40. Сокровище

40//1

Скажите, вы в самом деле были предводителем дворянства? — Остап перенимает здесь оборот речи, характерный для Авессалома Изнуренкова, позаимствованный, в свою очередь, у одного из персонажей диккенсовского "Дэвида Копперфилда" [см. ДС 21//9; ДС 36//14].

40//2

Однако пойдем, старичок, у меня двадцать пять рублей подкожных. — "Подкожные деньги" можно понимать как скрытые, надежно припрятанные деньги: "Подкожный — любимый, сокровенный, интимный, известный только говорящему: „У меня есть одно подкожное кафе на Таганке"; „Друг ты мой подкожный!"" [Елистратов, Словарь московского арго, 341; то же, что слово закадычный, на которое оно похоже и по внутренней форме: ср. под кожей — за кадыком]. Эпитет мог обозначать, среди прочего, содержимое бумажника: "[Скрипач в ресторане] ...играл ему [гостю] прямо „под кожу", в карман, в бумажник, где лежали толстой маленькой пачкой банковские тысячи" [Вертинский, Дорогой длинною..., 156].

40//3

Ипполит Матвеевич вышел на улицу. Он был полон отчаяния и злобы. Луна прыгала по облачным кочкам. Мокрые решетки особняков жирно блестели. Газовые фонари, окруженные веночками водяной пыли, тревожно светились. Из пивной "Орел" вытолкнули пьяного. Пьяный заорал. Ипполит Матвеевич поморщился и твердо пошел назад. — В некоторых деталях этот абзац сходен со сценой, предшествующей самоубийству Свидригайлова: "Он злобно приподнялся... Очнулся, вздрогнул, встал и решительно пошел из комнаты. Через минуту он был на улице. Молочный густой туман лежал над городом... Холод и сырость прохватывали все его тело и его стало знобить... Какой-то мертво-пьяный в шинели, лицом вниз, лежал поперек тротуара. Он поглядел на него и пошел далее" [VI.6; указано в кн.: Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 16; курсив мой. — Ю. Щ.]¹.

40//4

Он вспомнил вдруг, что в гимназии ученик Пыхтеев-Какуев умел шевелить ушами. — Из традиционных гимназических доблестей. Ср.: "[Гимназист] ...весело вбежал в комнату и с порога закричал: „Мамочка! А я умею зонами шевелить!"" [Страшное издание // Ф. Опискин, Сорные травы]; "Пришел Митин товарищ, Рубин, маленький, удивительно черный и умевший широко открывать один глаз, а другой в то же время закрывать без единой морщинки" [Каверин, Открытая книга: Юность, гл. 1]; "— А у нас, — сказала девочка, — одна ученица умеет ушами двигать. Ей завидуют все. — Это что! — сказал я. — А вот в нашем классе есть один — до потолка плюнет..." [Кассиль, Кондуит (1930)].

40//5

Ипполит Матвеевич... взял с подоконника бритву. На ее зазубринках видны были высохшие чешуйки масляной краски... [Он] неторопливо подтянул правый рукав выше локтя, обмотал обнажившуюся руку вафельным полотенцем... Свет погас, но комната оказалась слегка освещенной голубоватым аквариумным светом уличного фонаря. — Бритва, судя по зазубринкам, — видимо, "Жиллет" [см. ДС 7//9]. Бритва фигурирует также в пьесе Ю. Олеши "Заговор чувств" (1928-1929), где Кавалеров в воображении убивает ею Бабичева.

Сцена имеет общие черты с покушением Трусоцкого на жизнь Вельчанинова в "Вечном муже" Достоевского [гл. 15]. Трусоцкий ночью пытается зарезать спящего Вельчанинова бритвой; как и в ДС, в комнату просачивается слабый свет. Далее раненый Вельчанинов, обезоружив Трусоцкого, "достал чистое полотенце и туго-натуго обвил им свою левую руку, чтобы унять текущую из нее кровь" (в ДС аналогичный жест делает Воробьянинов).

В новелле Конан Дойла "Шесть Наполеонов" (о роли которой для выбора фабулы романа см. ДС 2//5) один из охотников за сокровищем перерезает другому горло складным ножом. А. Д. Вентцель напоминает о самоубийстве Пискарева в "Невском проспекте" Гоголя; общая деталь с ДС — что бритва валяется на полу [Комм, к Комм., 95].

