XXXII

XXXII

   Недвижимъ онъ лежалъ, и страненъ

   Былъ томный миръ его чела.

   Подъ грудь онъ былъ на вылетъ раненъ;

 ⁴ Дымясь, изъ раны кровь текла.

   Тому назадъ одно мгновенье,

   Въ семъ сердц? билось вдохновенье,

   Вражда, надежда и любовь,

 ⁸ Играла жизнь, кип?ла кровь:

   Теперь какъ въ дом? опуст?ломъ,

   Все въ немъ и тихо, и темно;

   Замолкло навсегда оно.

¹² Закрыты ставни, окны м?ломъ

   Заб?лены. Хозяйки н?тъ.

   А гд?, Богъ в?сть. Пропалъ и сл?дъ.

^1–2 Ср.: Браунинг, «После» (1855), монолог дуэлянта, убившего своего противника:

Как державно сиянье чела!

Смерть взяла, что могла.

Погружен в отрешенность свою,

В незнакомом краю

Он забыл и обиду, и месть,

Все, что было и есть,

И в торжественный миг похорон

Весь преображен.

<Пер. Игн. Ивановского>.

⁸ Играла жизнь, кипела кровь. Это привело бы в смущение при переводе даже убежденного буквалиста.

^9–14 См. коммент. к главе Шестой, XXXI, 10–14.

^12–14 6 янв. 1827 г. Вяземский прочитал главу Шестую (привезенную Пушкиным в Москву), и это привело его в восторг. Он восхищался, обнаружив большую проницательность, метафорой опустелого дома (см. письмо, помеченное этим днем к Александру Тургеневу и Жуковскому, которые были за границей).

«Ставни» — складывающиеся дощатые щиты, прикрывающие внутреннюю часть оконной рамы.