XXXII
XXXII
Недвижимъ онъ лежалъ, и страненъ
Былъ томный миръ его чела.
Подъ грудь онъ былъ на вылетъ раненъ;
4 Дымясь, изъ раны кровь текла.
Тому назадъ одно мгновенье,
Въ семъ сердц? билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
8 Играла жизнь, кип?ла кровь:
Теперь какъ въ дом? опуст?ломъ,
Все въ немъ и тихо, и темно;
Замолкло навсегда оно.
12 Закрыты ставни, окны м?ломъ
Заб?лены. Хозяйки н?тъ.
А гд?, Богъ в?сть. Пропалъ и сл?дъ.
1–2 Ср.: Браунинг, «После» (1855), монолог дуэлянта, убившего своего противника:
Как державно сиянье чела!
Смерть взяла, что могла.
Погружен в отрешенность свою,
В незнакомом краю
Он забыл и обиду, и месть,
Все, что было и есть,
И в торжественный миг похорон
Весь преображен.
<Пер. Игн. Ивановского>.
8 Играла жизнь, кипела кровь. Это привело бы в смущение при переводе даже убежденного буквалиста.
9–14 См. коммент. к главе Шестой, XXXI, 10–14.
12–14 6 янв. 1827 г. Вяземский прочитал главу Шестую (привезенную Пушкиным в Москву), и это привело его в восторг. Он восхищался, обнаружив большую проницательность, метафорой опустелого дома (см. письмо, помеченное этим днем к Александру Тургеневу и Жуковскому, которые были за границей).
«Ставни» — складывающиеся дощатые щиты, прикрывающие внутреннюю часть оконной рамы.