40//6

Великий комбинатор издал звук, какой производит кухонная раковина, всасывающая остатки воды. — "...Сзади него раздался звук, который производят в отверстии ванны последние капли спускаемой воды" [Заяицкий, Жизнеописание С. А. Лососинова (1926), 1.3; звук издает один из персонажей под действием внезапного удара, как и в ДС].

40//7

Ипполиту Матвеевичу удалось не запачкаться в крови. — Очередное эхо Достоевского и одновременно определенный тип understatement в описании жестоких сцен. Раскольников "...полез ей [старухе] в карман, стараясь не замараться текущею кровию... Он вспомнил потом, что был даже очень внимателен, осторожен, старался все не запачкаться..."[Преступление и наказание, 1.7]. То же у Толстого: "Гаджи-Ага... с двух ударов отсек голову и осторожно, чтобы не запачкать в кровь чувяки, откатил ее ногою" [Хаджи-Мурат]. И у Бабеля: "Кудря... осторожно зарезал старика, не забрызгавшись" [Берестечко].

40//8

...Ипполит Матвеевич проник в шахматный кабинет и... подошел к стулу... [Он] с хладнокровием дантиста стал выдергивать из стула медные гвозди... "Сейчас же на автомобиль... на вокзал... За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону, а там..." — Ср. планы Василия Андреича, предвкушающего близкую наживу, в "Хозяине и работнике" Л. Н. Толстого [гл. 6]: "Землемера помажу... Сейчас три тысячи в зубы. Небось, размякнет..." — О хирургических сравнениях см. ЗТ 2//27.

Как пример тяги соавторов к кольцеобразным построениям [см. Введение, раздел 5, и ЗТ 1//32, сноску 2] отметим, что последний стул, как и первый, Воробьянинов вскрывает без участия Бендера [ср. ДС 9]. Совпадение в этом, а также в том, что оба раза в стуле ничего не оказывается, оттенено контрастом в манере вскрытия стула — варварской и поспешной в первом случае (драка с о. Федором), методичной и неторопливой во втором.

40//9

— Этого не может быть! — повторил он... — Этого не может быть! — Фраза, особенно с повторением, характерна для экспрессионистской риторики Л. Андреева: "Бескрайний: .. .Как же это может быть, чтобы люди совсем перестали покупать? Этого не может быть! Сура: Этого не может быть". "Давид: Этого не может быть! Скажи, что ты ошибся, Нуллюс!" [Анатэма, картина 2 и 5]. Видимо, не без стилизации в духе Андреева — в повести В. Катаева "Остров Эрендорф" (1924): "[Профессор Грант] ...ужаснулся. Вспотел. Покрылся смертельной бледностью. — Подожди. Этого не может быть!.. Этого не может быть, — сказал он и бешено завертел ручку арифмометра".

40//10

— Ходют тут, ходют всякие, — услышал Воробьянинов над своим ухом. — Стилизованное литературное просторечие. Ср. "Шляются тут. Того гляди, стащут что" [служащий магазина — автору, ищущему работу; Гиляровский, Мои скитания]. Фраза отстоялась у сатириконовцев: "Ходят тут всякие" [буфетчик — человеку, ищущему слесаря; Аверченко, Случай с Пат ледовыми]. "Ходят, ходят тут всякие, а зачем — и сами не знают" [его же, Первый дебют].

40//11

Он увидел сторожа в брезентовой спецодежде и в холодных сапогах. — Продолжающиеся параллели с Достоевским: Свидригайлов перед самоубийством встречает ночного сторожа и разговаривает с ним [Преступление и наказание, VI.6; указано в кн.: М. Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 16].

40//12

Ну, и вот, был здесь постоянно клуб... Негодящий был клуб... Только весною товарищ Красильников стул для сцены купил... — Стилизация народной повествовательной манеры; ср. у Бунина: "Ну, так вот я и докладываю вам: была эта Елена просто алчная блудница... Только всходит однажды в ее уборные комнаты главный ее камергер..." [Святые; курсив мой. — Ю. Щ.].

