[XXIX]

[XXIX]

   Финал гремит; пустеет зала;

   Шумя, торопится разъезд;

   Толпа на площадь побежала

 ⁴ При блеске фонарей и звезд,

   Сыны Авзонии счастливой

   Слегка поют мотив игривый,

   Его невольно затвердив,

 ⁸ А мы ревем речитатив.

   Но поздно. Тихо спит Одесса;

   И бездыханна и тепла

   Немая ночь. Луна взошла,

¹² Прозрачно-легкая завеса

   Объемлет небо. Все молчит;

   Лишь море Черное шумит…

Любопытно сопоставить эту псевдоитальянскую ночь — ее золотые звуки музыки Россини (XXVII, 11) и одесских «сынов Авзонии» — с воображаемыми и вожделенными «ночами Италии златой», к которым так вдохновенно взывает поэт в главе Первой, XLIX. Следует также отметить, что глава Первая, L, упоминанием одесской морской набережной соотносится с последними строками окончательной редакции «ЕО». Действительно, самая последняя строка («Итак я жил тогда в Одессе…», которой в рукописи начинается строфа XXX «Путешествия») совпадает фактически с пометой Пушкина к слову «морем» в главе Первой, L, 3 («Писано в Одессе») — это Черное море, которое шумит в предпоследней строке «ЕО» («Путешествие», XXIX, 14) и объединяет линией своего горизонта первые и заключительные строки окончательного текста романа в один из тех внутренних композиционных кругов, другие примеры которых я уже приводил в настоящем комментарии.