IV

IV

   Они дорогой самой краткой

   Домой летятъ во весь опоръ.

   Теперь подслушаемъ украдкой

 4 Героевъ нашихъ разговоръ.

   — «Ну что жъ, Он?гинъ? ты з?ваешь.»

   — «Привычка, Ленскій.» — «Но скучаешь

   Ты какъ-то больше.» — «Н?тъ, равно.

 8 Однако въ пол? ужъ темно;

   Скор?й! пошолъ, пошолъ, Андрюшка!

   Какія глупыя м?ста!

   А, кстати: Ларина проста,

12 Но очень милая старушка;

   Боюсь: брусничная вода

   Мн? не над?лала бъ вреда.

2 В пушкинском примеч. 17 пояснено, что в прежнем издании вместо «домой» было напечатано «зимой».

5–6 Онегин... Ленский. В эпоху Пушкина (и Толстого) среди людей благородного происхождения, будь то военные или литераторы, было принято, если они считали себя друзьями «qui se tutoyaient» <«говорили друг другу „ты“»>, обращаться один к другому по фамилии или называя дворянский титул (см. коммент. к главе Восьмой, XVII–XVIII). К просто знакомым и к людям преклонных лет обращались по имени и отчеству, а только по имени — лишь к самым близким родственникам и к тем, кого знали с детства.

«Ну что ж», с которого Ленский начинает разговор, соответствует французскому «eh bien».

5–14 Во втором диалоге, занимающем IV, 5–14 и V, 1–12 — восемь реплик, и вновь Онегин, произносящий семьдесят пять слов, втрое разговорчивее Ленского. Отметим, что по сравнению с диалогом, открывающим главу (I–III, 1), эмоциональная последовательность оказывается обратной: на сей раз Онегин поначалу охвачен скукой, но держится с собеседником вполне дружелюбно и лишь под конец становится холодно саркастичным. Снисходительно похваливая г-жу Ларину, Онегин внушает Ленскому обманчивое чувство, что нет никакой угрозы его счастью, а вопрос «Которая Татьяна?» задается им с провокационной целью: Ленский простосердечно объясняет то, что Онегин, разумеется, и сам превосходно разглядел во время их визита, — и навлекает на себя те нападки-эпиграммы, которыми заканчивается их беседа. Собственно, Онегин здесь не столько остроумен, сколько груб, и остается лишь удивляться, как пылкий Ленский не вызвал его тут же на дуэль. Когда мальчиком лет девяти или десяти я впервые читал «ЕО», это место (глава Третья, V) так меня расстроило, что я принялся воображать, как Онегин на следующее утро, проявляя изысканную открытость души, которая особенно притягательна в гордеце, скачет к Ленскому с извинениями за то, что излил свой сплин на возлюбленную поэта, сравнив ее с луной.

«Ларина… очень милая старушка», «une petite vieille tr?s aimable». Перефразируя шекспировский Сонет II, ее чело, по крайней мере, «избороздили сорок зим» (см. коммент. к главе Второй, XXX, 13–14).

8 поле. Фр. «la campagne».

10 Какие глупые места. Любопытно, что эта строка эхом отзовется у Тютчева («Какие грустные места») — строка 6 знаменитого стихотворения «Песок сыпучий по колени» (написано трехстопным ямбом, с рифмами ababecec; создано в 1830 г., напечатано в пушкинском литературном журнале «Современник» в 1837 г.):

Песок сыпучий по колени…

Мы едем — поздно — меркнет день,

И сосен, по дороге, тени

Уже в одну слилися тень.

Черней и чаще бор глубокий —

Какие грустные места!

Ночь хмурая, как зверь стоокий,

Глядит из каждого куста!

Как указывают русские исследователи, строки 7–8 содержат образ, развивающий метафору Гёте из «Свидания и разлуки»: «Wo Finsternis aus dem Gestr?uche mit hundert schwarzen Augen sah» <«И тьма, гнездясь по буеракам, смотрела сотней черных глаз» — пер. Н. Заболоцкого>.

11 А кстати. «Глупые места» наводят Онегина на мысль о населяющих их «глупых людях», вроде г-жи Лариной, которая «проста», — оттого «кстати».

11–14 Невозможный немецкий «перевод» Боденштедта дает вот какую версию:

«Lensky! Die Larina ist schlicht,

Aber recht h?bsch f?r ihre Jahre;

Doch ihr Lik?r, wie schlechter Rum,

Steigt mir zu Kopfe, macht mich dumm».

<«Ленский! Ларина проста,

Но вполне недурна для своих лет;

Вот только ее наливка, как скверный ром,

Ударила мне в голову, ничего не соображаю»>.

Редкий случай, когда переводчик не просто выдумывает наливку, но она еще и ударяет ему в голову, что якобы происходит и с говорящим.