5. Подземное царство 

5//1

...Молодецкую харю с севастопольскими полубаками. — В ДС 8 говорится о "николаевских полубакенбардах" на лице Сашхен, супруги Альхена. Речь идет о моде на короткие, косо подрубленные бакенбарды, которые можно видеть как на портретах самого Николая I, так и на фотографиях офицеров — защитников Севастополя (в том числе молодого Льва Толстого). Офицерские полубаки ассоциируются с нагловатостью у Бунина [Новая дорога, гл. 1]. В романе В. Каверина "Исполнение желаний" (1935) наглый аферист и хищник Нево-рожин — достойная параллель к Корейко — носит "баки, подстриженные углом" [1.5.2].

5//2

...Скоробогачи... в шубках, подбитых узорным мехом "лира". — Подобная шуба упоминается в "Пушторге" И. Сельвинского: Я в шубе на точно подобранных лирах... / Увижу лирический беспорядок, с происхождения под строкой: ",,Лира“ — название зверя" [VI. 38; по изд.: Госиздат, 1929]. Иное объяснение дает Е. М. Сахарова: "Подстежка на суконных мужских шубах — черный натуральный мех с узором в виде маленьких белых лир" [Комм.-ЗТ, 472]. Первый источник ввиду своего если не прямо авторского, то по крайней мере подконтрольного автору происхождения, видимо, более достоверен. Впрочем, вопрос остается открытым.

5//3

Слово "гражданин" начинало теснить привычное слово "товарищ"... — Примета начала нэпа: "Слово „товарищ" исчезло из обихода, его оставили для высших сфер и для парадных случаев. Бывшим „товарищам" дали белый хлеб, но за это их разжаловали в „граждан". Нищенка на углу Столешникова переулка, оперируя, как вывеской, гнойным младенцем, вопила: „гражданинчик, явите милость!.."" [Эренбург, Рвач: Глава о фраках]. "Если толкают, говорят: — Извиняюсь, гражданин. "Товарищ", видимо, исчез из обращения. Но неужели с „товариществом" исчезло и хамство?" [Шульгин, Три столицы, 82]. Горы разного товарищу / Гордо смотрят из витрин. / Вместо старого "товарища" / Входит в моду "господин" [В. Лебедев-Кумач, Тоже "сменавех", Кр 1922; цит. покн.: Стыкалин, Кременская, Советская сатирическая печать].

5//4

Над городом стоял крик лихачей, и в большом доме Наркоминдела портной Журкевич день и ночь строчил фраки для отбывающих за границу советских дипломатов. — Оживление дипломатической и внешнеторговой деятельности в 1921-1922 отражено в "Рваче" И. Оренбурга, где герои лихорадочно ищут назначений в заграничные полпредства и миссии. Там же читаем о возрождении фрака:

"Фраки! Задумывались ли вы когда-нибудь, уважаемые читатели, соучастники грандиозной эпопеи... над судьбой этих маскарадных вериг, над птичьим костюмом, обязательным для дипломатов и лакеев...? Они исчезли в семнадцатом году наравне с другими вещами, большими и малыми, с „народолюбием“ интеллигенции, с фельетонами „Русского слова", с территориальным пафосом „единой и неделимой". Прошло четыре года, каких, читатели!.. В один будничный день появился крохотный декретик, несколько строк под заголовком „Действия и распоряжения правительства Р.С.Ф.С.Р.", и тотчас же чудодейственно из-под земли выскочили эти живые покойники, более долговечные, чем многие иные, большие и малые вещи... Они не превратились ни в пыльные тряпки, ни в вороньи пугала. Поджав осторожно свои фалды, они пересидели безумье и вдохновенье. Они появились в тот самый день, когда несколько строчек милостиво амнистировали их" [Глава о фраках. Об изумлении, вызываемом возрождением фрака, см. также: Булгаков, Столица в блокноте (1922), Ранняя неизвестная проза, 54].

Журкевич — портной Наркоминдела, обслуживавший видных советских дипломатов. "В его пальто Розенгольц оставил Англию; в его брюках Чичерин сидел напротив Ллойд-Джорджа" [из репортажа в Чу 05 Л929]. О возродившихся в эти же годы лихачах рассказывает В. Катаев:

"Иногда в метели с шорохом бубенцов и звоном валдайских колокольчиков проносились, покрикивая на прохожих, как бы восставшие из небытия дореволюционные лихачи... У подъезда казино тоже стояли лихачи, зазывая прохожих: — Пожа, пожа! А вот прокачу на резвой!.. — Их рысистые лошади, чудом уцелевшие от мобилизации гражданской войны, перебирали породистыми, точеными ножками и были покрыты гарусными синими сетками, с капором на голове, и скалились и косились на прохожих..." [Алмазный мой венец].

5//5

— А кой тебе годик? — Двенадцатый миновал, — ответил мальчик. — Переиначенная цитата из "Крестьянских детей" Н. Некрасова: —А кой тебе годик? — Шестой миновал. Стихотворение издавна приспосабливалось юмористами, например: Откуда товарец? С толкучки, вестимо. / Отец мой ворует, а я отвожу [М. Тименс, Мужичок с ноготок, См 42.1926].