40//13

Клуб на них построили, солдатик!.. Паровое отопление... буфет, театр, в галошах не пускают!.. — П. И. Лавут предположил, что финал ДС навеян газетными сообщениями о железнодорожном клубе в Полтаве, построенном на сто тысяч, выигранных по облигации. Если такой факт имел место, то он отразился также в истории о клубе автомобилистов "Станка". Как замечает Я. С. Лурье, история клуба имеет в ДС ту неправдоподобную черту, что, в отличие от облигации, клад должен был стать собственностью государства, а не клуба. Неправдоподобна также скорость постройки клуба — от мебельного аукциона в ДС 21 до развязки романа в конце октября прошло не более полугода. [П. Лавут, цит. по кн.: Яновская, 135; Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 83.]

...В галошах не пускают... — О подобного рода запретах в те годы упоминали с гордостью среди других показателей чистоты и порядка в общественных местах. Пресса 20-х гг. рисует угнетающие картины массового бескультурья в городской рабочей среде, на фоне которых видно, что рассказы М. Зощенко о маленьком "пролетарии", о его бытовых привычках являются вовсе не гротескным преувеличением (как думал раньше и автор этой книги), а точным фактическим воспроизведением действительности. Эта проблема, занимавшая едва ли не центральное место в современных дебатах, в ДС/ЗТ фактически не затрагивается. В первых рядах кампании за чистоту шли клубы и дома культуры, где расклеивались таблички "Спускайте за собой воду", "Не плевать на пол" и другие подобные директивы, за нарушение которых взимались строгие штрафы. (Известный фельетонист А. Зорич в КП 1928 негодует, что нужда в подобных напоминаниях сохраняется даже в этих очагах цивилизации.) И гигиенические привычки вообще, и сдача верхнего платья в гардероб прививались с трудом; многие рабочие принимали требование раздеться как личную обиду [Н. Погодин, Пойдемте в советскую чайную, Ог 15.01.28]. Запрет входить в общественное место в галошах и верхнем платье бурно дебатировался. В одновременном с ДС очерке о рабочем клубе говорится, что "большинство старается прошмыгнуть под разными предлогами в пальто и галошах", описываются препирательства посетителя с дежурными, обсуждается (как в известном зощенковском театральном рассказе), что у кого таится "под" верхней одеждой и галошами, и т. п. [Б. Яковлев, Клуб как он есть, КН 07.1928].

Формула "в-галошах-не-пускают" превратилась в элемент некой обоймы признаков нового быта, как бы в одно предложение-слово, гордо знаменующее новые стандарты общественного поведения. Мы видим это в данном месте ДС, а также у М. Булгакова: "Блестящие швейцары в государственных магазинах на Петровке и Кузнецком, „верхнее платье снимать обязательно" и т. п. — это ступени в рай" [Столица в блокноте, гл. 9, Ранняя неизданная проза]. "Советская чайная, где снимать верхнее платье обязательно" [КН 20.1930]. "Штраф три рубля за нарушение тишины" [В. Инбер о крестьянском санатории в Ливадии, Пж 19.1930].

40//14

Брильянты превратились в сплошные фасадные стекла... Алмазная диадема превратилась в театральный зал с вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в целые люстры... [до конца абзаца]. — Риторическая фигура, с помощью которой описывается метаморфоза воробьяниновских сокровищ в здание клуба, намечена — в ином и инвертированном виде — в рассказе Г. Рыклина "Курица" (Ог 1924). Уездный предводитель дворянства наскоро распродал в 1917 свое имение (землю, лес, каменный дом), спрятал вырученные деньги, затем вернулся за ними, но обнаружил, что ассигнации (николаевки, керенки) за два года обесценились. Он продает их коллекционеру и на все полученные деньги покупает на птичьем базаре курицу. Обращаясь к курице, он говорит: "Ты важная птица... Хохлик? Это не хохлик. Это березовый лес с примесью ольхи и осины — триста двенадцать десятин. Хвост? Это не хвост, а заливной луг — сто восемьдесят пять десятин" [пересказ рассказа Рыклина в кн.: М. Кольцов, каким он был, 213-214; курсив мой. — Ю. Щ.]. См. также конец следующего примечания (о "Цветах" Катаева).

