Иннокентий Анненский Из статьи «О современном лиризме»

Иннокентий Анненский

Из статьи «О современном лиризме»

Глубже отравлено мифом — а миф в наше время не отрава лишь для тех, кто пришел к нему путем долгих изучений и разочарований: глубже отравлено мифом сердце молодой поэтессы Аделаиды Герцык:

К утру родилось в глуби бездонной

               Море — дитя.

Очи раскрыло, зрит полусонно

               Вверх на меня.

В зыбке играет, робко пытая

Силы свои.

(«Цветник Ор. Кошница первая», стр. 186)

Яд уже подействовал, хочется говорить другим, странным языком, превышающим силы. Но отрава проникает еще глубже:

Я знала давно, что я осенняя,

Что сердцу светлей, когда сад огнист.

И все тяжелее, все нетленнее

Слетает, сгорая, осенний лист.

Уж осень своей игрой червонною

Давно позлатила печаль мою.

Мне любы цветы, огнем спаленные,

И таянье гор в голубом плену.

Блаженна страна на смерть венчанная,

Согласное сердце дрожит, как лист,

Бездонная высь, и даль туманная,

Как сладко не знать, как легко не быть.

Это превосходное стихотворение: оно музыкально, оно местами прямо-таки великолепно (заметьте, например, игру красок в средней строфе).

Но отравленность в нем ощущается еще сильнее, чем в первом: нами выстраданное «я», «я» Метерлинка и Зинаиды Гиппиус, будто стремится снова стать индивидуальным или, быть может, типическим, но, во всяком случае, сказочным «я». Ох, как трудно обновить это «я» для нашего избалованного вкуса! Аделаиды Герцык ее «я» — само в осеннем саду, оно — в уборе осеннего сада, а не напротив, не осенний сад, не тайна осеннего сада у ней в ее «я». И то же, да не то. В том-то и горе, что миф слишком любит и ценит все внешнее. Что для него наши случайные мелькания, наша неумелость, наше растерявшееся в мире «я»?