, что при входе Христа в Иерусалим "множество народа... взяли пальмовые ветви, вышли навстречу Ему и восклицали: осанна!" Об ассоциациях Бендера с Христом см. ЗТ 10//7. "Триумфы", возможно, ассоциируются с триумфальными арками, воздвигавшимися в те годы по случаю всевозможных визитов, въездов, проездов и других мероприятий, включавших момент "лиминальности", к которым, конечно, относится и автопробег [см. ЗТ 1// 10].

7//22

Я уверен, что горячая встреча готовится во всех ближайших населенных пунктах. — Остап пользуется клише из газетных репортажей на тему "лицом к деревне". Ср.: "Население всюду устраивало [участникам автопробега] самые теплые встречи"; "Культармейцы говорят о горячем приеме, с которым встретила их деревня" [Неделя Автодора, Пр 03.07.29; Культурное половодье, КН 11.1930].

7//23

Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями. Искателям приключений остался только бензиновый хвост. — Отметим типичные для тех лет существительные ("крылья"), эпитеты ("лаковый") и глаголы ("сиять", "сверкать", "лететь", "нестись") при описании современных средств передвижения. Ср.:

Он черным лаком отливает,

Сияя гранями стекла,

Он в сумрак ночи простирает

Два белых ангельских крыла

[В. Ходасевич, Автомобиль (1921)]; "Автобус пронесся дальше своим светлейшим, лакированным, комфортабельным царством" [И. Катаев, Автобус (1929)];

Тогда, растворив в зеркалах рассвет,

Весь в молниях и звонках,

Пылая лаковой желтизной,

Ко мне подлетел трамвай

[Э. Багрицкий, Последняя ночь (1932)]; "Лакированные крылья экипажа" [Агеев, Роман с кокаином (1934), гл. 5]. Образ крылатого, летящего автомобиля ("авто в облаках") был популярен у одесских поэтов предреволюционных лет; в стихотворении П. Сторицына "Бензиновый Пегас" авто взмывает в облака, расправив радужные крылья [см.: Скорино, Писатель и его время, 45].

В данном эпизоде использован традиционный мотив "экипаж и пешеход", когда один из двух партнеров проезжает в экипаже (карете, автомобиле, поезде...)" а другой грустно следит за ним с обочины дороги (тротуара, платформы...). Фигура пешехода, провожающего глазами или тщетно пытающегося преследовать экипаж, выражает тему неуд ачливости, обездоленности, униженности, "невхожести" в тот мир, к которому принадлежит другой, а также тему "разошедшихся судеб" ранее близких людей (двух друзей, любовников, родственников и проч.), из которых один устремляется к какой-то иной, более яркой жизни, другой же остается в прежнем состоянии. Примеры многочисленны: "Максим Максимыч" Лермонтова (Максим Максимыч на дороге, Печорин в коляске), "Нос" Гоголя (майор Ковалев видит нос проезжающим в карете), "Воскресение" Толстого (Катюша на платформе, Нехлюдов в вагоне), "Анна на шее" Чехова (Анна в поезде, ее отец и братья на перроне; Анна в дрожках, отец и братья на тротуаре), "Тройка" Некрасова и ми. др. В романах Ильфа и Петрова данный мотив встречается несколько раз, выражая типичную для ДС/ЗТ тему "непричастности", аутсайдерства героя; ср. ДС 39 (Бендер и журналисты из "Станка" на автомобилях), ЗТ 30 (Бендер выброшен из поезда, не взят в самолет).

Примечания к комментариям

¹ [к 7//1]. Самым популярным отчеством мужика еще со времен Козьмы Пруткова было "Пахо-мыч" (Трясясь Пахомыч на запятках...). В советское время пародисты стали подставлять в эту сермяжную формулу редкие или иностранные имена. Помимо данного места романа, ср. пародию В. Ардова на рассказы из жизни "на местах": "председатель колхоза Анемподистыч", "соседка — старая Елпидифоровна", "сварливая Мелитоновна" [Литературная штамповка, или Пиши как люди! // В. Ардов, Цветочки, ягодки и пр., 265-269].

² [к 7//1]. Некоторые другие примеры пародий на злоупотребление "местными" словами мы находим у бывших сатириконовцев, например, в фельетоне О. Л. Д’Ора: "Шмаруя и шмурыгая, Василий базыкался и крепко шуровал..." и т. д. [Хроника литературных мод, См 28.1927]. Или крайнее преувеличение в рассказе Арк. Бухова: "Игнатий задрюкал по меже. Кругом карагачило. Сунявые жаворонки пидрукали в зукаме. Хабындряли гуки. Лопыдряли суки. Вдали мель-тепело" и т. д. [Рождение языка (1935) // Арк. Бухов, Жуки на булавках].

³ [к 7//1]. Сходным образом очерк М. Кольцова об открытии Шатурской ГЭС начинается с образцов двух альтернативных стилей, в которых можно было бы описывать это событие, — напыщенно-газетного и "крестьянского". Второй напоминает стиль "середнячка" из ЗТ, уступая ему, однако, в чистоте и отточенности: "Неуемной кондовой тоской притаилось корявое расейское болото. Истошно булгачат кулики и смертушки окаянной ждут, когда неистовая шатуркина глотка чебурахнет в огненное чрево толстущие охапки взопревшей торфины..."[Рождение первенца (1925), в кн.: Кольцов, Сотворение мира]. Пародия Ильфа и Петрова остается непревзойденной.

⁴ [к 7//7]. Подтверждается рисунком Б. Ефимова, где в очереди на аукцион старинных вещей стоят, наряду с иностранными дипломатами, советские обыватели: бабка в платке, с кошелкой, зощенковский пролетарий в шапке-ушанке, с флюсом, и др. [Чу 03.1929].