40//15

Сокровище... нельзя было унести. Оно перешло на службу другим людям. — "Потеря сокровища", добытого ценой долгих трудов и поисков, — распространенный мотив мировой литературы. В советском контексте сюжет о погоне за богатством, в сущности, не мог иметь иной концовки, и мы действительно встречаемся с ней в литературе, в том числе в обоих романах Ильфа и Петрова, а также в приключенческих фильмах — "Семья Грибушиных", "Пропавшие сокровища", "Куклас миллионами" [Советские художественные фильмы, т. 1].

Весьма древней разновидностью потери сокровищ является "воссоединение добытого героем объекта с природой". Он погружается в воду или в болото (легенда о Мидасе — золото уходит в ручей; Эдда, "Песнь об Атли" — клад остается на дне реки; Б. Деперье, "Новые забавы", новелла 19 — нашедший клад бросает его в реку; Дж. Стейнбек, "Жемчужина" — драгоценность брошена в море и утащена крабом, и мн. др.); возвращается в родную стихию или на свое законное место в миропорядке (Коллинз, "Лунный камень" — камень возвращается на чело индийской статуи, откуда он был похищен; Л. Метерлинк — синяя птица улетает); пожирается хищниками (Хемингуэй, "Старик и море" — уникальная рыба съедена акулами). Сокровище, полученное от нечистой силы, обращается в прах (Гоголь, "Заколдованное место", "Вечер накануне Ивана Купала"). Добыча вора или налетчика развеивается по ветру, тонет в воде, вообще так или иначе уничтожается (в определенном типе современных фильмов, например: "Touchez pas au grisbi", "Melodie en sous-sol", "Who is Minding the Mint?", "Это безумный, безумный, безумный мир" и др.). Наследство, за которое шла многолетняя тяжба, поглощено судебными издержками (Диккенс, "Холодный дом").

Важная разновидность потери, обнимающая большое число вариантов, — "превращение богатства, добытого одним, в общее достояние". Ярким примером может служить "Золото" Блеза Сандpapa (и основанный на нем сценарий С. Эйзенштейна и его сотрудников "Золото Зутера"). На золотоносный участок, открытый капитаном Зутером, набрасываются тучи колонистов, оттесняют первооткрывателя и владельца земли и возводят на ней город Сан-Франциско. Другой сюжет этого типа дал бразильский писатель Олаву Билак в поэме "Охотник за изумрудами", где герою в предсмертном бреду видится нация, завладевающая открытыми им изумрудными приисками, строящая города... По идеологическим причинам ясно, что в советской литературе предпочтительной формой утраты сокровища должно быть обобществление. Любопытно, однако, что в чистом виде оно представлено лишь в первом романе. В ЗТ сокровище Бендера достается не Советскому государству, а румынским пограничникам-грабителям; тематическая интерпретация различия представила бы интересный вопрос.

Рассказ В. Катаева "Цветы" (1936) развивает ту же, что и оба романа, тему преимущества общего богатства над частным, и в его финале узнаются черты как концовки ДС (переход объекта вожделений индивида в собственность всех), так и последних глав ЗТ (невозможность пользоваться удобствами и ценностями иначе, нежели в коллективном порядке). Счастливый молодой отец хочет к возвращению жены из роддома уставить цветами квартиру. Но в магазинах цветов не оказывается — они распроданы в связи с завтрашним праздником 1-го мая. Проснувшись утром, молодые родители видят в окно, что вся Москва убрана цветами, так что мечта исполнилась — ребенка в первый день его жизни окружают цветы. Об Ильфе и Петрове напоминают даже метафоры: "Вся Москва была похожа на огромный праздничный букет" (ср. в ДС: "...диадема превратилась в театральный зал..." и проч.).

Примечание к комментариям

¹ [к 40//3]. Данное место связано косвенными ассоциациями также с "Завистью" Ю. Олеши, где Кавалерова вышвыривают из пивной [гл. 4], вслед за чем на сцене появляется Бабичев; отношения между последним и Кавалеровым в ряде черт сходны с отношениями Бендера и Воробьянинова. В пьесе Ю. Олеши " Заговор чувств ", основанной на " Зависти ", есть и мотив убийства бритвой [см. выше, 40//5].