XLI

XLI

   Но наконецъ она вздохнула

   И встала со скамьи своей;

   Пошла, но только повернула

 ⁴ Въ аллею; — прямо передъ ней,

   Блистая взорами, Евгеній

   Стоитъ подобно грозной т?ни,

   И какъ огнемъ обожжена

 ⁸ Остановилася она.

   Но сл?дствія нежданой встр?чи

   Сегодня, милые друзья,

   Пересказать не въ силахъ я;

¹² Мн? должно посл? долгой р?чи

   И погулять и отдохнуть:

   Докончу посл? какъ нибудь.

^5–6 Обратите внимание: в описываемый летний день 1820 г. Татьяна видит Онегина героем-демоном, явившимся из готического романа или байроновской повести, — т. е. воспринимает его сквозь книги, читавшиеся Онегиным в 1820 г. (глава Третья, XII), как и молодыми девушками в 1824 г., когда Пушкин сочиняет эту строфу, а не через призму своих собственных любимых сочинений, названных в главе Третьей, IX, где перечислены книги, увлекавшие ее до весны 1821 г., когда в кабинете Онегина она впервые познакомится с Метьюрином и Байроном (глава Седьмая).

⁸ Остановилася она. Этот момент повторится в ее сне (глава Пятая, XI, 14). Кстати, стоит отметить, что перед нами один из тех случаев, когда восьмисложная русская строка «ЕО» уменьшается вплоть до двух слогов при точном английском переводе. Другой такой же случай — «Благословенные края» в «Путешествии Онегина», XXIII, 14.

Между тем, в «ЕО» есть несколько случаев, когда восьмисложная строка русского текста наиболее точно передается по-английски двенадцатисложником.

^12–14 Во французском переводе «Неистового Роланда» Ариосто, принадлежащем Трессану (обращаемся к нему, поскольку Пушкин был знаком с произведением по-французски), песнь III завершается так: «Вы знаете, к чему идет дело [внезапный крик, донесшийся из харчевни], однако как все произошло, вам предстоит узнать из следующей песни, потому что пора дать отдых моему голосу».

Есть в поэме Ариосто упоминание о «рыбах, коих нередко тревожит вторжение в их любовные тайны» (песнь VII), всегда повергавшее меня в недоумение. А в песне X (всего их в поэме сорок шесть) Анжелика лежит простертой на песке, «совсем нагая… без единого лоскутка, коим прикрыты были бы лилии и розы алые на подобающих местах». Галльские эмблематичные метафоры читатель обнаружит также в самых первых русских силлабо-тонических стихотворениях (Тредьяковский, Ломоносов), как и в строках из «Первого снега» Вяземского, вспомнившихся Пушкину в связи с главой Пятой, III (см. мой коммент. к главе Пятой, III, 6), где они, впрочем, отнесены к цветущему лицу:

Румяных щек твоих свежей алеют розы.

И лилия свежей белеет на челе.

Ср. у Томаса Кэмпиона, «Четвертая книга песен», VII:

Цветущий сад — ее лицо,

Где лилии и розы распустились…

Пушкин поставил дату под оконченной главой, указав месяц по-русски (а не по-французски, как прежде): «2 окт. 1825».