5//6

Мы будем продавать открытки с видами строительства... — История строительства гидростанции в "небольшой виноградной республике" — отголосок "среднеазиатских панам", о которых много писали в конце 20-х гг. Грандиозные проекты каналов и плотин, стоившие сотни тысяч, часто завершались скандалом и судебными процессами. Вокруг строек, как правило, развертывалась рекламная шумиха, отражением которой является афера с открытками в ЗТ. Провал чаще всего объясняли вредительством буржуазных "спецов", кампания против которых достигла апогея в 1928-1930 (так называемое "Шахтинское дело" и "процесс Промпартии"). Намек на эти события можно усмотреть в словах "показательные процессы" (см. ниже); в остальном данная тема соавторами не упоминается, и неудача строительства у них представлена как дело рук отдельного лица — афериста Корейко. [См.: М. Враз, Больные места "спецства", НМ 08.1928,146-147 и др.] Соавторы следуют здесь своей обычной тактике, отражая неприглядные и щекотливые явления в уменьшенном виде, отъединенном от "подлинной" советской действительности (ср., например, трактовку коллективизации [ЗТ 25//8], чистки [Введение, раздел 1].

В журналистике и в литературе тех лет нередко обличаются хозяйственники, транжирящие государственные средства на украшения и рекламу. М. Кольцов сообщает, что в Иваново-Вознесенске были затрачены десятки тысяч рублей на выпуск трехпудового парадного альбома. В "Растратчиках" В. Катаева недалекий председатель уиспол-кома покупает у жуликоватого распространителя тираж брошюры по свиноводству на деньги, предназначенные для ремонта "мостив и шляхив" [Кольцов, В знак почтения (1926), Избр. произведения, т. 1; Катаев, Растратчики, гл. 8].

5//7

Александр Иванович... одним взглядом оценил живописность порфировых скал... [Фотографы]... спрятались под черные шали и долго щелкали затворами. — Реминисценции из Пушкина: Под свод искусственный порфирных скал [В начале жизни...] и Гляжу, как безумный, на черную шаль... [Черная шаль].

5//8

И долго еще после этого памятного вечера в ущелье под открытым небом шли показательные процессы. — Фраза построена по схеме, восходящей, среди прочего, к Гоголю: "И долго еще пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам..." [Майская ночь]; "И долго потом, среди самых веселых минут..." [Шинель]; ср. ЗТ 13//20. Соавторы употребляют этот штамп не раз, ср.: "И долго еще сидели они в траве, чихая и отряхиваясь" [ЗТ 7]; "И долго еще странный человек не вставал с земли, всматриваясь в темноту" [ЗТ 36]. Характерным для соавторов "сопряжением идей" являются "показательные процессы" под чарующим среднеазиатским небом.

5//9

Под нажимом государственного пресса трещит финансовая база и Лейбедева, и Пьятницы, и владельцев музыкальной лжеартели "Там бубна звон". — Неоднократные упоминания " лже-артелей" и "лжеинвалидов" у соавторов имеют в виду маскировку частников и спекулянтов под артели и кооперативные предприятия. "В эпоху нэпа всяких лжекооперативов было множество. С откровенностью, кажущейся теперь невероятной, кооперативной вывеской прикрывалось процветающее частное предприятие Л. В. Вольфсона" [Чуковский, Литературные воспоминания, 216]. "Иногда частники прикрываются видимостью артели или кооператива, и, например, популярная аптека на Никольской называется „Аптека общества бывших сотрудников Феррейна". Потом исчезнет и этот фиговый листок, но еще долго москвичи будут называть аптеку именем Феррейна, от которого осталось только одно это имя..." [Гладков, Поздние вечера, 23]. Лейбедев, Пьятница — каламбурные фамилии евреев-нэпманов [см. ЗТ 15//12]. Лебедев, Воробьев и Соловьев принадлежали к числу распространенных еврейских фамилий.

"Там бубна звон" — слова припева из романса "Все сметено могучим ураганом" [см. ДС34//7].

5//10

Он вынул из стола заранее очищенную сырую репку и, чинно глядя вперед себя, съел ее. — Эта черта Корейко (а также Портищева в "Новой Шахерезаде", см. ЗТ 4//5) взята у Гудковского редактора И. С. Овчинникова, который, "завтракая излюбленной своей репой или морковью, напрасно пытался унять своих подопечных" [А. Эрлих, Начало пути // Воспоминания об Ильфе и Петрове]. "Работники четвертой полосы — Овчинников со своей репкой...",— вспоминает Б. Петров, удивляясь, как "скучный Овчинников" уживался со своими веселыми молодыми сотрудниками [Мой друг Ильф]. Здоровые привычки, однако, помогли "скучному Овчинникову", начавшему работать еще до революции, намного пережить своих блестящих сотрудников и оставить о них воспоминания [см. в кн.: Воспоминания о Ю. Олеше].